Питер Устинов
Убийцы
В каком возрасте убийце следует уходить на покой? Этот жгучий вопрос волновал мосье Амбруаза Плажо, вновь назначенного шефа бюро французской сыскной полиции Сюртэ, именуемого отделом депортации. В функции этого отдела входило обеспечение безопасности высокопоставленных иностранных гостей Франции посредством задержания всех потенциальных террористов и временной высылки их в отдаленные места. Оторвавшись от лежавшей перед ним на столе кипы документов, мосье Плажо окинул изучающим взглядом сидящего напротив человека и нахмурил чело.
- Итак, вы утверждаете, что у вас сложились весьма приятные отношения с моим предшественником, мосье Латием?
- О да, мосье. Его отставка была для нас всех тяжелым ударом.
- Для всех? Так вы не один? Сколько же вас?
- Всего шестеро. Члены Интернационала нигилистов.
- Нигилизм перестал существовать еще к концу прошлого века.
- Так кое-кто считает.
Плажо вздохнул. Слова собеседника и забавляли, и интриговали его, но, будучи примерным служакой, Плажо не мог позволить себе выказать ни малейших эмоций. Он снова пробежал глазами документы. Самый древний из них, хрупкий и пожелтевший, был датирован восемнадцатым июля тысяча девятьсот третьего года. К документу была приложена фотография преисполненного достоинства молодого человека, чья длинная шея, увенчанная головой с гривой пышных черных волос, вырастала из стоячего воротника с бабочкой, который был ему велик на несколько размеров. Звали юношу Братко Звойнич. Продолговатый нервный почерк давно скончавшегося полицейского сообщал, что Звойнич был задержан по просьбе генерального консула Черногории как подозреваемый в принадлежности к террористической организации.
Плажо быстро пролистал остальные документы в досье Звойнича. В тысяча девятьсот десятом году он был снова арестован, на этот раз под именем Бруно Сильберберга.
- Почему вы изменили фамилию на Сильберберг?
- Как, я был и Сильбербергом? Знаете, за свою жизнь я сменил столько имен, теперь и не вспомнишь толком, почему я выбирал именно то или это.
- Понятно.
Глянув поверх очков, Плажо сравнил юношу на фотографии с сидящим перед ним высохшим, сморщенным старым астматиком. Он облысел - ни прядки, ни даже тени волос. Голова его сияла точно полированная и - видно следствие какого-то несчастья застыла в самом неловком положении. Утратившая подвижность, рассеченная сзади морщинами шея и большие набрякшие веки одно из них, вздувшись, как парус, закрыло на три четверти его правый глаз - придавали старику сходство с черепахой, глубокомысленной и одновременно нелепой.
На воротнике пиджака отчетливо виден был ярлычок фирмы воротник оттопыривался сам собой, желая объять давно иссохшую плоть. Улыбка, навечно застывшая на лице, выражала не столько добродушие, сколько иронию, как бы подчеркивая: старик немногого ждет от людей; но твердые складки в уголках рта наводили на мысль, что он привык получать от людей больше, чем они готовы были ему предложить. В страстном и приторном выражении его лица проскальзывало нечто левантийское*: отрешенность, причастность к истории, дремотная сонливость, сменившая годы напряженные, кипучие, презрение ко всему материальному, усталое разочарование в недолговечной суетности бытия.
* Левант - традиционное название древних стран восточного Средиземноморья, жителям которых приписывалась чрезмерная утонченность и изощренность нравов.
Голос его, приглушенный пылью и черным табаком, звучал еле слышно. Хрупкие слова вырывались из астматических хриплых вздохов и, казалось, доносились откуда-то издалека. Плажо почувствовал невольную симпатию к посетителю - в нем было что-то настоящее.
- Напомните мне еще какие-нибудь мои псевдонимы, сказал старик неожиданно.
Плажо охотно уважил его просьбу:
- Владимир Иликов, Рене Сабуро, Вольфганг Тичи, Антал Соломон, граф Наполеон де Суси...
Услышав последний, старик разразился откровенным хохотом, который тут же перешел в болезненный кашель. Наконец он перестал кашлять и снова посмотрел на Плажо. Приступ утомил его, но в усталом взгляде проскальзывали веселые искорки.
- Аристократы мне удавались хуже всего, - просипел он. - И я никогда не мог придумать подходящего имени. Наполеон де Суси... Что за бред! Организация поручила мне внедриться в королевскую семью Саксонии и подготовить изнутри убийство одного из ее членов. В те времена мы высоко не метили. Меня, естественно, раскусили сразу. Не успел вручить визитную карточку, тут же замели и выслали. Я, понимаете ли, совсем не выглядел графом Наполеоном де Суси. Хотя, если подумать, я и представить себе не мог, как должен выглядеть граф Наполеон де Суси. - Старик посерьезнел. - Нет, лучше всего и всего опасней я становился, бывая человеком из народа.
