Иван Шмелев - Лето Господне

Финички сладкие, как сахар, слаже. Я даю Анне Ивановне и всем… А никто не хочет, все говорят: «Это в утешеньице тебе, сам кушай».

Даже голова не кружится, только вот ножки слабы.

Только-только светает – просыпаюсь. Анна Ивановна дает сладкого лекарства, как молочко миндальное. Говорит – жарок маленький, доктор никак не дозволяет на похороны, – дождь проливной, холодный. Слышу, как воет в печке, стегает дождем в окна…

Дремлю – и слышу…

Выносят Животворящий Крест!.. Животворящий Крест, в чудесных цветах, живых… Молюсь про себя и плачу… тихо плачу… не зная, что это вынос… что это выносят гроб.

– Ро-дненький ты мой, голубо-чек… дай, я тебя одену… – слышу покоящий, болезный голос, – одену я тебя, поглядишь хоть через око-шечки, – в зальце тебя снесу…

Анна Ивановна!.. Я хочу поцеловать ей руку, но она не дает поцеловать: «У мамашеньки только, у батюшки…» Я не знаю, на что погляжу через окошечки. Она меня одевает, закутывает в одеяльчико и несет. Я слаб, ноги меня не держат. Зала наша… – она совсем другая! будто обед парадный, гости сейчас приедут. Длинные-длинные столы… с красивыми новыми тарелками, с закусками, стаканами, графинами, стаканчиками и рюмками, всех цветов… – так и блестит все новым. Фирсанов, в парадном сюртуке, официанты, во фраках, устраивают «горку» для закусок… – ну, будто все это – как в прошлом году на именинах. И пахнет именинами, чем-то таким приятным, сладким… цветами пахнет?.. кажется мне – цветами. А нет цветов. Но я так тонко слышу… гиацинты!.. как на Пасхе!..

Анна Ивановна говорит жалостно, как у постельки:

– Как хорошо случилось-то!.. папашенька на другой день Ангела отошел, а нонче мамашенька именинница, пироги приносят для поздравления… а мы папашеньку хороним. А погляди-ка на улицу, сколько можжевельничку насыпано, камушков не видать, мягко, тихо… А-а, вон ка-ак… не отмирает, бессмертный… во-он что-о. Все-то ты знаешь, умница моя… и душенька бессмертная! Верно, бессмертная. А, слышь?.. никак, уж благовестят?..

Зимние рамы еще не вставили – или их выставили в зале? Слышен унылый благовест – бо-ом… бо-о-омм… будто это Чистый понедельник, будто к вечерням это: «помни… по-мни-и…»

– А это, значит, отпевание кончилось, это из церкви вынесли… – шепчет Анна Ивановна. – Крестись, милюнчик… сла-денький ты мой, у-мница… крестись – молись за упокой души папеньки… – И сама крестится.

И я крещусь, молюсь за упокой души…

– Ручоночки-то зазябли как, посинели… и губеночка-то дрожит… мальчо-ночек ты мой неутешный… у, сладенький!..

Анна Ивановна нежно меня целует, и так хорошо от этого.

– Сейчас, милый, и к дому поднесут, литию петь, проститься. Ты и простишься, через окошечко. А потом в Донской монастырь, на кладбище…

Сильный дождь, струйки текут по стеклам, так и хлещет-стегает ветром. Холодно от окошка даже. Что-то вдруг сзади – хлоп!.. как испугало!..

Я оглядываюсь – и вижу: это официант откупоривает бутылки, «ланинскую». Под иконой «Всех Праздников» – низенький столик под белоснежной скатертью, на нем большие сияющие подносы, уставленные хрустальными стаканчиками. Сам Фирсанов разливает фруктовую «ланинскую». Разноцветные все теперь стаканчики – золотистые, оранжевые, малиновые, темного вина… – все в жемчужных пузырьчиках… Слышно, как шепчутся, от газа. Это что же? почему теперь такое?.. будто под Новый год.

– А это, сударь, тризна называется… – говорит Фирсанов. – Это для красоты так, загодя… повеселей поминающим, а потом и еще наполним, в нос будет ударять-с!.. а это для красоты глазам, зараньше. Три-зна. За упокой души новопреставленного будут испивать тризну, поминать впоследок-с. Спокон веку положено, чтобы тризна. Батюшка благословит-освятит, после поминовенного обеда, после блинков, как «Вечную память» отец протодьякон возгласит.

– Гляди, гляди… подносят… – шепчет Анна Ивановна, – смотри, голубок, крестись… на-ро-ду-то, наро-ду!..

