Ирвин Шоу - Ставка на мертвого жокея

Ирвин Шоу

Ставка на мертвого жокея

Когда зазвонил телефон, Ллойд Барбер лежал на кровати и читал "Франс суар". Было уже два часа дня, но из-за дождя, который шел пятые сутки кряду, Барберу не хотелось выходить на улицу. Он просматривал таблицу чемпионата страны по регби. Сам он никогда не ходил на регби, и его не интересовало, какое место в этой таблице занимает Лилль, По или Бордо, но все остальное он уже прочитал. В темной комнатке было холодно, потому что с десяти утра до шести вечера отопление отключали, и он лежал на продавленной двуспальной кровати в носках, накрывшись пальто.

Он поднял телефонную трубку, и портье сказал:

- Мистер Барбер, вас внизу ожидает дама.

Барбер глянул на свое отражение в зеркале, висевшем над комодом наискосок от кровати, и пожалел, что выглядит так скверно.

- Она назвалась?

- Нет. Может, мне спросить?

- Не стоит, я иду.

Он положил трубку и, спустив ноги с кровати, нащупал ими туфли. Он всегда начинал с левого ботинка, на счастье. Потом застегнул ворот рубашки, поправил галстук, отмечая про себя потертость на узле. Надев пиджак, он похлопал по карманам, проверяя, есть ли у него сигареты. Сигарет не было. Он пожал плечами и вышел из номера, оставив свет гореть назло управляющему, который был с ним нелюбезен.

Морин Ричардсон сидела в небольшой прихожей, в одном из тех выцветших плюшевых кресел, которыми обставляются третьеразрядные парижские отели, чтобы клиенты тут не засиживались. Ни одна лампа не горела, и тусклый, мертвенно-зеленый свет просачивался с дождливой улицы сквозь пыльные шторы. Морин была молоденькой хорошенькой девушкой с большими доверчивыми голубыми глазами, когда Барбер познакомился с ней во время войны, незадолго перед тем, как она вышла за Джимми Ричардсона. Но с тех пор она родила двоих детей, дела у Ричардсона шли неважно, и теперь на ней было насквозь промокшее поношенное пальтишко, румянец пропал, и при зеленоватом свете лицо приняло цвет слоновой кости, а глаза поблекли.

- Привет, Красотка, - сказал Барбер. Ричардсон всегда звал ее так. И хотя это вызывало смех его друзей по эскадрилье, оставался верен себе, и в конце концов так ее стали звать все.

Морин резко обернулась, словно испугавшись.

- Ллойд, - сказала она, - как я рада, что застала тебя.

Они пожали друг другу руку, и Барбер спросил, не хочет ли она пойти куда-нибудь и выпить кофе.

- Пожалуй, нет, - ответила Морин. - Я оставила детей пообедать у подруги и обещала забрать в два тридцать, так что времени у меня в обрез.

- Ну, что ж, - сказал Барбер. - Как Джимми?

- Послушай, Ллойд...

Морин подергала себя за пальцы, и Барбер заметил, что руки у нее погрубели, а ногти обломались.

- ...ты не видел его?

- Что? - Барбер озадаченно посмотрел на нее сквозь тусклый свет. - Что ты имеешь в виду?

- Ты не видел его? - переспросила Морин испуганным голоском.

- С месяц назад, - сказал Барбер. - А что?

Он задал вопрос, почти зная ответ.

- Он исчез, Ллойд, - ответила Морин. - Тридцать два дня назад. И я не знаю, что мне делать.

- Он куда-нибудь уехал? - спросил Барбер.

- Не знаю. - Морин достала пачку сигарет и закурила. Она была настолько расстроена, что не предложила сигарету Барберу. - Он мне не сказал. - Она жадно курила. - Я страшно беспокоюсь и подумала, может, он что-нибудь сказал тебе или ты виделся с ним.

- Нет, - осторожно ответил Барбер. - Он ничего не говорил.

- Удивительное дело. Мы женаты больше десяти лет, и он еще никогда так не поступал, - сказала Морин, пытаясь совладать с голосом. - Однажды вечером он пришел домой и сказал, что его отпустили с работы на месяц и он вернется дней через тридцать. Обещал рассказать мне все по возвращении и умолял не задавать вопросов.

- И ты не задавала вопросов?

- Он вел себя так странно, - сказала Морин. - Я еще не видела его таким. Нервный. Возбужденный. Можно сказать, счастливый, но всю ночь он ходил смотреть на детей. Он никогда не давал мне повода беспокоиться из-за девочек, - гордо сказала Морин. - Совсем не как другие мужья - за примерами далеко ходить не надо. У него была одна отличительная черта ему можно было доверять. Так что я без лишних вопросов помогла ему собраться.

- И что он взял с собой?

- Только дорожную сумку с легкой одеждой. Словно собирался в летний отпуск. Даже прихватил теннисную ракетку.

- Теннисную ракетку, - утвердительно кивнул Барбер, как будто это вполне естественно, если муж берет с собой теннисную ракетку, перед тем как исчезнуть из дому. - Ты получила от него хоть какое-нибудь известие?