- Опасней? - переспросил Плажо. - Однако, просматривая ваше досье, я не могу найти свидетельства хотя бы одного совершенного вами преступления. Тем более - убийства. Вас всегда арестовывали по подозрению.
- Во Франции мне никогда не везло, - вздохнул Звойнич.
- Почему же вы остались здесь? Вроде у вас тут нет никаких связей - ни родни, ни врагов.
- Я люблю Францию, - пробормотал Звойнич. - И никогда ее не покину, если только вы не выставите меня отсюда.
Плажо был невольно тронут. Он закрыл досье и закурил "Галуаз".
- Очень хорошо, - сказал он, - позвольте мне подытожить. Вынести окончательного решения я не могу, пока до конца не уясню проблему. Я принял это бюро только вчера, и вы настойчиво намекали, что я еще не разобрался во всех моих обязанностях. Это я понимаю не хуже вас. Но попробуйте поставить себя на мое место. Ко мне приходит человек восьмидесяти четырех лет...
- Восьмидесяти пяти.
- Восьмидесяти пяти, прошу прощения. У меня и в мыслях не было укорачивать вам жизнь. Итак, вы являетесь ко мне, передвигаясь с помощью двух палок, и объявляете себя неистовым и знаменитым убийцей. Поскольку человек я по натуре вежливый, я предлагаю вам сесть. Вы принимаете мое предложение с явным облегчением, ибо с трудом поднялись на четвертый этаж. Затем предъявляете мне сегодняшний утренний выпуск "Орор", в котором сообщается о предстоящем визите имама Хеджаза с целью содействовать лучшему взаимопониманию между народами Франции и его страны. Я спрашиваю вас, какая тут связь с вашим собственным визитом. Вы выражаете изумление и сообщаете, что мой предшественник мосье Латий понял бы сразу. Я стою на своем, и вы объясняете, что жизнь имама в опасности. Мне становится любопытно, и я спрашиваю, есть ли у вас информация, позволяющая сделать подобное заключение. Вы, сердобольно улыбаясь, отвечаете, что у вас может возникнуть искушение убить имама, если я не вышлю вас на неделю на Корсику. Послушайте, любезный, вы хотя бы имеете представление, где находится Хеджаз?
- Неважно, где он находится, - ответил старик. - Я - враг всех самодержцев, и народ этой несчастной страны заслуживает освобождения, где бы она ни находилась. Ни один деспот не может спать спокойно, покуда я жив.
- Скажите, - спросил Плажо, - а как поступил бы в такой ситуации мой предшественник мосье Латий?
- С ним спорить не приходилось, - отвечал Звойнич. Мосье Латий отчетливо осознавал угрозу, которую мы представляем для гостей республики. Он немедленно подписал бы приказ о высылке, и сегодня же вечером мы были бы в самолете.
- Сегодня вечером? - искренне изумился Плажо. Но ведь имам прибывает только послезавтра!
- Не тот был человек мосье Латий, чтобы рисковать, когда в деле замешаны отчаянные головы.
- Ясно. Когда вы говорите "мы", речь, я полагаю, идет о пятерых ваших коллегах.
- Да.
- И где же они, эти пятеро ваших друзей?
- Уже упаковались и готовы отправиться в путь.
- То есть?
- Узнав из утренней газеты о приезде имама, мы провели совещание, и я был направлен к вам делегатом от нашей группы.
Плажо достал карандаш:
- Не могли бы вы сообщить мне имена пятерых ваших друзей?
- Разве это необходимо? Мосье Латий...
- Мосье Латия больше здесь нет, - резко перебил его Плажо.
- Очень хорошо, - отвечал Звойнич. И назвал поименно всех пятерых представителей региональных центров Интернационала нигилистов, в том числе единственную особу женского пола мадам Перлеско, более известную в нигилистских кругах как Роза Лихтенштейн.
- Ладно, - сказал Плажо, - но дать вам ответ сегодня я не могу.
Звойнич и не пытался скрыть охватившее его раздражение.
- Завтра, - буркнул он, - может быть уже поздно.
- Что ж, нам придется пойти на риск.
Звойнич с трудом поднялся со стула. Казалось, он думал, что производит большее впечатление, воздвигшись на все свои пять футов и восемь дюймов*.
* фут - мера длины, равна примерно 30,5 см; в одном футе двенадцать дюймов.
- Вы еще молоды, - мрачно объявил он. - Любого, кто в молодости достигает поста начальника управления, принято считать подающим надежды. Но собственная ваша близорукость может погубить вашу карьеру.
