смогут, они же умеют. Дать вам денег, спросила Саша. Вот сейчас не помешало бы, сказал мужчина. Не откажемся, добавила женщина. Саша раскрыла сумку, увидела ее порванность, удивилась этой порванности, достала денежную бумажку, самую дорогостоящую, что нашла, и отдала женщине. Она кивнула, он кивнул, они взяли друг друга за руки и сошли с каскада, чтобы идти по тропинке, которую Саша раньше не замечала.
Когда Саша подошла к дому, ее ноги стали совсем холодными, пыльными и в двух местах оцарапанными. Женя уже сидел в верандовом кресле, но как только Саша оказалась рядом, встал и попытался ее обнять. Саша не далась, вывернулась, отперла дверь, зашла на носочках в дом и сразу замуровалась в ванной, не спросив Женю, вдруг он хочет в туалет.
На следующий день в соцсетях «Ветрянки» взорвался тот самый пост, объясняющий все про Максима, про невозможность жизни, которая его ждет, и про необходимость его спасти. На этот пост стали лепиться лайки, репосты и комментарии, сотни, потом тысячи, и большинство были согласны, многие обещали выйти на площадь. Тогда Саша поняла: все получится. Даже если Джумбер заставит удалить пост, он уже разошелся. Кто-то, кого Саша не знала, завел группу, посвященную митингу. В самом деле, даже если сами авторы не пойдут на митинг под угрозой закрытия или еще какой-либо угрозой, он все равно состоится.
Днем Сашина внутренняя паника, которая выпячивалась через тошноту, дрожь и бродившую по телу боль, но изо всех сил затиралась Сашей мыслями о митинге, планированием и призывными постами, влилась в офисную панику, где ярость разбрызгивала начальница Диана, сразу на всех, но особенно на Сашу, которая пришла на работу впервые за неделю и только после ультимативного требования, содержавшего мат. Саша села за рабочий стол, который занимала, если работала из офиса, и перед ней шлепнулись, рассыпавшись, бумажки. Ты уволена, сказала Диана. Хорошо, ответила Саша и встала. Не интересно почему? Нет. Геннадий, которого ты кинула, потому что, наверное, спятила, разорвал с нами контракт! И так все преподнес управляющей компании, что теперь никто из этого ЖК с нами не будет работать! Никто! Когда Саша выходила из офиса, она успела услышать, что не получит гонорар, потому что из-за нее вся компания теперь «в сраном черном списке», но Саше было все равно. Она не собиралась выпрашивать заработанное.
Саша оставила Женю в больнице в каком-то из кружков, правда не помнила в каком, а теперь решила забрать его оттуда пораньше и сама не понимала зачем. Она обошла площадь, села в маршрутку и затряслась к больнице. Нашла Женю в кружке хорового пения. Он сидел там один на стульевом ряду, потому что в поющий ряд его не пустили. Саша посидела с ним, а потом потянула его руку к выходу. Но до выхода они не дошли, потому что из своего логова выбрался Джумбер, которому наверняка сообщили, что пришла Саша, и теперь упал перед ними могильной плитой, сказав самым тихим, самым давящим, процеженным через гланды, зубы и губы голосом: «Быстро ко мне».
Иногда Женя осознавал свою немоту и вытекающую из нее невидимость как преимущество. Его особенно не замечали, когда происходило что-то плохое или нервное. Сейчас он просто зашел в кабинет Джумбера следом за Сашей и сел на дальний стул. Джумбер и Саша никуда не садились, они торчали пиками из пола и были очень громкими. Женя волновался, внутри него сжималась-разжималась расстроенная гармонь. Но он должен был находиться здесь, рядом с Сашей. Из того, что выкрикнул из себя Джумбер, Женя понял: он только что узнал про митинг. И – каким-то образом – про перезапуск. Он знает все. Женя никогда не видел Джумбера таким разъяренным, бьющимся, уничтожающим. Он вообще не знал, что врачи бывают такими.
Нельзя собирать митинг, кричал Джумбер.
Кто сказал, кричала Саша.
Врач с тридцатилетним стажем.
Кричали, все кричали, оба кричали, Женя не выносил криков, он чувствовал шум физически, кожей и через обоняние, он мог бы сказать, что шум на вкус – как прокисший лимон под языком, но они все кричали и кричали, а Жене было некуда деться, ему надо было сторожить Сашу.
Общество к такому не готово, после такого пациенты не смогут жить здесь, их затравят, кричал Джумбер.
Общество готово, не готовы вы, кричала Саша.
Вы необратимо травмируете пациентов.
Это вы их травмируете, вы считаете себя таким справедливым королем психушки, а сами умолчали про грант, вводили цензуру, душили нас все это время. И про кабинет не сказали, а ведь он будет, это подло.
Я не сказал про грант, я пытался контролировать вас, потому что вы, Саша, все ломаете, вы психопатка, для вас люди – все равно что мебель или чучела.
А вы – жалкий лицемер.
Да вы же окажетесь вместе с Максимом в СИЗО, и я уже ничем не смогу вам помочь.
Вы же сами его туда и упекли.
Вы уволены. Валите вместе с Женей из больницы и не возвращайтесь.
А вы попробуйте запретить.
Последнюю фразу Саша сказала тихо, но это была фраза-факел, занесенная над бензиновой лужей. Саша вышла из кабинета, за ней прыгнул Джумбер, и только потом в секретарское болото вышагнул Женя, не успевший за людьми-пиками. Джумбер не стал дожидаться, пока Женя покинет комнату, ведь он не принимал его в расчет и, наверное, даже не видел. Он сказал секретарше, чтобы та закрыла пристройку на амбарный замок и повесила табличку: «ВЕТРЯНКА ЗАКРЫТА». Женя встал в дверях, в него шлепнулся цемент, облепил вокруг и мгновенно застыл. Секретарша, будто даже радостно, спросила, навсегда ли, а Джумбер ответил, что всего на неделю, пока не найдем нового главреда. И где же мы его найдем. Позовите редактора стенгазеты. Васю? Васю, Васю, до комиссии осталось меньше месяца, тут даже он справится. А потом «Ветрянка» закроется? Тут Джумбер заметил, что Женя продолжает стоять, слушая затылком и спиной, поэтому не стал отвечать на секретарский вопрос, а подошел к Жене, тронул его за плечо. Женя тут же расцементировался, с него сошла вся серая пыль, и он пошел прочь из больницы.
Саша не любила ездить в маршрутках, а в этой, где на маршруточный потолок был зачем-то прибит ковер, тем более ненавидела, но по дороге к психбольнице маршруток каталось всего четыре, и Саше часто приходилось трястись под ковром, представляя, как на нее сверху сыплются ошметки чужой кожи, волос и присохшей слюны, а к телу прилипают протухшие чужие выделения, годами нараставшие на тканые маршруточные сиденья. Сегодня, в день, когда они с Джумбером затыкали
