— А для чего баррикада?
— Как это для чего? А откуда я знаю, не захочет ли этот полуиндеец поджарить старую оабу на медленном огне? Это вспыльчивый человек?
— Послушный, как ребенок.
— Валицки тоже был послушный, как ребенок, а при виде меня скрежетал зубами. Впрочем, все равно! Они поселятся у меня, конечно, не задаром. Я не такая глупая! Семь шкур я с Баси не сдеру, но десять злотых в месяц она должна мне заплатить за три комнаты
— Это вполне приличная цена! - смеялся Ольшовски.
Пани Таньска, эта страшная обдирала, нашла себе новое занятие и отдалась ему всей душой. Она устроила в своей квартире землетрясение, перевернув все вещи вверх ногами. Заодно нашелся портрет ее третьего мужа-покойника. Этот портрет много лет лежал за шкафом.
— Кто это может быть? — спрашивала бабушка.— Какая-то знакомая физиономия. Ага! Это третий... Он говорил, что языком я могла бы приводить в движение большую мельницу. Марцыся! На чердак этого пана! Лицом к стене! - Спустя несколько дней квартира была готова.
Наконец Ольшовски взволнованно объявил:
— Сегодня они приезжают!
О, насколько иначе выглядел несчастный человек, который, как привидение, сходил с корабля в Гавре! Из вагона вышел изысканный джентльмен, отличающийся от других только тем, что взгляд его чуточку робок и боязлив. Он крепко держал Басю за руку, словно боялся расстаться с ней хотя бы на минуту.
Ольшовски пожал ему руку и сказал;
— Сердечно вас приветствуем!
Бзовски посмотрел на Басю, словно бы ждал от нее указаний, что он должен сделать.
— Папочка! — сказала Бася.— Этот пан — мой добрый дядюшка, он меня воспитал, а эта пани — его жена. Я их очень люблю. Поздоровайся с ними!
Девочка говорила медленно, выразительно и доходчиво, как учительница в школе, а он словно бы всматривался в каждое ее слово и слушал с напряженным вниманием.
— Понимаю... да,— сказал он, с некоторым трудом выговаривая слова.
Он подал руку Ольшовскому, потом, улыбнувшись, погладил опешившую пани Ольшовску по лицу.
— Тетя! — шепнула Бася.— Отец всегда так со мной здоровается...
Бзовски, неподвижно стоя, с любопытством наблюдал, как горячо все встречают Басю смотрел на объятия и поцелуи. Потом, по знаку дочери, спокойно пошел вместе со всеми! Быстрым взглядом он осматривал вокзал, дома и морщил лоб.
— Какой он красивый! — шепнула пани Олыыовска мужу.
— А Бася? — горячо спросил Ольшовски.— Но поторопимся, а то бабушка выпрыгнет в окно. *
Пани Таньска ждала их, вся пылая так, что вполне могла поджечь тонкие занавески. Раз двадцать она передвинула с места на место вазочку с цветами в комнате Баси и опытной рукой проверила мягкость матрацев.
Наконец они пришли.
Пани Таньска, ни на кого не глядя, даже на этого «дикаря», прижала Басю к своему поседевшему сердцу и громко разрыдалась.
— Ты здесь, ты здесь, деточка! — капали с ее уст слова, облитые слезами.— А я уж думала... О, нехорошая девочка! Я десять раз могла умереть... Ты выросла, только похудела. Я тебя откормлю, если Шот не съест у меня всего... Почему ты плачешь? Покажи мне своего отца! Бася с глазами, полными слез, взяла отца за руку и подвела его к пани Таньской.
— Это бабушка, папа... Бабушка. Самая лучшая на свете.
— Понимаю... Да...- сказал Бзовски и, улыбнувшись, погладил бабушку по лицу.
— Это очень симпатичный человек! — воскликнула бабушка, отирая слезы - Хорошо здоровается.
И, не задумываясь, погладила его по обеим щекам.
— Такой дочери, как у вас,- сказала она громко,- нет больше ни у кого на свете.
— Понимаю... Да...— ответил Бзовски.
— Но сейчас она отдохнет, а я вами займусь!
Бзовски внимательно глянул на нее, спустя секунду посмотрел на Басю, а та улыбнулась. Показывая одним пальцем на пани Таньску, а другим — на отца, она по слогам сказала:
— Бабушка - любит - папочку.
— Умная девочка! - воскликнула пани Таньска, растрогавшись - Это у нее от меня! Почему вы смеетесь, пан Ольшовски?
— Потому что мне весело,— нахально ответил «пан».
Пани Таньска выполнила свое обещание. Бася наконец могла отдохнуть, потому что отец попал в хорошие руки. Старушка занялась им как собственным сыном. Бася объяснила ей до самых мелких подробностей примитивную жизнь Бзовского, и бабушка только улучшила терпеливые методы обогащения этой жизни. Замечательной мыслью был приказ, отданный Шоту. Каждый вечер актер брал книгу и выразительно, четко читал вслух. Бзовски вслушивался в это чтение с явным удовольствием. По едва заметному движению губ было видно, что он неслышным шепотом повторяет крылатые слова.
