— Уважаемые пани,— сказал он глухо, словно говорил из гроба.— Вы обещали присмотреть за этой девицей?
— И что с того? — спросила красная шляпка, подчеркнуто не замечая говорящего дьявола.
— До Варшавы недалеко,— бурчал оборотень.— Кто-нибудь займется ею на вокзале?
— А какое вам до этого дело? С чего это вы вдруг стали таким заботливым?
— За ней придут! — твердо сказала зеленая дама.
— Ага, придут... А если не придут?
Человек-кошмар молчал еще минуту, а потом сказал с нескрываемой радостью:
— Если не придут, у вас, уважаемые пани, будет шикарный бал, говорю я вам! Вся семья ухохочется... Ха-ха! Поздравляю уважаемых дам!
— Что все это значит? Может, вы будете так любезны объяснить?
— Я не энциклопедия,— захихикал ненормальный пассажир.
Он и в самом деле мало походил на серьезную энциклопедию, скорее на книжку о чертях и ведьмах.
Дамы снова обменялись взглядами, словно одна хотела спросить у другой, о чем говорит этот дикий сумасброд. Отчего у них должен быть «шикарный бал»? Этот злобный павиан или знает о чем-то, или придумал какую-нибудь глупую штучку.
— Будет представление! — крикнул он вдруг таким голосом, что Бася затряслась в приступе неудержимой радости.
— Это нехороший ребенок,— шепнула дама даме.— Мне уже все это надоело.
Так как в ее впечатлительном сердце зародилось странное беспокойство, вторая дама заметила его и заразилась им, как корью.
— Этот дикарь втянет нас в какой-нибудь скандал, вот увидите. Хоть бы добраться до Варшавы живой и невредимой!
— Вы думаете, что здесь что-то нечисто?
— Я не думаю, я уверена. Ребенок с табличкой на груди, какая-то крикливая опекунша...
Странно и не слишком приятно... А откуда мы знаем, может, этот тип — какая-то подставная фигура? Почему вы встаете? Варшава будет только через четверть часа...
— На выходе всегда такая толкучка... Лучше я постою в коридоре.
— В таком случае и я с вами...
Делая вид, что они не торопятся, дамы собрали свои пожитки и приготовились к выходу.
— До свидания, деточка! — сказала дама.
— Будь здорова,— сказала другая.
— До свидания! — закричала Бася, обожающая весь мир.
— Мое почтение! — рявкнул человек с черным сердцем.
— Никто не нуждается в вашем почтении,— сказала одна из дам решительно и твердо.
— Беру обратно! — рыкнул человек-скорпион.
Когда поезд начал подпрыгивать на стрелках перед станцией, мрачный человек встал и пробурчал:
— Одевайтесь, панна.
— Дай мне пальтишко! — сказала Бася.
Оборотень хотел скрипнуть зубами, но не скрипнул.
— А ты знаешь, что я мог бы тебя задушить?
— Задуши! — крикнула Бася в восторге.
— Надевай пальто! — буркнул он.— А теперь берет... Все?
— Спасибо,— сказала девочка и прибавила к этому слову улыбку — Идем?
— Я с тобой? — удивился князь разбойников.
— Иди,— щебетала девочка, взяв его за руку.
Это его так удивило, что он забыл закричать. В какой-то рассеянности он вынес ее в своих лапах убийцы из вагона и поставил на землю.
Пассажиры торопливо выходили из вагонов, но никто не смог опередить красной и зеленой шляпок, которые рывками пробирались к выходу.
Человек-чудовище, которого Бася держала за руку, начал искать взглядом того кого-то, кто должен был забрать девочку. Вокруг было пусто. Последний пассажир прошел мимо, таща тяжелый чемодан.
— Идем,— сказала Бася.— Здесь холодно!
— Подождем,— закричал крокодил.— Мне становится жарко!
Он врос в землю и искал кого-то глазами.
— Ха-ха! — завыл он вдруг.— Шикарный бал!
Проходящий мимо служащий станции посмотрел на него с веселым любопытством.
— Кто тут должен был тебя ждать? — спросил человек-пугало. — Не отвечаешь? Конечно... Это самое удобное. Прикидываешься ребенком, а сама хитрая, как старая баба. Оставайся же тут и жди. Я слишком старый для няньки.
Он вырвал руку из ее ручки и сделал два шага. Бася побежала за ним и схватила его обеими руками за полу пальто.
Он уже собирался затрястись в злобе, оглянулся и увидел голубые глазенки, которые с трели на него с огромным удивлением и жалобным упреком. Ах, что за коварное создаь какая хитрая девчончишка! Прижала личико к его шершавой руке, а он не выносит всяких нежностей и глупых ласк. Он злой, бешеный, плохой, и если бы не было на свете пива, то пил бы человеческую кровь. Поэтому он грозно крикнул:
— Если разревешься, я тебя раздавлю!