- Нет, - ответила Морин. - Он сказал, что писать не будет. Слышал ты что-либо подобное?

Даже при всей своей тревоге она позволяла себе говорить тоном обиженной жены.

- Я всегда знала, что нам нечего было ехать в Европу. Ты - дело другое. Ты не женат и всегда вел бесшабашный образ жизни, не то что Джимми...

- Ты звонила ему на работу? - прервал ее Барбер. Ему не хотелось слушать, что думают люди о его бесшабашной холостяцкой жизни.

- Я просила позвонить одного знакомого, - ответила Морин. - Было бы слишком подозрительно, если бы звонила жена и спрашивала, где ее муж.

- И что ему ответили?

- Что они ждали его возвращения еще два дня назад, но он так и не объявился.

Барбер взял сигарету из пачки Морин и закурил. Это была первая сигарета с самого утра, и она показалась ему необычайно приятной. Он даже эгоистически проникся благодарностью к Морин за то, что она пришла к нему в отель.

- Ты что-нибудь знаешь, Ллойд? - спросила Морин, такая несчастная и заморенная в своем промокшем пальтишке при этом тусклом свете.

Барбер заколебался.

- Нет, - ответил он. - Но я сделаю несколько звонков и завтра перезвоню тебе.

Они встали. Морин натянула перчатки на покрасневшие руки. Перчатки были поношенные. Глядя на них, Барбер вдруг вспомнил, какой изящной и сияющей она была, когда они впервые встретились в Луизиане, несколько лет назад, и какими подтянутыми, в хорошо пригнанной форме, с новыми нашивками на груди были он, Джимми, и другие лейтенанты.

- Послушай, Красотка, - сказал Барбер, - а как у тебя насчет деньжат?

- Я пришла к тебе не за этим, - твердо ответила Морин.

Барбер достал бумажник и тщательно проверил его содержимое. В этом, однако, не было нужды. Он точно знал, сколько там осталось.

- На, возьми, - сказал он, протягивая Морин бумажку в пять тысяч франков [здесь и далее денежные суммы указаны в старых франках], - и употреби на дело.

Морин сделала движение, словно отказываясь принять деньги.

- Я действительно не имела в виду... - начала она.

- Тихо, Красотка, - сказал Барбер. - В Париже не найдется американки, которая не сумела бы истратить пять тысяч в такой день, как этот.

Морин вздохнула и сунула купюру в записную книжку.

- Мне ужасно неловко брать у тебя деньги, Ллойд.

Барбер чмокнул ее в лоб.

- Это на память о дивно-голубом прошлом, - сказал он, пряча бумажник обратно в карман. В нем было теперь пятнадцать тысяч франков, и, как он считал, этого должно было хватить ему на всю оставшуюся жизнь. - Джимми мне вернет их.

- Ты думаешь, с ним все в порядке? - спросила Морин, стоя вплотную к Барберу.

- Конечно, - с притворной беспечностью ответил Ллойд. - Никакой причины для беспокойства. Вполне возможно, что когда я позвоню тебе завтра, он сам уже снимет трубку и выдаст мне за то, что пока он отсутствует, я увиваюсь за его женой.

- Это точно, - ответила Морин с жалкой улыбкой. Она прошла через мрачное фойе и вышла на дождливую улицу.

Барбер вернулся в номер, поднял телефонную трубку и стал ждать, когда старик внизу соединит его с городом. На полу стояли два открытых чемодана, набитые рубашками, - они не уместились в ящиках комода, предоставляемого отелем. На нем лежали: просроченный счет от портного; письмо его бывшей жены из Нью-Йорка, которая спрашивала, что он прикажет делать ей с его армейским пистолетом, который, как оказалось, лежит на дне большого чемодана; письмо от матери, которая молила его перестать быть таким дураком, вернуться домой и найти постоянную работу; письмо от женщины, которая его не интересовала, с приглашением приехать к ней на виллу неподалеку от Эз, где, по ее словам, красиво и тепло и где ей нужен мужчина в доме; письмо от парня, который летал с ним в войну стрелком и уверял, что Барбер спас ему жизнь, когда он был ранен в живот над Палермо, и, как это ни удивительно, потом написал книгу. Теперь он по меньшей мере раз в месяц посылал ему длинные письма, написанные неплохим слогом. Это был странный парень, с обостренным восприятием, который постоянно мучился вопросом, оправдывают ли он и его любимые - к ним он не без смущения причислял и Барбера, главным образом из-за тех восьми минут над Палермо надежды, какие они подавали. "Нашему поколению грозит опасность, отпечатал он в своем письме. - Это опасность измельчания. Все, что нам суждено было пережить, мы пережили до срока. Наша любовь выродилась в слепую привязанность, ненависть - в отвращение, отчаяние - в меланхолию, страсть - в пристрастие. Мы живем жизнью послушных лилипутов в короткой интермедии со смертельным исходом".