для меня тарабарщину.
— Перед вами церковь Богоматери, — прилежно переводил я, — один из красивейших памятников готической архитектуры тринадцатого века, прославленный…
Во время этих псевдоисторических пассажей я с некоторой опаской поглядывал на профессора Айзенштата — мне почему-то казалось, что старый лис знает французский. Но профессор лишь молча и вполне дружелюбно улыбался, всем своим видом поощряя меня к очередному хулиганству.
После двухчасовой прогулки по городу мы остановились у музея Грунинге, где Жанна распрощалась с нами, напоследок прошептав мне на ухо:
— Vous êtes un artiste. Traduire sans connaître le français — cest le pied! [12]
— И вам того же, — с улыбкой ответил я.
Жанна чмокнула меня в щеку, помахала остальным рукой и удалилась.
— Тебе сегодня везет на поцелуи, — насмешливо заметила Рита.
— Довольно сомнительное везение, — буркнул я в ответ.
— Ты про первый поцелуй или про второй?
— Боюсь, что про третий. Может, меня еще уличная лошадь захочет поцеловать.
— На ее месте я бы тебя лягнула. Ты готов вести экскурсию по музею?
— Хоть десять.
— В таком случае, можешь начинать.
Я величественно откашлялся.
— Медам, месье, — объявил я, — перед нами — известнейший в Брюгге музей изящных искусств Грунинге, история которого восходит к началу восемнадцатого столетия. Подробности — внутри.
Музей был невелик, да и полотен в нем было немного. Я водил нашу группу по малочисленным залам и, испытывая омерзение к себе, предавался гнуснейшему занятию: рассказывал о картинах и мастерах, их создавших. Иначе говоря, всячески мешал людям получать удовольствие от живописи.
— Вы видите перед собой жемчужину музея — «Страшный Суд» кисти Иеронима Босха, — суконным от отвращения языком вещал я. — Алтарный триптих, созданный в начале шестнадцатого века…
— Скажите, Миша, а это действительно знаменитая работа? — перебила меня невысокая полная женщина в очках. В руках она держала блокнот и шариковую ручку.
— Очень, — ответил я.
— И сколько же он, интересно, получил за нее?
От такого изумительного вопроса во мне пропало всяческое раскаянье.
— Нисколько, — сказал я. — Голландец Босх преподнес ее в дар музею Грунинге в знак благодарности за первую выставку, которую ему устроили в Бельгии.
— Очень любопытно, — кивнула дама, записывая в блокнотик свежую информацию.
— Но постойте, — возмущенно вмешался Лилин отец, — вы ведь сами говорили, что музей основан в восемнадцатом веке!
— Говорил, — согласился я.
— А картина написана в шестнадцатом, так?
— Так.
— Тогда как же.
— Благодарность не знает временных границ, — отрезал я. — А теперь перейдем к не менее знаменитой «Мадонне каноника ван дер Пале» кисти Яна ван Эйка.
По левую руку от меня внезапно образовался профессор Айзенштат.
— Миша, — тихо и лукаво произнес он, — а ван Эйк — англичанин?
— Почему англичанин? — удивился я.
— «Ван» — это ведь «один» по-английски?
— Верно, — кивнул я. — А «эйк» по-английски «боль». Мне нравится ход ваших мыслей, профессор.
— Учусь у вас, — с улыбкой парировал профессор Айзенштат.
— Приятно иметь дело с человеком, который, будучи профессором, не стесняется учиться, — с легким поклоном заметил я. — А скажите мне честно, вы ведь, наверно, понимаете по-французски?
— Как вам сказать, Миша… Вообще-то, я читал курс лекций в Сорбонне.
— Понятно, — вздохнул я. — И как вам мои познания во французском?
— Роскошно, — снова улыбнулся Айзенштат. — Они почти не уступают вашим познаниям в истории.
— Я так и думал. Профессор, когда эта бодяга закончится, не хотите выпить со мной по кружке пива?
— Спасибо, Миша, но вынужден отказаться. Я и в молодости был до пива не охотник, а уж в нынешние свои семьдесят шесть. Вот водочки я бы выпил с удовольствием.
— Так в чем же дело?
— Когда б не все те же семьдесят шесть.
— Профессор, семьдесят шесть — это уже не водка, а тринидадский ром.
— Не стану состязаться с вами в остроумии. Вам пока трудно это понять.
— Я уже просто перерос возраст понимания. Вот, скажем, лет двадцать назад…
— Миша, — сказал профессор Айзенштат, — не морочьте мне голову. Публика уже заждалась рассказа о ван Эйке.
Наша группа и в самом деле собралась у «Мадонны каноника», но смотрела почему-то не на картину, а в мою сторону. Я вздохнул и подошел к ним.
— Перед вами, — неожиданно зло сказал я, — одна из известнейших работ фламандского живописца Яна ван Эйка «Мадонна каноника ван дер Пале», написанная в 1436 году, в чем нетрудно убедиться, прочитав табличку под картиной. На картине, выполненной маслом на дереве, изображена мадонна с младенцем в окружении трех фигур, в чем тоже легко удостовериться, если смотреть на картину, а не разглядывать экскурсовода. Поэтому, если вы действительно любите живопись, если она вам в самом деле интересна — смотрите туда, смотрите молча и не ожидая рассказа. Потому что подлинное познается в молчании.
После музея моя экскурсоводческая миссия была закончена. Рита сообщила, что без четверти пять мы собираемся у автобуса с тем, чтобы в пять выехать обратно в Германию, а до той поры каждый волен занять себя чем угодно — побродить по городу, перекусить, купить сувениры. Я постарался как можно незаметней улизнуть от остальных — за два эти дня я устал от постоянного окружения и соскучился по одиночеству. Мне хотелось побыть наедине с собой и удивительно красивым, пришедшимся мне по сердцу городом. Я свернул в переулок и, полагаясь скорее на наитие, зашагал к одному из каналов.
— Миша! — внезапно окликнули меня.
Я, не оборачиваясь, прибавил шагу.
— Миша, подожди!
Я вздохнул, остановился и взглянул назад. Меня догоняла Лиля.
— Миша… — чуть запыхавшись, проговорила она, поравнявшись со мной. — Ты так быстро ходишь. Я едва. тебя догнала.
— Зачем? — спросил я.
— Что зачем?
— Догоняла зачем?
— Погулять. вместе.
— Да ну?
— Ну да. Я. я от родителей. сбежала.
— Молодец, — сказал я. — Монастырь кармелиток в трех кварталах отсюда.
— Зачем мне монастырь?
— Чтоб постричься в монахини, раскаявшись в дурном поступке. Девицы, которые сбегают от родителей, обязательно совершают после этого какой-нибудь чудовищный грех, затем каются и, наконец, принимают постриг. Хочу подсократить тебе дорогу.
— Миша, я тебя. не понимаю.
— Что ж тут непонятного? Ступай в монастырь. Или возвращайся к родителям.
— Ты меня. прогоняешь? — Лилины глаза округлились.
— Не прогоняю, а направляю на путь истинный. Который приведет тебя к папе с мамой.
— Миша. ну прости меня за то, что я. Мне правда очень хочется с тобой. дружить.
— Чего тебе со мной хочется? — переспросил я.
— Ну, может, я не так выразилась… Мне, честное слово, жалко, что я. Я сделала глупость, я. Я ведь всего один раз оступилась!
— Такая же история произошла с неким альпинистом, вздумавшим покорить Гималаи, — сообщил я. — Он тоже сделал глупость и один раз оступился. Но,