Потом, скрипнув зубами, он обнял ее и взял на руки, потому что до выхода было далеко. В левой руке он нес чемодан. Он был так страшно рассержен, что даже не заметил, как прижался своей крокодильей мордой к ее замерзшему личику.
— Ты царапаешься! — сказала Бася.
— По твоей прихоти я не буду бриться, ты... ты... Как тебя звать?
— Бася.
— Ты... ты... Бася!
Охота на пана
с улицы Хмельной
Человек-вампир определенно был невезучим, а в придачу — актером в театре. Ничего в жизни ему не удавалось, что настроило его воинственно по отношению ко всему миру. Поэтому он корчил такие жуткие рожи, чтобы устрашить Европу и Америку. Счастье еще, что ни Европа, ни Америка не знали о
том, что навлекли на себя гнев этого мужа. В театре ему тоже не везло: его бесформенная фигура не годилась на роли выдающихся героев, которые всегда отличаются красивой внешностью. Только король Ричард Ш в трагедии Шекспира имел право носить горб и хромать на одну ногу, и в этой роли пан Валицки — такой была его фамилия — мог бы добиться успеха, только слегка изменив свою внешность. Однако ему этой роли не давали. А давали роли маленькие, но обязательно кровавые; так как во взгляде его была смерть, а голос выходил из него, как из могилы, он играл бандитов, разбойников, убийц и прочих жутких типов. Всем было известно, что, как только Валицки появится на сцене, в пьесе должно произойти несчастье, и что дальше в программе два или три трупа. Его сладкой и тайной мечтой было сыграть благородный образ, с репликами, соответственно, в стихах, но до этого он еще не дожил. «Вы что, с ума сошли? — говорили ему.— С такой дьявольской мордой вы хотите играть ангела?» Пан Валицки глухо стонал и выходил на сцену с кинжалом или с ядом, который подсыпал кому-нибудь в бокал. Он играл во второразрядных театрах, в простых, брызжущих кровью пьесках или скитался по далекой провинции. Однако история театра отметит одну его роль, в которой никто не сумел его превзойти. На эту роль Валицкого брали взаймы даже крупнейшие театры. В бессмертной трагедии Шекспира Гамлету является дух его убитого отца и говорит с ним. Этого духа Валицки играл неподражаемо: его голос звучал так мрачно, был таким черным, так ужасал, что зрителей пробирала дрожь. Был даже случай, когда стоящий за кулисами пожарный, услышав вдруг этот голос рядом с собой, упал от ужаса в обморок. Это был самый большой триумф Валицкого. Он с удовольствием использовал свой голос и в обычной жизни, что было с его стороны легкомыслием, потому что впечатлительную женщину или ребенка он мог довести до конвульсий.
Сейчас он как раз возвращался с коротких театральных гастролей, оставив в маленьких городках по два, а в более крупных по три трупа. У Валицкого была маленькая квартирка в Варшаве, которую он занимал вместе с начинающим актером
Шотом, который играл роли, не требующие чрезмерных усилий. Выходил на сцену и торжественно произносил: «Ясне пане, карета подана!» И часто этим все исчерпывалось. Кроме этого, он изящно вносил поднос с бокалами или письмо на подносе. О нем говорили, что он никогда не выходит на сцену с пустыми руками. Валицки никогда не скрипел на него зубами и не убивал его взглядом. Ведь Шот был сердечным, веселым парнем, всегда улыбающимся и довольным жизнью. Он верил в свое будущее и веселился, хотя часто был голоден.
Он как раз пришивал себе пуговицу к жилету, когда услышал пинок в дверь и голос Балицкого, в котором звучало отчаяние:
— Открывай, прохвост!
Шот мало внимания обращал на разбойничьи окрики. Но на мгновение он перестал шить, потому что другой голос, тонкий, как шелковая нитка, пискляво повторил:
— Открывай, прохвост!
Он знал, что Валицкий может свой голос, толстый, как корабельный канат, превратить в тоненькую веревочку, но чтобы аж так... Он с любопытством открыл дверь и отступил на два шага. Валицки смотрел на него мрачно, а девочка у него на руках, во всем ему подражая, тоже старалась скорчить страшную рожу, чтобы показать свое недовольство.
— Антось! — крикнул Шот.— Где ты это нашел?
— В поезде,— ответил Валицки.— Возьми ее у меня!
Бася, увидев протянутые к ней руки, обхватила Валицкого, как своего опекуна, обязанного ее защищать.
