Лоренс Даррелл - Рассказы из сборника Sauve qui peut

ЛОРЕНС ДАРРЕЛЛ

Рассказы из сборника "Sauve qui peut"

SAUVE QUI PEUT

В нас, дипломатах (сказал Антробус), воспитывают находчивость, чтобы мы могли сыграть любую роль, были готовы ко всему, - когда имеешь дело исключительно с иностранцами, иначе нельзя. И мы готовы ко всему - кроме одного, старина. Кроме крови.

Крови?!

Крови.

Поймите меня правильно, я имею в виду особые, можно даже сказать, экстраординарные случаи, однако встречаются они не так уж и редко. Старину Гулливера, например, пригласили в Сайгон присутствовать на казни, и он счел, что отказаться неудобно. Увиденное произвело на него такое впечатление, что теперь он совершенно не в состоянии сосредоточиться, голова у него повернута набок и постоянно трясется, уши шевелятся. Бедняга! На мою долю подобных испытаний, по счастью, не выпадало, но одна история, тоже по-своему кровавая, запомнилась надолго. Представьте, в один прекрасный день приходит нам совершенно официальное приглашение, мы вскрываем конверт и расширившимися от ужаса глазами читаем:

"Его превосходительство Хаксмит Бей и мадам Хаксмит Бей рады пригласить вас на радостное событие - обрезание их сына Хаксмита Абдула Хаксмита Бея. Галстук, а также награды и знаки отличия обязательны. Фуршет".

До сих пор в ушах у меня стоит глухой стон, которым огласилось посольство, когда по нему разнеслась сия скорбная весть. "Обрезание"! "Радостное событие"! "Фуршет"!

- Пакостная, доложу я вам, история, - вскричал Де Мандевилл - и не ошибся.

Посольство, откуда пришло приглашение, было, само собой разумеется, совсем еще юным, а страна, которую оно представляло, погруженной в доисторические времена. И все же... Проще всего, естественно, было сказаться больными, что мы все как один и сделали. Мы уже собирались отправить этим милейшим курдам вежливый - чуть было не сказал радостный - отказ, но тут Полк-Моубрей созвал общее собрание. Он был задумчив, бледен и суров - ну чем не Гамлет!

- Я полагаю, вы все это получили, - процедил он, брезгливо приподняв двумя пальцами листок картона, на котором только слепой не различил бы серп и минареты курдского герба, а под ним нечто вроде склоненных друг к другу графинчиков.

- Да, - хором ответили мы.

- Надо думать, все вы ответили отказом, - продолжал наш шеф, - и я, пожалуй, даже этому рад. Я не хочу, чтобы у сотрудников посольства возникали кровожадные инстинкты... Такие мероприятия оседают в памяти... В то же время не все так просто, как кажется, ведь курды - народ молодой, жизнерадостный, энергичный, страна у них небольшая, с разваливающейся на наших глазах экономикой, и они чудовищно обидчивы. Вот почему и речи не может быть о том, чтобы кто-то из нас не представлял на этом мероприятии правительство Ее Величества. Кроме того, процедура ведь может оказаться неформальной, в чем-то трогательной, запоминающейся, даже поучительной... Короче говоря, кто-то из нас там быть должен: игнорировать курдский народ, его право на существование в современном мире мы не имеем никакого права. Вы же не хотите, чтобы они голосовали против нас в ООН? Надеюсь, вы меня поняли? Всю ночь я не сомкнул глаз - раздумывал, что делать, и, как человек по природе своей не кровожадный, принял, по-моему, вполне демократическое решение. Убежден, вы его одобрите и, надеюсь, отнесетесь к нему с уважением.

И с этими словами Полк-Моубрей поднял левую руку, в которой держал коробок спичек.

- Тот, кто вытянет самую короткую спичку, и будет нас представлять, пронзительно выкрикнул он.

Лица собравшихся покрылись мертвенной бледностью, но делать было нечего. Приказ есть приказ. Закрыв глаза и шепча молитву, мы стали тянуть жребий. Ну а жребий, вы угадали, пал... на меня. Самая короткая спичка досталась мне.

- Право же, сэр... - не выдержав, с горечью воскликнул, почти что всхлипнул я.

Но Полк-Моубрей, на лице которого было написано искреннее сострадание, потрепал меня по плечу:

- Антробус, - изрек он, - о более надежном, более осмотрительном, более решительном кандидате я не мог и мечтать. Любой другой, уверен, лишился бы чувств. Я рад, да, рад от всей души, что судьба избрала именно вас. Courage, mon vieux.

Но я ничуть всеми этими похвалами не обольщался. У меня дрожали губы, сел голос.

- Неужели нет другого выхода? - вскричал я с тоской, скользя глазами по непроницаемым лицам коллег. Другого выхода, судя по всему, не было. Полк-Моубрей покачал головой с какой-то нежной грустью, точно настоятельница, изгоняющая послушницу из монастыря.

