В своей комнате он включил кондиционер, потому что буквально обливался потом, и даже пригласил ее отдохнуть у него в спальне, где уже гулял прохладный ветерок, но она отказалась — у нее нет привычки отдыхать после обеда. «Я так часто была прикована к кровати, что совсем не скучаю по ней, — сказала она. — Я лучше посижу у телевизора». Он пошел под душ, но, вместо того чтобы надеть удобный домашний халат, снова напялил на себя одежду и опять пожалел о потерянном из-за нее уютном одиночестве. Войдя в гостиную, он обнаружил, что она сидит в кресле перед телевизором, со второй за полчаса сигаретой во рту, словно в ожидании какой-то вести, которая должна вспыхнуть на темном экране. «Не хочешь принять душ?» — спросил он, но она, как будто удивившись его вопросу, спросила: «Зачем?» — как будто чувствовала себя вполне отдохнувшей и свежей, сидя в этом своем выцветшем сарафане перед телевизором, и вообще никогда не собиралась принимать душ. «Включить тебе телевизор? — спросил он. — Сейчас есть интересная передача по учебному каналу». Она радостно кивнула. Он щелкнул выключателем и стал искать нужный канал, а она тем временем поудобней устроилась в кресле, подобрав под себя ноги, ее глаза прищурились до щелок, рот слегка приоткрылся в нетерпеливом детском ожидании. Он сел рядом, и они стали смотреть передачу о растениях и насекомых, снятую в каких-то тропических джунглях. Он чувствовал, что голова его тяжелеет и глаза сами собой закрываются. Из спальни доносился шум работавшего впустую кондиционера. Он резко поднялся и спросил: «Так ты уверена, что не хочешь отдохнуть в спальне? Там уже прохладно». Но она, не отрывая глаз от экрана, мотнула отрицательно головой. Он поднялся, принес ей небольшой вентилятор и включил его, направив на нее поток воздуха, который тут же растрепал ее серебристые волосы, потом наклонился над ней и спросил: «Ты не возражаешь, если я пойду немного вздремнуть? В последние годы я так нуждаюсь в этой передышке, что если не посплю в обед, то вечером я уже полуживой». Она сильно покраснела, удивленная тем, что он просит у нее разрешения поспать, и торопливо сказала: «Конечно, конечно, иди отдохни, не думай обо мне», и снова повернулась к экрану. Он принес ей газету с программой передач, показал, как переключать каналы и выключать телевизор, вышел и тихо прикрыл за собой дверь. В спальне он разделся до трусов и лег в прохладную кровать, все еще чувствуя тяжесть в голове. «Невероятно! Неужели он просил меня побыстрее переспать с ней? — неотступно думалось ему. Почему же тогда он велел мне только говорить с ней?» Из-за двери глухо доносился голос из телевизора, но он заставил себя переключиться на убаюкивающий шум кондиционера и вскоре заснул.
Он проснулся примерно через час, весь дрожа от холода, услышал из-за стены детские голоса, как будто за время его сна квартира превратилась в веселый детский сад, и поднялся, чтобы выключить телевизор. Быстро и бесшумно одевшись — и в который уж раз оплакав свою ущемленную свободу, — он вышел в гостиную, освещенную плоскими полосами света, пробивавшимися сквозь жалюзи. Яара все еще сидела в кресле — прошлым летом на этом месте сидела его жена, перед тем как слегла окончательно, и рядом с ней стояла уже ее палка. От вида серебристой головы, откинутой на изголовье кресла, у него защемило сердце, ему показалось, что это вернулась его жена, сильно постаревшая после долгого отсутствия. Сложенная газета лежала на том же месте, где он ее оставил. Неужели она уснула? Она сидела совершенно неподвижно, даже не услышала, как он вошел. Подойдя ближе, он увидел, что ее глаза по-прежнему прикованы к экрану, на котором шла какая-то детская программа, где в главной роли выступал огромный светло-зеленый еж, который неуклюже шагал, широко расставляя ноги, и говорил смешным голосом. В комнате было чудовищно жарко. «Тебе так и не удалось уснуть? — улыбнулся он, прикоснувшись к ее плечу. Она была так увлечена передачей, что его прикосновение заставило ее вздрогнуть. — Эти детские программы бывают очень интересны, — сказал он, чтобы она не почувствовала неловкость от того, что так увлекается глупыми передачами. Но она, кажется, совсем не стыдилась этого. — У вас там что, нет телевизоров?» — «Нет, — ответила она, продолжая неотрывно следить за ежом, который как раз планировал очередную проказу. — Иногда я смотрю телевизор на улице, в витрине». Вентилятор высушил ее кожу, и теперь ее лицо показалось ему очень бледным. «Пошли, попьем кофе, — сказал он, — а потом я покажу тебе университет».
Он думал, что она поднимется и присоединится к нему на кухне, чтобы помочь приготовить кофе, но она по-прежнему вела себя, как гостья, и, только когда все уже было готово и он пришел позвать ее к столу, одновременно выключив на ходу телевизор, она наконец поднялась, одернув свой выцветший сарафан, в котором была теперь почему-то похожа на арестантку, и потянулась всем телом так шаловливо, что его залила горячая волна желания. «Прежде всего мы покрасим ей волосы, — окончательно решил он. — Это не так уж трудно. И сменим платье. И возможно, она сама начнет краситься. А потом мы. может быть, и поженимся. Вот и соседи ее уже одобрили. В конце концов, был же я когда-то в нее влюблен!»
17
На большой каменной площади у подножья высокой башни университета воздух был таким же жарким, как внизу, а лежащий под ними зеленый хребет и дальние горы Галилеи окутаны тем же влажным белесым туманом. Яара была разочарована. Ей хотелось увидеть горы вокруг Иодфата, а может — и сам поселок, где она провела самые счастливые годы своей жизни. Но все было скрыто широким полотном белесой дымки. Жестокое лето выжгло багряные пятна на зелени Кармеля, и весь ландшафт внизу оказался изуродован отвратительными линялыми полосами. Они попытались войти внутрь университета, чтобы посмотреть аудитории и библиотеку, но большинство корпусов были закрыты, а в башню в это время дня их уже не пустили. «Так ты все-таки кончила школу?» — спросил он, когда они шли по площади к той точке, откуда открывался вид на море. «Нет», — сказала Яара. «И не жалеешь?» — сочувственно спросил он. «Нет, — равнодушно сказала она. — И Ури тоже никогда не придавал этому значения». Молхо стал объяснять ей, что они видят перед собой, и долго расхваливал Хайфу, сравнивая ее с Иерусалимом, в котором родился. «Правда, здесь все уравновешено, — сказал он, — и поэтому
