Письмо привело Барбера в полное уныние, и он оставил его без ответа. С него хватало подобных разговоров с французами. Хорошо бы его бывший стрелок перестал писать ему письма или по крайней мере сменил тему. Барбер не ответил и бывшей жене, потому что приехал в Европу в надежде забыть ее. Он не ответил матери, потому что скорее всего та была права. И он не поехал в Эз, потому что, как ни трудно ему было, не собирался себя запродавать.
В раму зеркала над комодом была вставлена фотография - он сам и Джимми Ричардсон на пляже в Довиле. Семейство Ричардсонов снимало там прошлым летом домик, и Барбер провел с ними несколько уик-эндов. Джимми был еще одним из тех, кто в войну привязался к Барберу. Так получалось, что Барберу дарили свою преданность именно те люди, преданности которых он не искал. "Люди цепляются за тебя потому, что ты всегда притворяешься, и стоит кому-нибудь войти в комнату, как ты, сам того не желая, становишься развеселым и самоуверенным", - как-то сказала ему со зла одна девица.
На этом фото они с Джимми были запечатлены в плавках на фоне залитого солнцем моря, и Барбер выглядел высоким ухоженным блондином, которому посчастливилось иметь внешность типичного калифорнийца, рядом с Джимми, напоминавшим закормленного несмышленого ребенка.
Барбер всмотрелся в фотографию. Джимми никак не был похож на человека, способного исчезнуть на тридцать два дня. Что касается его, то Барбер с отвращением подумал, что, сам того не желая, он казался развеселым и самоуверенным.
Барбер дотянулся до фотографии, сорвал ее и кинул в ящик комода. Затем, держа телефон на весу, с отвращением оглядел комнату. При свете лампы темная деревянная мебель имела мрачный вид, как будто ее источили жучки, а кровать, с крапчатым плюшевым покрывалом цвета гнилых груш, могла отбить всякий сон даже у человека, бодрствовавшего несколько суток подряд. Его пронзила острая тоска по номерам отелей "Стетлер" и по купе в поездах, курсирующих между Нью-Йорком и Чикаго, Сент-Луисом и Лос-Анджелесом.
В трубке послышался свист и потрескивание, что вернуло Барбера к действительности. Он назвал коммутатор отеля "Георг V". Когда его соединили, он спросил мистера Смита, мистера Берта Смита. Помешкав, девушка ответила, что мистер Смит больше в отеле не проживает. Барбер поспешил спросить, пока его еще не разъединили, не ожидают ли возвращения мистера Смита в ближайшее время или не оставлял ли он нового адреса. "Нет, - ответила девушка после затяжной паузы, - его возвращения не ожидают, и он не оставлял своего адреса".
Барбер положил трубку. Это известие его не удивило. Берт Смит непостижимым образом менял отели и мог сменить десяток с тех пор, как Барбер общался с ним последний раз.
Барбер сознательно старался не думать о Джимми Ричардсоне, его жене, которую вся эскадрилья дружелюбно звала Красоткой, его двух малышах.
Хмурясь, он подошел к окну. Зимний парижский дождь густо моросил над узкой улицей, скрывая ее очертания в бессильной злобе городского дождя, обесцвечивая дома через дорогу так, что нельзя было и представить себе, как они выглядели раньше. Рабочий разгружал грузовик с ящиками вина, явно досадуя на непогоду, и этот парижский звон бутылок заглушали и поглощали струи серой воды, которая лилась отовсюду - с небес, оконных карнизов, вывесок, скатанных тентов над витринами.
В такой день нельзя было утратить мужа, утратить друга. В такой день нельзя было оставаться одному, или иметь в кармане последние пятнадцать тысяч, или оказаться в узкой комнате отеля, где с десяти утра до шести вечера отключали отопление. В такой день нельзя было оставаться без работы, сигарет или обеда. В такой день нельзя было мучить себя вопросами и признаться, что, сколько бы ни нашлось оправданий, в конце концов во всем виноват ты сам.
Барбер снова встряхнулся. Нет никакого смысла весь день просидеть в номере. Если он намерен что-либо предпринять, то надо отыскать Берта Смита. Он взглянул на часы. Было около половины третьего. Он постарался припомнить все места, где когда-либо видел Берта Смита днем, в половине третьего. Модный ресторан возле Рон-Пуэн, где обедали киношники, владельцы французских газет, богатые туристы; бистро на бульваре Латур-Мобур на Левом берегу; рестораны в Отейе, на Лоншане и в Сен-Клу. Барбер заглянул в газету. Сегодня все они собирались в Отейе.