Шот читал «Пана Тадеуша» прекрасно, с глубоким волнением. Спустя какое-то время Бзовски прикрыл глаза и застыл в неподвижности. Актер, думая, что Бзовски заснул, стал читать тише, потом перестал. В эту же минуту больной открыл глаза и посмотрел на него умоляюще.
Пани Таньска сияла.
— Вы хорошо читаете, пан Шот! — похвалила она — Если у вас пересохнет в горле, можете выпить бокал вина, но только один. И не пытайтесь меня надуть, потому что я пометила ногтем на этикетке и знаю, сколько там, в бутылке.
Однако иногда ее охватывало беспокойство. Бзовски всегда встречал ее улыбкой, но иногда вглядывался в нее со странной настойчивостью. Однажды он робко приблизился к ней и, к ее огромному удивлению, стал быстрыми движениями пальцев ощупывать ее голову, словно хотел поточнее ее измерить.
— Что это могло означать? — спросила она у Баси.
— Не знаю, не знаю,— озабоченно ответила девочка.
Еще удивительнее было то, что Бзовски повторил свои измерения несколько раз. После каждой такой операции он задумывался и тер лоб рукой.
— Кто потерял свою голову, тот ищет чужую,— шепнула пани Таньска сама себе — Бедняга!
Она его очень полюбила. Басю она старательно откармливала и заставляла больше отдыхать.
— Ты сделала больше, чем могла. Отдохни, детка, а я побеседую с твоим отцом.
И она разговаривала с ним целыми часами, успев рассказать терпеливому слушателю только несколько эпизодов из своей жизни.
— Вчера я с ним говорила битых четыре часа,— сказала пани Таньска Ольшовскому.— Раз он это выдержал, значит, поправится. Я его вылечу!
— Только это лошадиные дозы,— ответил Ольшовски, быстро уходя.
Однако никаких видимых перемен с Бзовским не происходило. Из мрака он вышел, но задержался на пороге сознания.
— Какое-нибудь потрясение вытолкнет его за этот порог,— говорили ученые люди.
Никто, впрочем, не знал, что может потрясти эту окаменевшую душу. И никто не мог узнать, что за острый шип сидит в ней глубже всего. Если бы этот шип вырвать сильным, неожиданным движением, может быть, боль пробудила бы этого человека.
— Ох, если бы мама была жива! — сказала Бася.
Наутро она сказала отцу:
— Папочка, сегодня мы пойдем к профессору Сомеру. Понимаешь? Профессор Сомер...
Он вдруг закрыл глаза и снова их открыл. Было заметно, что он совершает какое-то мысленное усилие, а во взгляде его читалось беспокойство. Басе казалось, что неслышным движением губ он повторяет слова «Профессор Сомер». Она внимательно посмотрела на него, но он, как человек, которому что-то не удалось, нетерпеливо махнул рукой. Минуту он стоял неподвижно, потом неожиданно, словно бы оживленный и возбужденный, нервно направился к дверям. Оглянулся — идет ли Бася за ним, и, к ее огромному удивлению, быстро сошел по лестнице. Она взяла его под руку, чтобы перевести через несколько улиц, потому что профессор жил недалеко.
Уже в подъезде Бзовски страшно занервничал. Бася испугалась.
«Что это все значит?» — подумала она.
Ее охватило изумление, когда отец сам позвонил и, когда двери открылись, вошел уверенно, решительным шагом. Он повесил шляпу на вешалку и быстро пошел к дверям кабинета ученого. Кабинет был пуст, профессор в этот момент находился в комнате своего сына. Бася, оставив отца одного, побежала к профессору и быстро проговорила:
— Пане профессор! Отец у вас в кабинете, но ведет он себя как-то необычно.
— Спокойно, детка, спокойно!
— Он вошел так уверенно...
— Он приходил сюда каждый день целых три года, когда мы вместе работали над большим атласом,— ответил, задумавшись, профессор — Пошли!
Вторая дверь, ведущая в кабинет из квартиры, была открыта. Профессор внезапно задержался перед ней и резким движением остановил Басю. Он приложил палец к губам, веля молчать.
— Ни слова! — шепнул он, наклонившись к ней — Смотри!
Басин отец, окутанный мраком, стоял посреди просторной комнаты, заваленной книгами и картами. Он осматривался вокруг удивленно и с напряжением. В глазах отражалась боль, словно в сонные глаза с силой ворвался яркий дневной свет. Он поднял руку и сильно потер себе лоб, словно хотел убрать с него какую-то гнетущую тяжесть. Потом застонал тихим, отчаянным стоном. '