Я смотрю, крещусь. Улица черна народом. Серебряный гроб, с крестом белого глазета, зеленый венок, «лавровый», в листьях, обернутый белой лентой… Там – он – отец мой… Я знаю: это последнее прощанье, прощанье с родимым домом, со всем, что было… Гроб держат на холстинных полотенцах, низко, совсем к земле, – Горкин, Василь Василич, дядя Егор, крестный, Сергей, Антон Кудрявый… – без картузов, с мокрыми головами от дождя. Много серебряных священников. Поют невидные певчие. Льет дождь, ветер ерошит листья на венке, мотает ленты. Поют – через стекла слышно:

– Крестись, простись с папашенькой… – шепчет Анна Ивановна.

Я крещусь, шепчу… Гроб поднимают, вдвигают под высокий балдахин, с перьями наверху. Кони, в черных покровах, едва ступают, черный народ теснится, совсем можжевельника не видно, ни камушка, – черное, черное одно… и уж ничего не видно от проливного дождя…

Слышу:

Март 1934 – февраль 1944

Париж

Впервые: Шмелев И. Лето Господне. Праздники. Белград, Русская библиотека, 1933; Шмелев И. Лето Господне. Праздники. Радости. Скорби. Париж, 1948.

Ильин Иван Александрович (1882–1954) – философ и литературный критик, автор ряда работ о творчестве Шмелева; Наталия Николаевна – его жена; Шмелевы и Ильины дружили семьями.

«Два чувства дивно близки нам…» – первое четверостишие неоконченного стихотворения А. С. Пушкина 1830 г.

«Господи Владыко живота моего» – молитва Cв. Ефрема Сирина (нач. IV – нач. V в.), христианского проповедника, оставившего многочисленные поучения.

…печатная картинка, которую отец называет почему-то – «прянишниковская»… – Речь идет о копии с картины художника-жанриста Иллариона Михайловича Прянишникова (1840–1894) «Спасов день».

Шептала – сушеные персики.

..кутья… какое-то «коливо»! – Кутия (кутья) или коливо – каша из пшеницы, гороха, риса с медом, изюмом; употребляется христианами при поминках в храме или в доме, а также во время поста.

Калья – род борща, похлебка на огуречном рассоле, с огурцами, свеклой и мясом, а в пост с рыбой и икрой; похлебка из икры с солеными огурцами.

«Идите от Меня… в огонь вечный…» – цитата из Евангелия от Матфея, гл. 25, 41 («Тогда скажет и тем, которые по левую сторону…»).

Ефимоны (искаж. «Меф́имон о Феос» – «С нами Бог»; гр.) – вечерняя церковная служба в Великий пост.

…Сергий Преподобный был плотником… – Сергий Радонежский (ок. 1321–1391) – основатель Троице-Сергевой лавры, благословил в 1380 г. князя Дмитрия Московского (Донского) на решительную битву с ордами Мамая и уничтожение татарского ига, много способствовал возвышению и упрочению Московского княжества и всей Руси. По смерти канонизирован и стал одним из наиболее почитаемых святых Православной Церкви. Согласно «Житию» Сергия Радонежского, основатель монастыря сам рубил келий, таскал бревна и был для всех «как купленный раб».

…и святой Иосиф. – Согласно Евангелию, муж Марии, матери Христа, благочестивый, набожный и бедный Иосиф, был плотником.

…«чаю Воскресения мертвых!» – цитата из молитвы, носящей название «Символ веры»: «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли…»

Ирод – иудейский царь (40 г. до н. э. – 4 г. н. э.), жестокий, безнравственный и властолюбивый. Согласно христианским источникам, узнав от восточных волхвов о рождении в Вифлееме истинного царя Иудеи (т. е. Христа), он отдал приказ о поголовном уничтожении в этом городе всех грудных младенцев.

У Митриева трактира… – Известный в дореволюционной Москве трактир Дмитриева находился в Замоскворечье, на улице Малая Полянка, д. 2.

Черное масло – горчичное масло, из семян черной горчицы.

…«Помощника»-то, – ласково просит Горкин. – Речь идет о тропаре «Боже, в помощь мою вонми…», исполняемом в Чистый понедельник.

Канун (канон) – книга с церковными молитвами, канонами.

Аналой (налой, аналогий) – род пюпитра, употребляемый при богослужении.

…наши все в Вознесенском монастыре… – Вознесенский женский монастырь в Кремле был основан в 1393 г. вдовой Дмитрия Донского; разобран в 1930-х гг.

У сизой бассейной башни… – Мытищинский водопровод, первый в Москве, был построен в 1781–1804 гг. и подавал воду из села Большие Мытищи, расположенного в 17 верстах (около 18 километров) от города и знаменитого богатыми ключами с чистой и вкусной водой. Водопровод, часть кирпичного акведука которого сохранилась и поныне, проходил через бак, установленный на втором ярусе Сухаревой башни; далее вода подавалась по трубам к пяти каменным фонтанам с бассейнами на больших площадях (Лубянской, Варварской, Театральной и т. д.).