крон, или что-нибудь около того…
– От меня вы не получите денег.
– Взаймы, только и всего. Я верну, как только получу работу. Вам не придется долго ждать. Я обещаю.
– Не дам ничего, – ответил Шонни, скривив рот, как ребенок. – Я для вас сделал достаточно, разве не так? Разве я сделал недостаточно?!
– Ну… Я не знаю, – пробормотал озадаченный Тристрам.
– Думаю, что так оно и было, раз вы говорите. Я вам благодарен. Но вы же понимаете, конечно, что я должен вернуться в Лондон, а это уже слишком, конечно, заставлять меня возвращаться таким же образом, как я пришел: пешком и пресмыкаясь перед водителями. Видите, что у меня с левой подметкой?! Я хочу быстрее добраться до Лондона. – Тристрам пристукнул по столу кулаками. – Я хочу быть с моей женой! Это вы можете понять?!
– Всю свою жизнь я отдавал, отдавал и отдавал, – угрюмо проговорил Шонни. – Люди садились мне на шею. Люди брали у меня, а потом смеялись за моей спиной. Я слишком много отдавал на своем веку – и времени, и труда, и денег, и любви… А что я получил взамен? О Боже, Боже!
Слезы душили его.
– Ну подумайте, – канючил Тристрам, – я ведь просто взаймы прошу. Скажем, две или три кроны. В конце концов, я же вам свояк!
– Вы для меня никто. Вы просто муж сестры моей жены, вот и все. И еще вы оказались чертовски плохим человеком, да простит вас Бог.
– Послушайте, мне эти ваши рассуждения не нравятся. Вы не имеете права так говорить!
Шонни сложил руки перед собой, словно ученик по приказу учителя, и крепко сжал губы. Потом он сказал: – От меня вы ничего не получите. Поищите денег в другом месте. Я никогда не любил вас и людей такого сорта, как вы… И вас, и этот безбожный либерализм! К тому же этот обман – тайком заводить детей. Ей вообще не нужно было выходить за вас замуж. Я это всегда говорил, и Мейвис то же самое говорила. Уходите, скройтесь с глаз моих!
– Вы жадный ублюдок! – выругался Тристрам.
– Я есть то, что я есть, – ответил Шонни. – Как и Бог есть то, что Он есть. Вы не получите от меня помощи.
– Вы гнусный лицемер, – как-то даже весело проговорил Тристрам. – С этим вашим фарисейством – «Да поможет нам Бог», «Да будет славен Господь на небесах…». Высокопарные религиозные фразы, черт бы вас побрал, и ни крупицы подлинной религиозности!
– Уходите! – приказал Шонни. – Уходите по-хорошему. – Плешивый официант у стойки бара нервно грыз ногти. – Я не хочу выкидывать вас силой.
– Можно подумать, что вы хозяин этой паршивой забегаловки, – огрызнулся Тристрам. – Надеюсь, вам еще аукнется этот день. Надеюсь, что вам еще вспомнится, как вы отказали в помощи тогда, когда она была позарез нужна!
– Уходите, уходите! Идите, ищите ваших сыновей!
– Я ухожу.
Тристрам встал, замаскировав ярость улыбкой.
– Так или иначе, вам придется заплатить за алк, – злорадно проговорил Тристрам. – И это только одно из того, за что вам придется платить.
Он, словно школьник, издал неприличный звук и, разъяренный, вышел на улицу. Мгновение он колебался, стоя на тротуаре, потом решил пойти направо. Медленно проходя мимо загаженного окна распивочной, Тристрам бросил последний взгляд на беднягу Шонни, который, закрыв похожее на пудинг лицо своими огромными ладонями, сотрясался от рыданий.
Голодный Тристрам, в котором еще кипела ярость, тащился пешком по залитым солнцем праздновавшего Пасху Престона.
Что ж ему теперь, встать на краю сточной канавы, протянуть руку и петь Лазаря? Изможденный, заросший бородой, со свалявшимися волосами, он был достаточно грязен и оборван, чтобы сойти за нищего, он это знал. Кем-то из древней истории или мифа стал тот не слишком несчастливый преподаватель Общественных Наук, который меньше года назад, ухоженный, чистый, красноречивый, приходил с работы домой и ел синтелаковый пудинг, приготовленный красивой женой, а на стене что-то успокаивающе бормотал, вращаясь на своей ножке, черный диск новостей… А и верно, жизнь была не так уж плоха: еды сколько полагается, стабильность, денег достаточно, стереоскопический телевизор на потолке спальни.. .
Тристрам коротко всхлипнул без слез.
Неподалеку от автобусного вокзала, где красные автобусы заполнялись пассажирами, едущими в Бамбербридж и Чорли, ноздри Тристрама уловили принесенный ветром аппетитный запах тушеного мяса. Это был суровый аромат металла и животного жира, сдобренный специями. У Тристрама стала обильно выделяться слюна, и ему все время приходилось сглатывать ее, пока он шел туда, куда его вел нос. В переулке запах просто захлестнул его, радуя душу, как грубая комедия-фарс, и он
увидел мужчин и женщин, стоявших в очереди перед заведением с двумя большими окнами. Окна были покрыты разводами известкового раствора и напоминали любительские копии портрета Джеймса Джойса работы Бранкузи. На жестяной вывеске, укрепленной над дверью, белым по красному было выведено: «Коммунальный Центр питания Северо-западного района. Министерство обороны».
Боже, благослови армию!
Тристрам присоединился к очереди таких же, как он, бродяг с грязными волосами, в помятой со сна одежде и бессмысленными от отчаяния глазами. Один бродяга (несчастный человек, все время стоявший согнувшись, словно его ударили в живот) монотонно жаловался на несварение желудка. Очень худая женщина с грязными серыми волосами держалась очень прямо, с патетическим достоинством, показывая, что она выше этих людей, выше попрошайничества, которым занялась исключительно по рассеянности. Совсем молодой человек с отчаянной силой втянул воздух беззубым ртом.
Неожиданно Тристрама подтолкнул локтем веселый оборванец, от которого сильно пахло псиной.
– Ну, чё слыхать? – спросил он. Мотнув головой в ту сторону, откуда доносился жирный запах тушеного мяса, оборванец сказал: – Скоро дадут нам похрюкать!
Никто не улыбнулся. Молодая расплывшаяся женщина с волосами, похожими на расчесанную шерсть, проговорила, обращаясь к скрюченному и опустившемуся азиату: – Таких, как он, убивать надо. Видеть его не могу.
Жалкие бродяги.
Рыжий человек в форме, но без головного убора, подбоченившись и вывернув локти вперед, чтобы лучше были видны три его нашивки, появился в дверях. Сочувственно оглядев очередь, он пробормотал: «Сор земли. Отбросы рода человеческого», – после чего скомандовал: – Внимание! Сейчас буду впускать! Не толкаться и не пихаться! Ни одна душа без пайки не останется, если в ком душа еще держится. Ну… Заходи!!
Пихаясь и отталкивая друг друга, люди ринулись в столовую. Внутри, слева от входа, с черпаками над дымящимися бачками с рагу стояли трое в «белых» поварских куртках. Справа рядовой солдатик в слишком большой для него форме гремел тускло поблескивавшими мисками и ложками. Самые голодные из очереди