Если Берт Смит сегодня не на бегах и все еще в Париже, вполне вероятно, что он мог быть сейчас в каком-нибудь художественном салоне. Берт Смит любитель живописи или по крайней мере покупал картины с умом и знанием дела. Поскольку Смит проживал в отелях, номера которых - неподходящее место для собирания коллекции, возможно, он закупал картины для перепродажи, или являлся посредником, или, когда это были выдающиеся полотна и правительство не хотело, чтобы они уплыли за границу, занимался контрабандой.
Еще Барберу случалось видеть Смита под вечер в сауне "Клариджа". Округлившийся человечек с удивительно ладными ногами, он сидел в клубах пара, завернувшись в простыню, и становился все более пунцовым; он расплывался в улыбке по мере того, как вместе с потом из него выходил жир, которым он оплыл с годами, питаясь в лучших ресторанах Европы.
Несколько раз он видел Смита часов в шесть вечера в парикмахерской отеля "Георг V", где тот брился, а затем в баре наверху, и в баре "Релэ Плаза", или внизу, в Английском баре отеля "Плаза-Атене". А поздно вечером он встречал его в различных ночных клубах - "Элефан Блан", "У Кэролл", "Ля роз руж"...
Барбер с грустью думал о своих последних пятнадцати тысячах франков в бумажнике. Ему предстоял длинный, сырой, тяжелый день и большие расходы. Он надел шляпу, пальто и вышел на улицу. Дождь все не переставал. Он окликнул такси и назвал водителю адрес ресторана возле Рон-Пуэн.
Это началось примерно два месяца назад на трибуне ипподрома в Отейе как раз перед шестым заездом. День был туманный, и зрителей собралось немного. Барберу не очень везло, но по подсказке он поставил пять тысяч в шестом заезде, где ставки были восемь к одному, и поднялся на верхний ряд, чтобы лучше видеть.
Рядом с ним на трибуне сидел только один зритель - невысокий мужчина в дорогой по виду велюровой шляпе, с биноклем и длинным свернутым зонтом, похожий на англичанина. Он улыбнулся Барберу и кивнул ему. Вежливо отвечая улыбкой, Барбер подумал, что уже видел этого человека, или его брата, или с десяток других похожих на него мужчин в барах, ресторанах, на улице, обычно со стройными девушками, которые могли быть третьеразрядными манекенщицами или перворазрядными проститутками.
Человек с зонтом подошел к нему, минуя ряд отсыревших сидений из бетона. У него были маленькие ноги в щегольских туфлях, яркий галстук, холеное лицо с большими красивыми карими глазами в оправе из пушистых темных ресниц. Барбер определил его для себя как экспортно-импортное, которое невозможно было точно отнести к какой-либо национальности. Это лицо выражало одновременно обходительность, цинизм, самоуверенность, чувственность и отчаяние и могло принадлежать турку, венгру, греку или уроженцу Басры. Такое лицо вы могли повстречать в Париже, или Риме, или Брюсселе, или Танжере, всегда в самых шикарных местах, и оно всегда принадлежало деловому человеку. При виде такого лица у вас возникало чувство, что время от времени оно представляло собой интерес и для полиции.
- Добрый день, - сказал по-английски человек, прикасаясь к шляпе. - Вам сегодня везет?
Он говорил с акцентом, происхождение которого определить трудно. Словно бы в детстве он посещал школы многих стран, а десять его нянек были десяти разных национальностей.
- Так себе, - осторожно ответил Барбер.
- Кто вам нравится в этом заезде? - Человек указал зонтом на дорожку, по которой не спеша шли лошади, направляясь к дальней линии старта, проведенной на грязной траве.
- Номер три.
Человек пожал плечами, как будто жалел Барбера, но хорошее воспитание не позволяло ему сказать об этом вслух.
- А как сейчас обстоят дела с кино? - спросил человек.
- Кино вернулось домой с месяц назад, - ответил Барбер, слегка удивленный, что человек в курсе этого дела.
Одна американская компания снимала фильм о войне, и Барберу посчастливилось получить на четыре месяца хорошо оплачиваемую работу технического консультанта, помогающего актерам укладывать и пристегивать парашюты и разъясняющего режиссеру разницу между П-47 и Б-25.
- А белокурая звезда экрана? - спросил человек, снимая очки.
- Она тоже вернулась домой.
Человек поднял брови и покачал головой, словно выражая сожаление, что его новый знакомый и город Париж лишились столь очаровательной звезды экрана.
- Что ж, - сказал он, - по крайней мере теперь вы вольны днем ходить на бега.
Он посмотрел в бинокль на дорожку.
- Пошли.
Номер три вел все время до последней прямой, где его быстро обошли четыре лошади.
