— Послушайте, пожалуйста! Эта девочка одна едет в Варшаву! Одна! А потому одна, что она — сирота. Адрес у нее на груди, на картонной табличке. Еда в сумке. В Варшаве ее встретят... Пожалуйста, посмотрите за ней, позаботьтесь о ней... Пусть она не подходит к окну! И чтобы ее не продуло! А вас, пан, прошу не курить в купе! Ведь два часа вы можете потерпеть? О, вы, пани, выглядите так прилично. Присмотрите за ней... Не давайте ей фруктов, они, наверное, немытые, а мой муж говорит, что сейчас везде холера... Могу ли я надеяться на всех присутствующих?
— Хорошо, хорошо,— пробурчал кто-то от имени всего коллектива.
— Маленькая,—обратилась она к девочке.—Эти люди присмотрят за тобой. Но ешь только то, что я тебе дала, и ни у кого ничего не бери. Никому сейчас верить нельзя. Ага! А если тебе захочется (она наклонилась к уху Баси и объясняла ей что-то запутанное) — то скажи вот этой пани, и эта пани тебя отведет.
Нервический свисток паровоза и крики всех собравшихся у вагона дали знать жене доктора, что начинается последний акт.
Кто-то поднял девочку на руки, чтобы она могла выглянуть в окно.
Жена доктора хотела еще что-то крикнуть, но не могла. Что-то сдавило ей горло, и только взгляд ее был таким сердечным... таким сердечным... Хорошенькая светлая головка мелькнула, как блик от зеркальца. Казалось, что кто-то поставил цветок за окном вагона.
Когда ненасытный лес поглотил поезд, жена доктора еще стояла, глядя перед собой с печалью и словно бы с досадой.
— Пошли уж,— сказал доктор.
— Сначала прими какой-нибудь порошок для успокоения совести. У меня такое предчувствие, что мы послали этого ребенка на погибель, а моим предчувствиям можешь верить. Разве три года назад я не говорила тебе, что тебя ждет несчастье, и разве ты тогда как раз не
сломал себе ногу?
— Да, ногу я сломал, потому что на тротуаре лежала сливовая косточка. Почему же ты не предчувствовала, что кто-то будет есть сливы? Твои предчувствия — это все чепуха. Девочка доедет живой и здоровой, потому что у меня есть такое предчувствие.
— А почему те, кому ты послал письмо, ничего тебе не ответили?
— Прежде всего потому, что они — поляки, а поляки мало когда отвечают на письма, а кроме того, что они могли ответить?
— И Бася едет к таким дикарям, которые не отвечают на письма! Если кто-то не отвечает на письма, то он вполне может морить ребенка голодом и бить его за что попало. Ну, если бы я о чем-то таком узнала! Предупреждаю тебя, что я поеду в Варшаву, может, через месяц, чтобы убедиться, что там творится с девочкой. Чего этот тип от тебя хочет?
С униженным поклоном к врачу приблизился юноша, от которого одуряюще несло крепким одеколоном.
— Я как раз шел к вам,— проговорил он, волнуясь.— Вы бы не могли навестить мою бабусю?
— Я ведь у нее недавно был,— без энтузиазма ответил доктор.— Бабуся здорова, как гренадер.
— Может быть. Бабуся, однако, решила, что у нее солитер, потому что ее все время тошнит.
— Наверное, это не от солитера, а от этого одеколона, — пробурчала жена доктора.
— Это уже семьдесят седьмая выдумка в этом году,— сказал доктор.— Так чего она хочет?
— Какого-нибудь средства от тошноты. Бабуся уже второй день ничего не может в рот взять, кроме капусты и куска свинины. Вы не дадите рецепт?
— Дам,— нетерпеливо сказал доктор.— Подождите, сейчас я вам выпишу.
Он начал рыться в карманах и, найдя какую-то бумажку, стал быстро на ней писать, используя как подставку сумочку своей жены.
— Вот, до следующей болезни хватит...
Очумевший внук страдающей бабуси взял рецепт на какое-то безвредное лекарство и удивился, что на другой стороне написан какой-то варшавский адрес. Доктор же был известен своей рассеянностью. А сейчас он казался еще более рассеянным, чем обычно.
