у небольшой гостиницы в Атерстоуне, благосклонно наблюдая, как мужчины и женщины разбиваются на пары.
– … мистер Финли – мисс Рэйчел Даффус, мистер Майо – мисс Лоури…
Словно собираясь танцевать деревенский танец, выкликаемые становились в две шеренги лицом к своим «суженым», кто краснея от стыда, кто хихикая, кто нагло, кто застенчиво, кто отчаянно, а кто и с готовностью.
– Очень хорошо, – утомленно произнес наконец «затейник». – В поля!
Взявшись за руки, парочки двинулись «в поля». «Затейник» увидел Тристрама. Устало покачивая головой, он подошел и уселся на скамейку рядом с ним.
– В удивительное время мы живем, – начал разговор «затейник». – Вы просто идете куда-нибудь?
– Я иду в Престон, – ответил Тристрам. – Могу я вас спросить, если позволите, зачем вся эта… «заорганизованность»?
– Ах, да обычное дело! – ответил «затейник». – Есть ведь жадность, эгоизм… Некоторые люди привыкли загребать все самое лучшее… Этот самый Хильярд, например. А бедную Белинду Лоури все время обходят вниманием. Не знаю,, приносит ли это в действительности какую-нибудь пользу, – мрачно признался он. – Хотел бы я знать, есть ли в этом что– нибудь большее, чем простое потворство своим желаниям.
– Конечно, есть, – ответил Тристрам. – Это один из способов показать, что разум является единственным инструментом, который может управлять нашей жизнью. Возвращение к магии – власти над событиями, вот что это такое. Мне это кажется очень здоровой тенденцией.
– Я предвижу опасности, – возразил «затейник». – Ревность, драки, собственничество, распад браков.
Он был твердым пессимистом.
– Будущее покажет, что к чему, – примирительно сказал Тристрам. – Вот увидите: сначала повсеместно настанет эпоха свободной любви, а потом снова утвердятся христианские ценности. Совершенно не о чем беспокоиться.
«Затейник» мрачно уставился на солнце и на облака, которые тихо и солидно плыли по голубому небу.
– Я полагаю, что вы нормальны, – проговорил он после продолжительного молчания. – Мне кажется, вы из тех же людей, что и Хильярд. Настоящий, закоренелый злопыхатель этот Хильярд. Он всегда говорил, что существующее положение не может сохраняться вечно. Они смеялись надо мной, когда я сделал то, что сделал. А Хильярд смеялся громче всех! Я мог бы убить Хильярда, – зло произнес «затейник», стиснув в кулаках большие пальцы рук.
– Убить? – переспросил Тристрам. – Убить в эти дни… – он запнулся, – любви?
– Это было, когда я работал в Жилищном управлении Личфилда, – взволнованно продолжал «затейник», – тогда это и случилось. Нужно было заполнить вакансию, и я должен был получить повышение. Я был старший, понимаете…
(«Если это не дни любви, то, уж несомненно, дни честных и откровенных признаний», – подумал Тристрам.) – Мистер Консет, наш заведующий, сказал мне, что рассматриваются две кандидатуры – моя и еще одного человека, по фамилии Моэм. Этот Моэм был гораздо младше меня, но он был гомо. Так вот, я много думал об этом. Сам я никогда не был особенно склонен к этому, но, несомненно, что-то предпринять я мог. Я долго размышлял, прежде чем приступить к делу, потому что, в конце концов, мне предстояло совершить очень важный шаг. Как бы там ни было, прокрутившись ночь в постели, истерзавшись сомнениями, я собрался с духом и пошел к доктору Манчипу. Доктор Манчип сказал, что это очень простая операция, совсем не опасная… и он ее сделал. Он мне сказал, что в общей анастезии нет необходимости, и я наблюдал, как он это делал.
– Понятно… – проговорил Тристрам. – А я-то думал, почему у вас голос такой…
– Вот поэтому. И посмотрите на меня теперь! «Затейник» раскинул руки.
– Сделанного не воротишь. Как мне приспособиться к этому новому миру? Меня должны были предупредить, хоть кто– нибудь должен был сказать мне… Откуда я мог знать, что тот мир не будет вечен?! – Он понизил голос. – Вы знаете, как стал называть меня этот самый Хильярд с недавнего времени? Он стал называть меня «каплун». И причмокивает при этом губами. Шутит, конечно, но шутка эта весьма дурного свойства.
– Понимаю, – поддакнул Тристрам.
– Мне это совсем не нравится. Мне это очень даже не нравится!
– Держитесь твердо и ждите, – посоветовал Тристрам. – История – это колесо. И такой мир не может существовать вечно. Недалек тот день, когда мы вернемся к либерализму и пелагианству, к сексуальной инверсии и – поверьте! – к тому, через что прошли вы. Мы непременно повторим свой путь, потому что сейчас имеем вот это. – Тристрам повел рукой в направлении вспаханного поля, откуда доносилось негромкое сосредоточенное пыхтение. – Вследствие биологической нацеленности всего этого, – объяснил он.
– Ну, а пока мне приходится бороться с такими людьми, как Хильярд, – печально проговорил «затейник», и его передернуло. – Которые называют меня каплуном.
Тристрам, будучи человеком еще молодым и не безобразным, был приветливо встречен дамами Шенстона. Он галантно извинялся перед ними, оправдываясь тем, что должен успеть в Личфилд до захода солнца. В дорогу его проводили поцелуями.
Личфилд взорвался перед ним, как бомба. Здесь в самом разгаре было что-то вроде карнавала, который отнюдь не знаменовал собой прощание с плотью, совсем нет! Тристрам пришел в замешательство при виде факельного шествия со знаменами и транспарантами, раскачивавшимися над головами людей. На транспарантах было написано: «Личфилдская Гильдия Плодовитости» и «Группа Любви Южного Стаффа».
Смешавшись с толпой на тротуаре, Тристрам наблюдал за шествием.
Впереди колонны маршировал оркестр, составленный из инструментов доэлектронной эпохи, в грохоте и взвизгиваниях которого можно было угадать ту же мелодию, что выводилась на флейте в поле под Хинкли, но теперь, благодаря этой меди, мелодия стала мясистой, кроваво-красной и уверенной. Толпа приветствовала оркестр криками. Следом за оркестром шли два клоуна, которые лупили друг друга и непрерывно падали. Они возглавляли группу комических персонажей в армейских ботинках, длинных кителях, но без штанов. Какая-то женщина за спиной у Тристрама завизжала: «И-и-и-и! Этел, вон наш Артур!» Кителя и фуражки для этой таращащей глаза, махающей руками, кричащей и шатающейся фаланги наверняка были украдены у Народной полиции (где-то она сейчас, где?). Высоко над головами ряженых торчала картонка с тщательно выведенной надписью: «ПОЛИЦИЯ СОВОКУПЛЕНИЙ». Бесштанные полицейские колотили друг друга тряпичными дубинками или дырявили ими воздух в каком-то бесстыдном фаллическом ритме.
– Этел, что значит это слово? – снова закричала женщина позади Тристрама. – Пока скажешь, язык сломаешь!
Маленький человечек в шляпе перевел ей коротким термином в духе Лоуренса.
– И-и-хи-хи-и! – завизжала женщина.
За «полицейскими» шли маленькие мальчики и девочки в зеленых костюмчиках, свеженькие и хорошенькие. К их пальчикам были привязаны разноцветные воздушные шары в форме сосисок.
– О-о-о-о! – простонала девица с увядшим ртом и жидкими прямыми волосами, стоявшая рядом с Тристрамом. – Они преле– естны,
