«Планируете вернуться?» – осведомилась начальница, чья черная блузка делала ее похожей на кусок каменного угля.
«Нет, – ответила Лили. – Из Дрездена я отправлюсь в Нью-Йорк».
И это тоже усложняло поездку в Дрезден. По словам профессора Болька, в больнице ей предстояло провести целый месяц.
«Операцию мы проведем сразу, – пояснял он в телеграмме, – но на восстановление нужно время».
Лили показала телеграммы Карлайлу, который читал их точно так же, как его сестра, – на вытянутых руках, склонив голову набок. В отличие от Греты, однако, он не стал спорить или переубеждать Лили. Прочтя всю переписку, Карлайл спросил:
– Что конкретно собирается сделать Больк?
– Он знает, что я мечтаю стать матерью, – сказала Лили.
Карлайл кивнул и слегка нахмурил брови:
– Но как?
Лили посмотрела на него и вдруг испугалась, что он попытается помешать.
– Так же, как он превратил Эйнара в меня.
Карлайл обвел глазами ее фигуру; Лили чувствовала, как его взгляд скользит снизу вверх – от скрещенных щиколоток к бедрам, небольшим грудям и шее, выраставшей из кольца янтарных бус, точно стебель.
– Для тебя это очень важно, да? Полагаю, это именно то, чего ты всегда хотела.
– С самого детства.
– И верно – какая же маленькая девочка не стремится к этому?
В словах Карлайла была правда, и Лили испытала большое облегчение, когда он согласился сопровождать ее в поездке. Несколько дней она упрашивала Грету изменить решение, но Грета обняла ее, положила ее голову себе на грудь и сказала:
– Я считаю, что это ошибка. Я не буду помогать тебе совершить ошибку.
Лили собрала чемодан, со смутным страхом положила в сумочку билеты на паром и обернула плечи легкой летней шалью, будто защищалась от холода.
Она велела себе думать об этом как о приключении: сперва на пароме в Данциг, потом ночным поездом в Дрезден, а после месяца, проведенного в стационаре городской женской консультации, ее ждет Нью-Йорк. Лили написала Хенрику, что приедет к первому сентября, и уже считала себя путешественницей, вступающей в мир, вообразить который могла лишь она одна. Она видела этот мир, когда закрывала глаза: гостиная в нью-йоркской квартире; с улицы слышен свисток полицейского, а у нее на коленях радостно подпрыгивает малыш. Лили представляла накрытый кружевной салфеткой столик и двойную серебряную рамку для фото: на одной фотографии она и Хенрик в день свадьбы, на другой – их первенец в длинной крестильной рубашечке из шитья.
Перед отъездом следовало разобраться с вещами – убедиться, что они собраны, упакованы и ждут того часа, когда Лили за ними пошлет. Во-первых, одежда: платья с коротким рукавом, сохранившиеся у нее с того лета в Ментоне; платья, украшенные стеклярусом: их она покупала в Париже, еще до болезни; пальто на кроличьем меху с капюшоном. Неожиданно ей пришло в голову, что почти ничего из этого в Нью-Йорке она не наденет. Наряды смотрелись дешево, словно их купила и износила не она, а какая-то другая женщина.
Как-то раз вечером, когда Лили укладывала свой скарб в ящики и прибивала крышки гвоздями, Грета спросила:
– А что делать с картинами Эйнара?
– С картинами Эйнара?
– Несколько штук осталось в моей мастерской. Я подумала, ты захочешь их забрать.
Лили растерялась. Работы Эйнара давно не висели в их квартире, и она уже плохо помнила, как они выглядят: аккуратные золоченые рамки, пейзажи с изображением мерзлой земли, а что еще?
– Можно взглянуть?
Грета вынесла свернутые в трубку холсты, края которых были обработаны толстой вощеной нитью. Она принялась разворачивать картины на полу, и у Лили возникло ощущение, что она видит их впервые. Почти на всех было запечатлено болото: иней и тусклое небо зимой; сфагнум и предзакатное солнце летом; просто земля, сизая из-за смеси известняка с моренными глинами. Миниатюрные пейзажи были прекрасны. Грета продолжала раскладывать их на полу – десять, двадцать, еще и еще. Под ногами Лили как будто расцветал ковер из полевых цветов.
– Все это действительно написал Эйнар? – спросила она.
– Когда-то он очень много работал, – ответила Грета.
– Где это находится?
– Не узнаёшь болото?
– Нет. – Лили сделалось не по себе. Она понимала, что должна помнить это место, неуловимо-знакомое, как лицо из далекого прошлого.
– Совсем не узнаешь?
– Разве что смутно.
Внизу заиграл патефон: полька в исполнении аккордеона и рожка.
– Это болото в Синем Зубе.
– Где родился Эйнар?
– Да. И Эйнар, и Ханс.
– Ты там бывала?
– Нет, но так часто видела на картинах и так много слышала об этом месте, что, закрыв глаза, представляю его как наяву.
Лили рассматривала полотна: болото, окруженное орешником и липами, величественный дуб над большим валуном. Перед ее глазами встало воспоминание, пускай принадлежало оно и не ей: она следует за Хансом по тропинке, под ногами чавкает болотная жижа. Лили помнила, как швыряла в болото предметы, украденные с бабушкиной кухни, а потом смотрела,
