красивыми. Из-за звёзд. Они так сияли, что сердце пело.
Так прошагала она пять дней – с кем только не сталкиваясь на пыльных дорогах, кому только не сопутствуя. Но об этом долго рассказывать. Скажем проще: так прошагала она пять дней, и всё было бы неплохо, будь на пути побольше воды, да притом холодной. Но вся вода была тёплая. Только раз посчастливилось перейти какую-то речку, довольно мелкую. Из неё Кочерыжка напилась вдоволь, после чего смыла с себя пыль и несколько слоёв грязи.
На шестой день она встала затемно, и, пройдя до зари километра три, увидела вдали город. Но идти дальше сил почему-то не было. Кочерыжка опять легла около дороги, не обращая внимания на ослов и верблюдов, которые проходили мимо, и вновь уснула. Проспав несколько часов, она поднялась, вся словно разбитая, и продолжила путь к сияющему на солнце городу, куда двигались вместе с ней тысячи людей и животных. Город раскинулся на холмах. Его окружали очень высокие стены. С той стороны, откуда шла к нему Кочерыжка, были видны главные ворота. Около них наблюдалось столпотворение – слишком многим хотелось проникнуть в город. И их количество возрастало ввиду подхода новых купеческих караванов и одиноких путников.
А напротив главных ворот высился ещё один холм. Большая толпа была и на нём. Туда Кочерыжка и устремилась, взволнованно заинтересовавшись тем, что там происходит. Солнце слепило глаза, поэтому она долго никак не могла понять причину столпотворения на холме. Но внутренний голос ей говорил, что её там ждут.
Только подойдя к Голгофе вплотную, она, наконец, увидела три креста, которые возвышались над говорливой толпой. Решила подняться. Протиснуться сквозь толпу труда не составило – Кочерыжка была не только незрима, но и неощутима. Понять, о чём говорят, она не смогла – язык был ей незнаком. Но по интонациям было ясно, что часть толпы насмехается, часть – высказывается более осторожно, а часть – скорбит. Вполне безучастными оставались только легионеры с копьями и в блестящих латах. Они стояли чуть в стороне от орудий казни, не запрещая зрителям быть к ним ближе.
Подошла ближе и Кочерыжка. Оба разбойника на крестах, стоявших справа и слева от умирающего галилеянина, судя по всему, уже высказались. Они теряли сознание и могли только бормотать какую-то несуразицу. Кочерыжке, по крайней мере, так показалось. Ну да, наверное, они бредили. Иисус страшно и осмысленно смотрел вниз – на нескольких женщин, которые плакали у креста.
К своему стыду, Кочерыжка не сразу въехала, что одна из женщин – это не женщина, а красивый юноша с золотистыми волосами. Но ошибиться было легко – попробуй-ка разберись, кто какого пола, если одеты все приблизительно одинаково, а у юноши на лице нет ни одного волоска! Этот самый юноша держал руку одной из женщин и что-то ей говорил. Конечно же, это было странно – утешать мать, присутствующую на казни сына, но Иоанн Богослов, вне всяких сомнений, именно этим и занимался. При этом он ещё что-то спрашивал у Христа, и тот ему отвечал, едва шевеля губами. Каждое слово давалось ему мучительно. Кровь из его запястий и ног, пробитых гвоздями, всё продолжала течь. Но старик с седой бородой, который держал у креста Грааль, стоя на коленях, уже вставал – небольшая чаша была наполнена.
Когда голая Кочерыжка, наивно думая, что её и здесь никто не увидит, приблизилась ко кресту, распятый Господь обратил на неё внимание Иоанна. Тот повернулся и посмотрел на неё внимательно. Ей, по вполне понятной причине, стало неловко. Она потупилась. Но апостол даже не покраснел, хоть был очень молод. И не нахмурился, хоть был свят. Он взял у старика чашу с кровью и протянул её Кочерыжке, сказав:
– Бери.
– Нет, я не возьму! – панически замотала головой Верка. Она каким-то волшебным образом поняла значение слова, произнесённого не по-русски. Не угадала, а именно поняла. И дала ответ на этом же, неизвестном ей языке. И ещё прибавила:
– Мне не нужно!
– Но как же так? – удивился юноша, – ты ведь шла именно за нею!
– Но не сюда!
Святой Иоанн, охваченный ещё большим недоумением, посмотрел на Господа. Затем вновь обратился к Верке:
– Чем это место тебе не нравится, Кочерыжка?
– Здесь – три креста!
– Ну, и что с того? Ты ведь ненавидишь людей!
– Я их ненавижу, когда они не страдают! Даже когда они плачут, я их не очень люблю. Но когда из них льётся кровь и выходит жизнь – это совершенно другое дело!
– Не вижу никакой разницы, – возразил апостол, – или ты хочешь сказать, что боль делает их животными?
– Я не знаю! – крикнула Верка, – я никогда об этом не думала! Для того, чтоб искать смысл в жалости, нужно быть настоящим христианином! Да, конечно – можно и пожалеть, если тебя ждёт за это награда! Только христианин способен объяснять матери умирающего в мучениях, что она льёт слёзы напрасно! И только христианин мог додуматься притащить на Голгофу чашу, чтобы её наполнить кровью страдальца! Я не могу на это смотреть! Проклятое солнце, скройся!
И солнце вдруг стало меркнуть. И вся толпа замерла от ужаса. И умолкла, глядя на Иисуса, который что-то шептал, обращаясь к матери. Лютый страх обуял и Верку. Ноги отказывались держать её. Сев на пятки, она позорнейшим образом разревелась, хотя при жизни не была нытиком. Но сейчас она плакала так же горько, как Богородица и другая Мария, по прозвищу Магдалина, стоявшая рядом с первой.
– Верка, – сурово вымолвил Иоанн Богослов, возвращая чашу Иосифу, – тот, кого ты видишь сейчас распятым, сказал: «Если бы у вас была вера величиною с горчичное зерно, то вы бы смогли свалить в море гору, просто дав ей приказ туда опрокинуться!» Ты сейчас приказала исчезнуть солнцу, и солнце начало исчезать среди бела дня. Весь мир по твоей вине от страха застыл! Видимо, ты вся состоишь из веры.
– Не ври, не ври! – в исступлении запротестовала Верка, – я вообще ни во что не верю! В моей душе света нет, а значит – никакой веры в ней быть не может! Произошло банальное совпадение! Всем известно: в шестом часу того дня, когда Его распинали, тьма воцарилась по всей Земле, и была она до часа девятого! Солнечное затмение – вот что это такое!
– Но как же ты ни во что не веришь, если ты веришь Евангелию? – пожал плечами апостол, – мне не хотелось тебя ловить на противоречии, но уж слишком всё это странно! Я озадачен.
– Здесь ничего нет странного! – заявила Верка, вытерев слёзы, – да, я не верю, хотя и знаю, что это – так! Но я всё равно не верю!
– Так значит, ты – упрямее
