Гай Давенпорт - Гуннар и Николай

И да ― яхточка курсом на Тисвильде под высоким синим небом, заваленным кипами летних облаков, ох ты ж, нарезала галсами по Балтике со скоростью, в которой безветренный день, да снаряженные грот с кливером никак не могли быть повинны.

У румпеля, как вскоре легко стало видно, сидел парнишка по имени Николай ― симпатичный и подтянутый. Он срезал курс напрямую к берегу, прямо в песок между скал, о который и чиркнул нос лодки к изумлению сотни вытаращившихся на него курортников.

Искусно и с небрежной легкостью спустив паруса, он свернул их треугольниками, все меньше и меньше, покуда не стали с носовой платок. Затем, щелкая тут и хлопая там, будто закрывал секции складной линейки, насвистывая попутно мелодию Луиджи Боккерини, он сложил лодку ― мачту, оснастку, каркас, киль, руль и все остальное ― в горсть палок и шнуров. Их он еще раз перегнул пополам, и еще раз, заткнул салфетками парусов и запихал все в карман своей штормовки на молнии. Карту и компас рассовал по карманам белых штанишек. Передернул и расправил плечи.

Без внимания к ошеломленным загорающим, один из которых даже бился в каком-то припадке, и не реагируя на прыжки и вопли пацанвы, требовавшей повторить, он зашагал по берегу со всем апломбом своих двенадцати лет и перешел через дорогу, углубившись в темную прохладу Леса Троллей.

Сёрен Кьеркегор, самый меланхоличный из датчан, бывало, гулял тут ― гном среди гномов. Орел уставился с елки на Николая своими золотистыми зловещими глазами, и тот в знак благодарности приложил обе руки к стволу горной сосны -дерева, дружественного ели. Она не станет расти, если сосен рядом не будет. Орел нахохлился, а Николай обнял горную сосну.

Один взгляд на хронометр межпланетного морехода на его левом запястье предупредил его о близящейся встрече где-то возле Братьев Грэй. Поэтому оставляя мелькающие поля и фермы позади, он промчался пятьдесят километров за три секунды и притормозил до прогулочного шага уже на Стрёгете.

Стайка на скейтбордах облетела его сзади, когда он шел мимо перуанского оркестрика тыкв, трех шахматных партий, не прекращавшихся с четырнадцатого века, и четверых новорожденных в коляске, у каждого ― по стаканчику мороженого.

Адрес оказался в переулке, когда-то ― очень старой улице. Номер дома повторялся на деревянных воротах, открывавшихся внутрь, ― а там одно из таких мест, которые он искал всю жизнь.

Другое ― хижина в Норвегии, утопающая в чаще елей и горных сосен, около обрывистого фьорда, где можно жить как Робинзону Крузо, как душа пожелает. Комната ― полностью его, у Братьев Грэй, приходи и уходи как хочешь, и друзья чтоб оставались на ночь, и есть с ними гамбургеры и трепангов прямо на полу. Кофейная плантация в Кении. Маяк на оркнейской скале, чаек проносит ветром мимо окон, суровые рассветы над черным морем, а у четкого очага ― надежно.

Но вот это ― так же неплохо: дворик с деревом, грядками и цветочными клумбами, студия скульптора с покатой стеклянной крышей.

Вдоль пышных георгинов, выстроившихся в ряд, ― ржаво-горчично-кирпичных и желтых ― прошел он с неизменной небрежностью к синей двери. Рядом ― ивовая корзинка для почты. Каменный горшочек с турецкими гвоздиками. Страстью матери была ботаника, поэтому он знал по имени все цветы, сорняки и деревья. И, быть может, ангел, которому больше нечем заняться, поддержит его.

К двери кнопкой прицеплена карточка: Гуннар Рунг, ― это имя Мама называла. Он уже собирался было нажать кнопку звонка, как дверь распахнулась, подпортив ему эффект клевого появления.

― Здрасьте, сказал он, огрубляя голос, как только мог, я ― Николай Бьерг.

Человек, открывший дверь, был высок, в облегающих джинсах и исландском свитере ― и гораздо моложе, чем Николай ожидал. А глаза ― дружелюбные, как у крупной собаки.

― Ты вовремя, произнес он. А я ― Гуннар Рунг. Заходи, давай-ка на тебя поглядим.

Книги, рисунки на стенах, столы, невиданная мебель. А дальше, сквозь широко раздвинутые двойные двери, под стеклянной крышей ― высокая обтесанная глыба, которую, должно быть, приволокли через проулок на задворках. Николай разглядывал все, что только можно, ― изумительно странное и симпатичное, бросая быстрые взгляды на Гуннара ― привлекательного, с густыми шатеновыми кудрями, почти и не датчанин на вид, а руки большие, как у матроса.

