поле цилиндрические копны. А то еще ему виделись волокуши прицепные, волокуши тросово-рамочные универсальные, копновозы универсальные прицепные, погрузчики-стогометатели фронтальные прицепные, стогорезы прицепные тракторные…
Эге ж, в этот сложный период бытия, когда Яблоневку обложили туманы и моросил надоедливый дождик, тракторозавр Хома жил суровой и сложной внутренней жизнью, высокими устремлениями сердца и мотора, которые работали в унисон.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
в которой предпринята попытка охватить сознание и подсознание тракторозавра Хомы, ощущающего свою общность с органической и неорганической материей, а также описывается чувство растерянности перед безграничной неисчерпаемостью и загадочностью феномена, прозванного старшим куда пошлют
Конституция личности Хомы, ее специфика — как же, тракторозавр, первый в мире получеловек и полутрактор! — не могли не привести к дальнейшему раскрытию и накоплению феноменальных способностей его личности. Собственно, экспериментируя на своей шкуре и пытаясь идти впереди научно-технического прогресса, чтобы таким сомнительным способом не отстать от него, грибок-боровичок даже представить себе не мог всех последствий…
Ох уж это его сверхчеловеческое трудолюбие, это его безголовье с собственной головой на плечах, эта его невидимость подле скребкового транспортера в коровнике, а еще выходы в астрал, где он все-таки не поддался на искушающие намеки метиски с острова Тринидад, которая и в астрале пахла корицею, мускатными орехами и гвоздикой!
Теперь его психика трансформировала какие-то подсознательные импульсы в различные химерические ощущения. Так, ему казалось, что, пребывая здесь, он одновременно пребывает во всем мире, куда только может долететь его воображение. Кроме того, он был уверен, что его форма сознания является одновременно формой сознания всей органической и неорганической материи, и, наоборот, многоликая форма самосознания всей органической и неорганической материи является формой сознания его, тракторозавра Хомы, вчерашнего старшего куда пошлют…
Кто-нибудь другой, возможно, не справился бы с такими перевоплощениями, только не грибок-боровичок, впрочем, никто другой и не испытал бы таких перевоплощений, они выпали лишь Хоме…
Когда механики лезли в двигатель, проверяя работу форсунок (если вдруг темнели выхлопные газы или увеличивался расход топлива и падала мощность), тракторозавру Хоме порой казалось, что его механические внутренности заполонили клещи. Не только ощущал, а и видел, как они шевелятся в моментоскопе — в стеклянной трубочке, в резиновой трубочке, в трубке высокого давления. Тракторозавр Хома остро и дразняще чувствовал, как примитивный клещ подсемейства Endeostigmata трогает его чувствительное железо сегментами ног, животиком, медиальным глазом, боковыми глазами, хелицерами, анальными клапанами. Тракторозавр Хома радовался, что эти клещи не угрожают ему инфекционным заболеванием, и в то же время печалился, что они способны причинить большой вред сельскохозяйственным растениям в «Барвинке», ведь он трудился на земле.
Кроме тягостных ощущений, в этот период тракторозавр Хома испытывал и ощущения приятные, когда, например, цветные бабочки, сперва появившись в его галлюцинациях, материализовывались, и он видел их, любовался ими — будь это под дырявым навесом тракторного стана, куда задувал холодный осенний ветер, или на колхозном дворе, когда он доставлял силос в коровник… Бабочки создавали феерическое видение, которое настраивало тракторозавра Хому на праздничный лад, и он любовался переменчивой пестрянкой, обыкновенной лишайницей, совкой мома, очкастой зубчаткой, обыкновенной медведицей и стяживками — голубой, желтой, красной!
Это были наипрекраснейшие минуты в жизни тракторозавра Хомы Хомовича Прищепы, когда он видел вокруг множество бабочек, которых никто не видел, но, конечно, нельзя сказать, что у него были бабочки в голове, раз их не было в природе в такую осеннюю непогодь.
Когда у тракторозавра Хомы нагревалась коробка передач, или сама переключалась передача, или включались две передачи одновременно — тогда он впадал в удивительное состояние: ему казалось, будто он кустик клубники с усиками и с красными ягодами, которую хотят скрестить с безусой клубникой, имеющей белые ягоды… а потом он превращался в график зависимости коэффициента загруженности технологического комплекса машин от площади посевов культуры кукурузы… А еще — будто он превращался в песню, которую спели когда-то давно, а она все еще звучит в воздухе: «гей, гук, мати, гук, де козаки п'ють, і веселая та доріженька, куди вони йдуть…»
Глубокие недра подсознания тракторозавра Хомы, космические бездны его психики — с помощью каких выведенных закономерностей можно их постичь? Тут одинаково бессильны и яблоневский механик первого класса, и доктор Фрейд с его субъективно-идеалистическим учением. Ибо какой механик, какой Фрейд пояснит явление, при котором, когда узлы и детали тракторозавра Хомы умащивали вязким трансмиссионным маслом, он начинал ощущать себя географическим парадоксом, а именно — озером Балхаш, расположенным в районе с сухим континентальным климатом, с одной стороны заполненным пресной водой, а с другой — соленой? Как именно, исходя из тезиса о постоянной борьбе сознательного с подсознательным, доктор Фрейд сумел бы объяснить отсутствие накала в осветительных лампах тракторозавра Хомы, неисправность проводов, предохранителей — ситуацию, при которой он сам себе начинал казаться деревянной скульптурой Христа скорбящего из Молчинского монастыря XVII столетия в Путивле?
Не только доктор Фрейд, не только его последователи Фромм и Хорни, не только предприимчивый механик из колхоза «Барвинок» не способны были понять и объяснить этот самодеятельный и, возможно, рукотворный феномен, именуемый тракторозавром Хомой. Не способен до конца постичь Хому и сам автор, который, казалось, должен бы знать грибка-боровичка как свои пять пальцев. Но не знает! Потому-то автор страдает и мучается от чувства беспомощности при виде безграничности своего героя, его неисчерпаемости, его неизбывной загадочности, которая со временем не уменьшается, а растет, и абсолютная истина о Хоме отодвигается все дальше и дальше, подтверждая справедливую мысль о том, что к постижению абсолютной истины можно лишь стремиться, но никому не дано постичь ее до конца.
