были принесены в жертву на алтаре того самого Ваала, которого вы почитаете за истинного Бога! – вопило это лицо. – Да простит вас Господь!
Тяжело дышащие мужчины волокли к выходу большое сопротивляющееся им тело в фермерском комбинезоне; оно покидало присутствие как и следует – спиной вперед и с больно заломленными назад руками.
– Бог простит вашу шайку, но я – никогда!
– Извините… – бормотал Тристрам, пробираясь вдоль церковной скамьи.
Кто-то попытался зажать рот ладонью уволакиваемому свояку Тристрама.
– Боф! Боф ваф накажеф! Буффе вы пуоклякы! – раздавались придушенные протестующие крики.
Шонни и его запыхавшийся эскорт были уже в дверях. Тристрам быстро прошел боковым приделом.
– Продолжим, – сказал священник и продолжил проповедь.
– Значит, они ее просто забрали, – полным безысходности голосом произнес Тристрам.
– … а потом мы все ждали, и ждали, и ждали, – тупо повторял Шонни, – но они не вернулись домой. А потом, на следующий день, мы узнали, что произошло… О Боже, Боже!
Он сделал из своих ладоней большое красное блюдо и, рыдая, шлепнул на него голову, как пудинг.
– Да-да, ужасно, – обронил Тристрам. – Они не сказали, куда они ее повезли? Они не говорили, что возвращаются в Лондон?
– Я сам виноват! – пробурчала спрятанная в ладонях голова Шонни. – Я доверился Богу. И все эти годы я верил в плохого Бога. Никакой хороший Бог не мог допустить того, что случилось, да простит его Бог!
– Все впустую, – вздохнул Тристрам. – И все это «турне» понапрасну.
Его рука, сжимавшая бокал, дрожала. Тристрам и Шонни сидели в маленькой распивочной, торговавшей водой, слегка разбавленной алком.
– Мейвис вела себя замечательно, – проговорил Шонни, поднимая голову. По лицу его текли слезы. – Мейвис приняла это как святая. Или как ангел… Но я никогда не стану таким, каким был раньше. Я пытался уговорить себя, что Бог, мол, знает, почему это произошло, что на все есть промысел Божий. Я даже пошел в церковь сегодня утром, готовый уподобиться Иову и славить Господа в своих несчастиях. И вдруг я прозрел. Я увидел истину в жирном лице этого священника, я понял ее, слушая его жирный голос: фальшивый бог властвует всеми ими!
Шонни тяжело вздохнул, издав странный клекочущий звук, похожий на звук перекатываемой морем гальки. Другие немногочисленные посетители – мужчины в поношенной одежде, не принимавшие участия в праздновании Пасхи, – подняли глаза от стаканов.
– У вас могут быть еще дети, – проговорил Тристрам. – У вас еще есть ваша жена, ваш дом, ваша работа, ваше здоровье. .. А что делать мне? Куда могу пойти я, к кому прилепиться?
Шонни зло уставился на Тристрама. Вокруг губ у него засохла пена, а подбородок был плохо выбрит.
– Не нужно меня поучать! – враждебно огрызнулся Шонни.
– У вас остались ваши дети, которых я охранял все эти месяцы, рискуя жизнями всех моих близких. А вы, с вашими незаконно появившимися на свет близнецами…
– Близнецами?! – Тристрам широко раскрыл глаза. – Близнецами, так вы сказали?!
– Вот этими самыми руками, – патетически произнес Шонни и продемонстрировал всем свои огромные скрюченные руки, – я произвел их на свет! А теперь я говорю: лучше бы я этого не делал. Лучше бы они родились сами собой, как маленькие дикие животные. Лучше бы я задушил их и отдал вашему фальшивому ненасытному «богу», с губ которого капает кровь и который довольно ковыряет в зубах после своей любимой анафемской еды
– маленьких детей! Тогда, может быть, он оставил бы в покое моих. Тогда, может быть, он бы позволил им вернуться домой невредимыми, как обычно, и оставил бы их жить. Жить! – закричал он. – Жить! Жить! Жить!
– Я сожалею, – сочувственно произнес Тристрам. – Поймите, мне очень жаль…
Он помолчал.
– Близнецы! – удивленно проговорил Тристрам и потом жадно спросил: – Куда они поехали, что они сказали об этом? Говорили они, что возвращаются к моему брату, в Лондон?
– Да, да, да, думаю, что так оно и было. Мне кажется, они говорили что-то в этом роде. Все равно это не имеет значения. Ничто теперь не имеет значения…
Шонни без всякого удовольствия потянул из стакана.
– Весь мой мир разбился вдребезги. Мне придется строить его заново и искать Бога, в которого я смог бы верить.
– Ах, да не жалейте вы так себя! – с неожиданным раздражением воскликнул Тристрам. – Именно такие люди, как вы, создали мир, в который, как вы говорите, вы больше не верите. Мы все были в достаточной безопасности, живя в старом, либеральном обществе.
Тристрам говорил о том, что существовало менее года назад.
– Голодные – но в безопасности! Убивая либеральное общество, вы создаете вакуум, в который устремляется Бог, а потом вы даете волю убийству, прелюбодеянию и каннибализму. И вы верите, что человек обладает правом грешить вечно, потому что таким образом вы оправдываете свою веру в Иисуса Христа!
Когда Тристрам говорил это, сердце у него вдруг упало: он понял, что, какое бы правительство теперь ни было у власти, он всегда будет против него.
– Это неправильно, – возразил Шонни с неожиданной рассудительностью. – Всё не так. Есть два Бога, понимаете. Они перепутались, и нам трудно отыскать настоящего. Ну, как у этих близнецов, Дерека и Тристрама, как она их назвала, – она их путает, когда они голые. Но лучше уж так, чем не иметь никакого Бога.
– Так на что же вы жалуетесь, черт побери! – заорал Тристрам. («И тут она успела, как всегда! Женщины всегда найдут лучший выход».) – Я не жалуюсь, – проговорил Шонни с обезоруживающей кротостью. – Я хочу верить в настоящего Бога. Он отомстит за моих несчастных мертвых детей!
Он снова закрыл лицо своими огромными грязными ладонями, его опять душили рыдания.
– А вы можете и дальше верить в своего Бога, в вашего гнусного Бога!
– Я вообще ни в какого Бога не верю, – вырвалось у Тристрама. – Я либерал.
Потрясенный тем, что сказал, он спохватился: – Я, конечно, совсем не то хотел сказать. Я хотел сказать, что…
– Оставьте меня в моем несчастии! – закричал Шонни. – Уходите, оставьте меня одного!
Ошарашенный Тристрам пробормотал: – Я ухожу. Пойду лучше обратно. Говорят, уже ходят поезда. Говорят, Государственные авиалинии снова работают… Так, значит, она назвала их Тристрамом и Дереком? Это она очень умно поступила.
– У вас двое детей, – проговорил Шонни, отнимая ладони от наполненных слезами глаз. – А у меня ни одного. Давайте, идите к ним!
– Дело в том… Дело в том, что у меня нет денег, – смущенно признался Тристрам. – Ни одного таннера. Вот если бы вы могли дать мне взаймы, скажем, пять гиней… или двадцать
