звучит как-то слишком громко, ладно, любимого артиста; или певца; или музыканта; или поэта; или барда, он не любит, когда его называют бардом, я это помню, хотя он не помнил, как меня зовут; не-Марина; напишу просто – светлого человека. В нём столько света, он пел как-то без надлома, особенно в начале, но надлом был где-то внутри, где свет; это таилось где-то в нём, свет и надлом, в самой его глубине; и, не знаю, как сказать, но его свет и надлом как бы лечили надлом других. Поэтому я выберу другую, где я получилась похуже, но он весь светится, и чтобы передать его свет, я подчеркну его фильтрами; и сглажу нос и складку; да бог бы с ней, я получилась в его песнях, и это главное.
Да, сегодня вначале его надлом был где-то в глубине. Он стал каким-то сдержанным, он пел как-то в себе, в общем, я не чувствовала его в первой части; я не чувствовала ничего, может, дело во мне, но мне казалось, что ничего не происходит, ничего, и потом новые песни. Так здорово, что он спел новые песни, его новые песни были прекрасны, это был новый уровень, но я ничего не чувствовала в новых песнях, ничего, как будто он пытается угнаться за модой, а хочется старого, где надлом; но может, я много прошу, может, я чего-то не поняла в новых песнях, всё-таки я возьму первое фото, где он размазан и неискренен, но я хороша. Я напишу: поэт, музыкант и бард, Александр Даль, спасибо за свет и искренность, дари его нам почаще, пожалуйста. И парочку хэштегов #искренность #свет. Вот так.
Вот он приобнял меня, как обычно, ничего такого, а я – его, ничего такого, он положил мне руку на талию; в этом не было ничего такого, на талию и чуть ниже; нет-нет, ничего такого; ничего, но всё же что-то такое; немного на грани; на грани такого и не такого, хотя я сама к нему прижималась, всё то же старое пальто. Я всегда так делаю; ничего такого; просто ощутить свет и тепло, но он положил руку; на мою талию; и потом ещё он так в посмотрел на меня; точнее, на моё тело; точнее, прямо на; грудь; а когда я сказала – спасибо, он сказал, что для таких красивых девушек ничего не жалко, наверное, я удалю хэштеги, я удалю весь текст, да, я удалю вообще фото, я оставлю только фото автографа, без этих двусмысленных нас с рукой на границе такого и не такого. Это даже не было ниже приличного, его рука; и сколько у него таких, неужели надо помнить имя каждой не-Марины; и неужели он не может пофлиртовать с одной из таких, он же человек, тем более, теперь, в разводе. Не было же ничего такого, нет, просто он пел нам песни, опять забыл моё имя, и положил руку, может, случайно, даже не ниже; я ещё подшучу над ним – опять забыл моё имя, мы ещё посмеёмся над этим, он ещё приедет и подарит свет, с первой и до последней песни, он чудо, я просто так и напишу. Свет. И выложу, где я хуже, а он – светится, не надо никаких фильтров и хэштегов – свет.
7. Саша Даль, Ростов-на-Дону. Концерт
Я не спел им про кофе-машины. Эти ебучие кофе-машины. Эти ебучие выступления в кофейнях. Звукачи, которые бесплатно. Плохая организация и неудобные площадки. Отсутствие денег и зрителей для хорошей организации. Песни, которые не привлекают достаточно зрителей. Вот что надо было спеть. Но вместо этого я пел те самые песни.
Я не спел им про фотографов. Просил же Ирку и Светку без фотографов. Нет, им нужен фотоотчёт. Сорок одинаковых фото Александра Даля с гитарой, открытым ртом, прикрытыми глазами. Как будто таких нет в инете. Нет, обязательно надо именно здесь, в Ростове-на-Дону, на фоне плаката с их логотипом, чтобы выложить в группу. Плевать, что зеркалка клацает и не даёт сделать танец, и поперёк хрупких линий – фотограф, и рвёт всё к чертям. Я не спел им, что это была охота. И она получилась. Я поймал их. Поймал.
Да, охота. Я стал танцевать перед ними, я вязал как сеть, заманивал, начал с «Колосьев». Старая, сплетённая из бабушкиных напевов. Звук не летал, трескался, спалённая засухой рожь. Но пел, плёл сеть, танцевал в поле, и все кинулись за ним, провалились. Всё кафе. Это ещё ничего не значит – первую всегда внимательно, вникают в чужака. Но чувствовал – затянул их. Раскидывал зёрнышки, и шли за мной. Танец! Но в середине песне пилой по горлу:
В-ж-ж-ж-ж-ух!
Полноватый бариста виновато улыбнулся. Кофе-машина.
Он мог сделать вид, что ничего не происходит. Или поменять танец. Но он был на середине песни. Он бы показал – его можно сбить. Поменять танец надо было после песни. Но он не знал, как поменять. Ещё два куплета и припева. Он пел как ни в чём не бывало. Будто ничего не развалилось. Он не сбился. Просто ощущения, думал он. И сразу после песни, пока они смущённо хлопали, нагнулся к микрофону:
– Можно чуть громче гитару и голос. Общий мастер. – он мог сказать это Косте вполголоса, вбок. Но боялся, что Костя может назло выкрутить до свиста. И Костя сделал как надо. Неохотно – но сделал. Саша сказал, сейчас будет новая. И запел «Говорю Ом». Эта была лёгкая, где герой на все проблемы говорил «Ом». Сочинил её недавно, речитатив в куплете с рефреном «Говорю Ом», и протянутое «Ауум» в припеве. Хотел развеселить, заплести в это даже кофе-машину, чтобы поверили – они все заодно, им всё нипочём.
Южная публика, обычно готовая отдать сразу, сидела молча. Прямо поперёк – фотограф, самоуверенный парень. Саша нервничал, пел, закрыв глаза. Попытался продавить, отдавая больше, но все взрывные «б», «п», резко отдавались в колонку, пугали. Ударился ртом о микрофон. Отпрянули. Жидкие аплодисменты. Тишина. Вот такая новая. А можно чуть меньше общий мастер? Убавил. Стал тянуть их внутрь. Стал тянуть на себя, запел новую «Море», запел тише, чтобы фотограф и первые из перешёптывающихся наткнулись сами на себя, смокли. Фотограф отодвинулся в сторону, но продолжал щёлкать. Замолчали. Бариста – в телефон. Девушка с длинным каре за баром – смотрит внимательно, украшение на шее. Пара – внимательно. Они все – внимательно. Он – ещё пару тихих, он – тихо, чтобы попасть, но