- Это kismet, Антробус, - сказал он, и я испытал такое чувство, будто надо мной захлопнулась крышка гроба. У меня опустились плечи и подбородок с глухим стуком упал на грудь. Конченый я человек! Мне почему-то вспомнилась моя старушка-мать, одиноко жившая в Сент-Абдомен-ин-зе-Уолд. Что бы она сказала? Мне вспомнилось многое.

- Что ж, - изрек я наконец, взяв себя в руки. - Будь что будет.

Все как-то сразу повеселели, оживились. В последующие несколько дней сотрудники проявляли ко мне удивительное участие, обращались приглушенными, сочувственными голосами, словно к тяжелобольному, ходили вокруг на цыпочках, будто боясь отвлечь от печальных мыслей. Какие только способы избегнуть своей участи я не обдумывал - но все они были абсолютно неосуществимы. Дошло до того, что я часами просиживал на сквозняке в надежде подхватить воспаление легких. Я недвусмысленно давал понять, что уступлю свои места в ложе Большого театра всякому, кто по доброте душевной пойдет к курдам вместо меня. Бесполезно.

И вот этот день настал. Можно было заранее накрыться саваном. Что я и сделал. Все сотрудники посольства вышли пожать мне на прощание руку. Полк-Моубрей отдал в мое распоряжение свой "роллс-ройс" с флажком и личным шофером.

- Я велел водителю захватить аптечку, - хриплым от волнения голосом напутствовал меня он. - Мало ли что... - По тому, как шеф говорил, можно было подумать, что я - жертвенный агнец.

Де Мандевилл вложил мне в руку нюхательную соль и упавшим голосом произнес:

- Прошу тебя, передай крошке Абдулу наши соболезнования.

- Попробуй все снять крупным планом, - напутствовал меня Давбаскет, протягивая свою "лейку". - В "Санди таймс" уже давно просят что-нибудь сенсационное, деньги они платят сумасшедшие - я с тобой поделюсь. Другой возможности обставить Тони у нас не будет.

Вот подлец! Но мне было не до него. Я молча вернул ему фотоаппарат и, сев в лимузин, умирающим голосом выговорил:

- В курдское посольство, Тобиас.

Курды, надо отдать им должное, все устроили на широкую ногу. На задней лужайке, под громадным навесом, где были нарядно накрыты столы, мы, дипломаты, и собрались. Большинство посольств, надо сказать, были представлены и. о. вице-консулов; вид у них был какой-то напряженный, они были бледны, от многих пахло бренди. Что ж, возможно, курды нация и молодая, но пустить пыль в глаза они умеют ничуть не хуже старых. Все работники миссии были одеты в ослепительно синие tenue, в углу же, за приставным столиком, где были разложены устрашающего вида орудия пытки, стояла небольшая группа мрачных верзил, завернутых в попоны разных цветов. У верзил были бритые затылки, алого цвета десны, переговаривались они, как бушмены, сухими, щелкающими звуками, а лица их напоминали разверстые угольные шахты. Насколько я понял, это были сотрудники медицинского отдела курдского посольства, а попросту говоря палачи. Но где же тот самый безбородый юнец, в чью честь и было организовано все это пышное торжество? Набравшись смелости, я задал этот вопрос послу.

- Мой сын?! - воскликнул посол. - Он будет здесь с минуты на минуту. Едет из аэропорта. Сегодня утром он прилетел из Лондона.

Признаться, меня эта информация несколько озадачила, но... у курдов свои порядки.

- Подумать только! - продолжал глава миссии, потирая руки. - Абдул ведь ни о чем не подозревает. Для него это будет сюрприз, маленький сюрприз. Представляю, как он развеселится, когда увидит... - И он махнул рукой в сторону палачей.

Что ж, пусть радость его будет беспредельной, подумал я и решил покамест подкрепиться весьма аппетитным рахат-лукумом, который обнаружил в конце стола. В конечном счете, сказал я себе, смотреть ведь вовсе не обязательно, можно закрыть глаза или отвернуться...

По счастью, страхи мои оказались напрасными. Представьте наше всеобщее удивление, когда, чтобы обнять мать с отцом, под навес вошел не хныкающий подросток, а двадцатилетний верзила с пышными усами и чистосердечным, открытым лицом. И этому молодому человеку предстояло стать жертвой! Не скрою, чистосердечное, открытое лицо Абдула несколько омрачилось, когда его ввели в курс дела. Разделить радость этого события он отказался наотрез. А как бы, интересно, поступили на его месте вы? Ведь он, ко всему прочему, вернулся из Оксфорда, где не только получил диплом с отличием, но и входил в сборную университета по боксу. Мать с отцом встревожились не на шутку и принялись уговаривать сына по-курдски.