Важные слова
надо гравировать на меди,
а не писать на бумаге
Бася сидела в купе, как жаворонок среди филинов. Пассажиры в начале пути всегда взъерошены и только спустя какое-то время складывают перышки, чтобы взъерошить их снова, как только в купе войдет новый пассажир. Тогда все, будто сговорившись, замолкают и стараются отпугнуть пришельца. А поскольку все знают об этом обычае, то новичок и внимания не обращает на грозные мины и нахально занимает свободное место. Пассажиры всегда присматриваются друг к другу исподлобья, в соответствии с церемониалом, сохранившимся со времен изобретения железной дороги. Но сейчас все легкомысленно позабыли об этом благоразумном обычае, потому что дружно рассматривали девочку. Из взволнованного выступления жены доктора было известно, что эта малышка едет в Варшаву, а значит, незачем было спрашивать ее о цели поездки. Много, однако, в этом было невыясненных пунктов: отчего такой карапуз едет один, кто эта красноречивая дама, которая им грозила карой Божьей, откуда такая внезапная забота о ребенке, которого она назвала сиротой? Из этих вопросов вытекало, конечно, и еще несколько других.
В купе сидели две женщины и один мужчина. Бася, забившаяся в уголок, была четвертой. Женщины не выглядели важными дамами и отличались друг от друга разве что тем, что на одной была красная шляпка, а на другой — зеленая. Больше у них не было ярких отличительных черт, которые могли бы выделить их из толпы в сто тысяч женщин. У обеих были физиономии, смазанные маргарином улыбки, и привычки у них были одинаковые — не прошло и получаса, как обе вынули из корзиночек разные вкусные вещи и начали есть. Эта тема достойна внимания философов, но, насколько нам известно, ни один философ до сих пор не старался разрешить загадку: отчего путешествующие люди постоянно едят. Есть данные, что еда, особенно яйца вкрутую, эффективно сокращает время в пути и является отменным лекарством от дорожной скуки. Надо признать, что обе пани - и шляпка зеленая, и шляпка красная — ели с меньшим энтузиазмом, чем этого можно было ожидать. Таинственная девочка лишала их аппетита.
Напротив Баси, возле окна, сидел единственный в этом дамском купе мужчина. Было бы преувеличением назвать его выдающимся экземпляром. Не подлежит сомнению, что великий греческий скульптор Фидий не остановился бы при виде этой фигуры и не схватился бы за голову от восторга. Пан был очень толстый, и при каждом резком движении его заливала краска. На лице было написано отвращение ко всему свету и недовольство его устройством; взглядом, явно ядовитым, он посмотрел на обеих дам и пожал плечами, по чему можно было догадаться, что движение правого плеча предназначалось для красной шляпки, а левое перекосилось, чтобы оскорбить шляпку зеленую; следующий взгляд был тупым кинжалом, который пригрозил Басе убийством. Остальные взгляды, хмурые и окрашенные адской смолой, он справедливо поделил между окном, дверью, лампой, зеркалом и стоп-краном. Закончив эту ревизию, пан отгородился от жизни и ее мелких проблем и, равнодушный ко всему, с рвением, достойным лучшего применения, схватил лежащую возле него газету. Можно было ожидать, что через минуту газета под его взглядом затлеет и задымится или в ней начнут роиться сообщения о жутких убийствах и несчастных случаях. Этот чудной человек сильно напоминал железный заварной чайник, в котором булькает кипяток. Надо добавить, что он хоть и редко, но зато энергично скрежетал зубами.
Красная шляпка, заметив внутреннее беспокойство, которое раздирало странного человека, выразительно посмотрела на зеленую шляпку, которая вздохнула, словно желая сказать:
— Мир, моя пани, набит сумасшедшими!
Обе дамы тут же вычеркнули этого нелюдима из своего общества и, считая, что самое время заняться девочкой, приступили к расспросам:
— Может, снимешь пальтишко, дорогая,— предложила красная паприка.
— Да, да, тут очень жарко,— сообщил зеленый шпинат.
— Хорошо! — согласилась Бася.
Оба убийственных цвета склонились над ней, помогая ей снять пальтишко, и перед врагом всего света вдруг образовалось целое сборище. Он бросил на обеих дам взгляд, пропитанный серой, динамитом и отравляющим газом, после чего с треском смял газету, давая всему человечеству понять, что в таких условиях он читать не может.
— Мы ведь вам не мешаем! — едко сказала дама в красном.
— Это вам так кажется,— ответил мрачный человек.
Казалось, из его горла вышел не голос, а еж с растопыренными иголками.
— У ребенка есть свои права! — заявил шпинат.
— У ребенка нет никаких прав, потому что ребенок не имеет никаких обязанностей! — рявкнул мрачный человек.
Обе шляпки замечательных цветов обошли молчанием глубокое замечание медведя, так как их внимание отвлекло чтение таинственной таблички, висящей на крепком шнурке у девочки на груди.
— Это тот адрес...— шепнула паприка.
— Интересно, очень интересно! — шепнул в ответ шпинат.