― Это мне Ариэля заказали, пояснил Гуннар, обходя Николая вокруг и разглядывая его сквозь сложенную из пальцев рамочку. Твоя мать решила, что ты можешь мне подойти и что позировать тебе понравится. Ты когда-нибудь раньше позировал? Это нелегко, может быть нудно и скучно. Кроме этого, мне еще нужно сделать Короля Матиуша ― это такой мальчик, который был королем в невообразимой Польше, им тоже ты можешь быть. Надо посмотреть, как мы с тобой поладим. Как насчет кофе? Ты его пьешь?

― Иногда. То есть ― да.

Кофе! Гуннар обращается с ним как со взрослым, так не фиг портить такое отношение.

― Можешь раздеться, пока я кофе ставлю. Это совсем недолго.

― Всё? спросил Николай, немедленно пожалев, что спросил, расстегивая скаутский ремень из зеленой тканой тесьмы, расплываясь в самой своей чарующей и нахальной улыбке.

― Так и должно быть в камне ― в чем мама родила.

Храбро подняв брови, Николай вывернулся из своих коротких джинсиков и опустился на колени развязать cпортивные тапки. Трусы и толстые белые носки он стянул вместе. За ними, через голову ― фуфайку.

― Два сахара? Вот настоящие сливки. Краснеть ты скоро перестанешь. Колени хорошие, пальцы на ногах ― тоже.

― Простите. Я и не думал, что краснею. А статуя будет такого же роста, как и я? Эй! Знаете, хороший у вас кофе.

― В натуральную величину, да. Повернись еще. Подними свободную руку и потянись. У тебя получится вовремя на сеансы приходить?

― Конечно. Почему нет? Я в самом деле не думал, что буду робеть. Голышом здорово. У меня дедушка с бабушкой, мамины мама и папа, ― кропоткинцы, и я сам своим штанам начальник. Предки у меня ― широких взглядов, терпимее некуда, нигде никакой колючей проволоки, добрые датские либералы ― даже чересчур суетливые. Понятно, да?

Лукавая понимающая улыбка Гуннара.

― Сажай свою чашку, вот сюда, и встань на цыпочки, руки над головой. Ноги подальше, и ту, и другую. Торвальдсена мы сделать не сможем, Эрика Джилла пока ― тоже. Я ― что называется неоклассицист, реалист, оттуда и вырос. А что значит ― начальник своим штанам?

― Лицензированный дьяволенок, если верить Маме. Либеральная программа действий для того, чем мальчишки все равно занимаются, как Папа говорит. А кто такой Король Матиуш?

― Еще один герой из книжки ― одного польского доктора. На самом деле, работа будет такая: мальчишка несет знамя Матиуша. В один ужасный момент. Я тебе все расскажу, пока работать будем. И книжку можешь прочесть.

Скосив глаза, Николай провел языком по пухлому подъему верхней губы. Пока мы работать будем.

― А у вас дети есть? Они наверное маленькие еще, чтобы позировать.

― Нет, и жены тоже нет, есть только Саманта, с которой ты познакомишься. Руки вытяни. Изогнись вправо. Придется, знаешь ли. Нормально, ты Ариэль.

Николай сидел на кучке своей одежды, наваленной на стуле. Перерыв на кофе.

― А почему Ариэль голый?

― Он был духом воздуха. Вроде ангела.

Николай задумался, хлюпая кофе и подравнивая букетик крайней плоти.

― На ангелах много одежды. Библейской такой. Стин и Стоффер сегодня четкие, видели? Спорим, этот Ариэль, которого вы с меня копируете, только чистые мысли думал, и у него никогда не вставало, правильно? Такие Стин и Стоффер были, где Стин видит, как мартышки в зоопарке дрочат, и говорит: Вот тошнотина! и маме с папой вдруг хочется показать ему попугайчиков и туканов. Родители.

― Вот это лицо, сказал Гуннар, пробегая пальцами по своему слепку с бурделевского этюда Геракла. Моделью ему послужил Дуайен-Париго, солдафон. Поклонник физподоготовки. Бывало, приезжал к Бурделю на коне, с полной солдатской выкладкой.

― На опоссума похож, разве нет?

― Погиб под Верденом. Когда ты свою пипиську вот так теребишь, Эдит к небу глаза закатывает. Она же из Христианских Братьев, с Фарер, знаешь? Хотя у меня как-то была девочка-натурщица, так она так же свободно с собой забавлялась, как ты, и так же плевала на условности, и Эдит довольно понравилось, проходя мимо, подглядывать в двери.

― А что такое Верден? Вы знаете Миккеля, рыжего такого пацана, он мой приятель, с неизлечимыми веснушками и зубками как у бурундука? Так его папа за то, чтобы он это каждый день делал. Говорит, что он от этого счастливее.