сопровождавшие пропажу денег у его доверителя.
Несколько недоумевая, по какому поводу рассказываются эти подробности, Кривский слушал внимательно, не прерывая Сивкова ни единым словом.
Только когда Сивков останавливался, старик, не поднимая глаз, произносил резким, повелительным тоном:
— Дальше!
И Сивков рассказывал дальше.
По-видимому, старик хладнокровно относился к рассказу. Ничто не показывало его внутреннего волнения. Он по-прежнему сидел, наклонив голову, неподвижный, строгий, храня молчание…
Но чем дальше выяснялось дело, — хотя Сивков и старался, по возможности, смягчить рассказ, — тем бледнее и мертвеннее делалось лицо Кривского. Губы его нервно вздрагивали. Он чувствовал, как струя холода пробегала по его спине. Ужас и страх охватили старика. Он должен был употребить чрезвычайное усилие воли, чтобы не упасть на спинку кресла.
Ему казалось, что он слушал какую-то невероятную сказку.
Но когда Сивков, обманутый наружным спокойствием его превосходительства, позволил себе прямо обвинять сына, старик точно ужаленный поднялся с кресла и произнес глухим голосом:
— Ты лжешь, мерзавец!.. Признайся!.. ведь ты лжешь?
— Ваше превосходительство! — униженно лепетал Сивков. — Разве я осмелился бы…
— Доказательства!
Действовавший по уполномочию тотчас же вынул из бумажника маленький почтовый листок бумаги и осторожно положил его на стол.
Кривский нервно протянул руку, взглянул на строки, написанные карандашом, и опустился в кресло, подавив в себе крик скорби и отчаяния.
Почерк был очень хорошо знаком отцу.
Еще ниже склонилась седая голова старика. Но Сергей Александрович тотчас же ее поднял и снова слушал, что говорил Сивков.
А тот, рассыпаясь в извинениях, между прочим, рассказывал:
— Я, ваше превосходительство, единственно, чтобы не поднимать дела, осмелился явиться… Я только что от Бориса Сергеевича, считая долгом предварительно побывать у них с предложением покончить келейно дело и возвратить документы, но Борис Сергеевич изволили объяснить, что они не располагают средствами, и направили меня к вашему превосходительству!
Еще новый удар, но что значил он теперь перед только что нанесенным жестоким ударом?
Его превосходительство как будто даже и не обратил никакого внимания на слова Сивкова и машинально спросил:
— Он направил ко мне?
— Точно так-с!
Старик как-то съежился, словно озяб. Наконец он спросил:
— Сколько хотите вы получить за ваши… ваши документы?
— Включая пропавшую сумму, сто пятьдесят тысяч, ваше превосходительство!
— Сейчас у меня нет этих денег, но завтра к вечеру они будут. Завтра приходите и приносите всё… Чтобы никакого следа… Понимаете?
— Ни одна душа… ваше превосходительство!..
— Иначе вы, господин Сивков, будете со мною считаться. То же передайте и господину Гуляеву, чтобы не болтал. Я сумею наказать вас так, как вы и не думаете… Слышите? — грозно прибавил старик.
Сивков совсем перетрусил перед этой угрозой его превосходительства.
— Эту записку, — продолжал Кривский, указывая головой на листок, лежавший на столе, — прошу оставить у меня. Не бойтесь! — брезгливо прибавил Кривский, заметив испуг на лице Сивкова. — Записка будет до вечера цела…
Сивков почтительно раскланялся, обещав быть завтра ровно в восемь часов, согласно воле его превосходительства.
Бывший сыщик весело улыбался, выйдя на улицу. Он не сомневался, что его превосходительство исполнит свое обещание, и поторопился к отставному полковнику сообщить о счастливом окончании дела и порадовать его хорошим гешефтом. Полковник из этой суммы должен был получить половину, а остальная половина шла Сивкову.
Когда двери кабинета затворились, Кривский в бессилии откинулся на спинку, закрыл глаза. Вся фигура старика в эту минуту дышала глубоким беспомощным страданием. В кресле, казалось, лежал мертвец.
Он открыл глаза и медленно прошептал:
— Кривский, сын мой — вор! Господи! за что ты наказываешь?
Случайно взгляд его остановился на портрете Шурки. Презрение и жалость мелькнули в потухшем взоре его превосходительства.
— Подлец! — медленно проговорил он, отвернулся и не выдержал — заплакал.
Невыносимым бременем показалась ему жизнь. К чему жить? Чего еще ждать?
— Позор, позор! — беззвучно шептали старческие губы, в то время как сердце старика замирало в тоске и отчаянии.
Он просидел так несколько минут.
Однако приходилось все-таки спасти хоть честь имени от позора суда… Надо достать деньги. Старик решил все продать, что у него оставалось, а пока достать денег. Но где достать?
В это время кто-то тихо постучался в дверь, и нежный голос Евдокии проговорил:
— Позволите войти?
— Войдите!
Евдокия робко вошла в кабинет.
Смущенная, подошла она к Сергею Александровичу и молча, с особенною ласковою нежностью, поцеловала его руку.
Кривский взглянул в ее глаза и почувствовал, что она все знает.
Краска жгучего стыда покрыла щеки самолюбивого старика. Ему, родовитому потомку, сделалось стыдно перед этой скромной мужицкой дочерью, точно он чувствовал, что позор сына падал и на него.
Отрывисто и сухо спросил он, отворачиваясь:
— Здорова?
— Здорова! — тихо проговорила Евдокия, в свою очередь избегая глядеть на Сергея Александровича.
— Спасибо, что навестила… Присядь…
— Я на минуту. Я ведь к вам по делу! — улыбнулась она и снова сконфузилась.
Старик поднял глаза. Растерянный вид невестки изумил Кривского.
— Я по поручению от Бориса Сергеевича, — продолжала Евдокия, — он просил передать вам конверт! — торопливо окончила она.
С этими словами Евдокия положила на стол конверт и стала было прощаться, но Кривский удержал ее.
— Подожди…
Сергей Александрович разорвал конверт. Там лежал чек на полтораста тысяч.
Благодарный, умиленный взгляд старика с любовью и тоской остановился на молодой женщине. Он прижал ее руку к своим губам и тихо проговорил:
— Зачем ты говоришь неправду? Это прислал не Борис, а даешь ты! Я все знаю. Спасибо! Ах, если бы у меня были дети, похожие на тебя, — проговорил старик, с трудом выговаривая слова.
Евдокия стала прощаться.
Старик пожал ей руку и снова сказал:
— Благодарю, милая… Ты мне сделала большую услугу… Ты…
— Полноте, полноте, что вы…
— Я возвращу тебе эти деньги…
— Не беспокойтесь!.. — проговорила Евдокия и поспешила уйти.
Опять Евдокия, дочь мужика, к которой с таким презрением относился прежде его превосходительство, первая пришла на помощь к старику. Сын, родной сын, выказал себя таким бессердечным, а она?
И какая нежная деликатность у этой мужицкой дочери?
Неужели ж, в самом деле, наши дети… вырождаются?.. Неужели от них уже нечего ждать?!
Такие мысли бродили в голове старика, когда он на время отвлекался от гнетущей мысли. Целый день просидел он один и ночь провел тревожно.
На следующий день, когда камердинер подавал старику одеваться, он изумлен был видом его превосходительства. Кривский совсем казался дряхлым стариком.
Сергей Александрович, с обычной тщательностью, занялся своим туалетом. Когда, через полчаса, он вышел из уборной, внося за собой душистую струйку в кабинет, то был по-прежнему изящен в своем длинном рединготе и по-прежнему походил на безукоризненного джентльмена. Но только он
