Генрих Далидович
Цыганские песни
_____________________________________________________________________________
Источник: Далидович Г. Десятый класс: Рассказы и повести: Для ст. шк. возраста/Авториз. пер. с белорус. М. Немкевич и А. Чесноковой; Худож. Л. Н. Гончарова. — Мн.: Юнацтва, 1990. — 288 с., [5] л. ил., портр. — (Б‑ка юношества).
_____________________________________________________________________________
Я в детстве очень боялся цыган. Может, потому, что тогда о них ходило много несуразных легенд.
Когда, к слову, делал какую–нибудь провинность, так мать или бабушка обыкновенно грозили: «Подожди- подожди, неслух! Придет вот цыганка — отдадим ей. Как попадешь в цыганские руки, так будешь знать, как не слушать мать и бабушку!» И когда зимой или летом к нам, на хутор, действительно заходила цыганка, я всегда прятался — на печи в лохмотьях или даже под кроватью. Правда, гостья, пожалуй, обращала на нас, детей, мало внимания, а то и, случалось, ласково заговаривала, но я, следя за ней из какой–нибудь щели, очень не верил ей — считал, что заманивает. И меня из укрытия, и младших моих сестру и брата, которые все время теснились к матери.
У нас на хуторе, еще поговаривали, что цыгане не только забирают непослушных детей, но и обманывают доверчивых старших, «выцыганивают» от них добро, а случается, даже и воруют. К слову, был слух, что у Антоси Куземко, старой женщины, они, заморочив ей голову своими сказками, выманили красивую скатерть только за то, что «пообещали» ее единственному больному сыну благополучное возвращение из городской больницы. У Ганны Новицкой изъяли древнее кольцо и забрали так хитро, что она даже опомниться не успела: помнит, что показала «маладой і надта ж пагляднай чарнявай маладзіцы» золотое кольцо, помнит, что та рассматривала его и хвалила, а потом вернула «у самыя рукі», а вот, хоть убей, не помнит, где же то кольцо подевалось. Нет его — и все. Наш ближайший хуторской сосед, Петро Мельник, любил пересказывать всем свою историю с цыганами. К ним, по его словам, зашла однажды в зимнюю стужу молодая озябшая цыганка с маленьким, почти синим от холода ребенком, попросилась согреться, а также попросила кусок хлеба да кружку воды. Какая крестьянская душа бросит на произвол судьбы женщину и ребенка! Люди же! Святое же — мать и дитя! Хозяйка угостила гостью и ее дочурку, послушала интересные рассказы о мире большом и о всяческих цыганских приключениях. Когда же отогретая и сытая путешественница собралась пойти дальше своей, известной только ей дорогой, неожиданно заявился усатый, молодой черный, будто грач, цыган — может, и муж молодой женщины. Он приветливо поздоровался с пожилой хозяйкой, а после вдруг неожиданно заорал на своем языке на цыганку, начал шлегать ее плетью — может, и за то, что задержалась здесь или зашла сюда без его ведома. Женщина причитала, бросалась по избе, наконец юркнула под большую деревянную кровать.
Когда хозяйка успокоила воинственного, сурового гостя, тоже накормила его, цыганка осторожно вылезла из своего укрытия и бочком–бочком шась за дверь, даже ребенка своего забыла. Опять приветливо поблагодарив, тут же, прихватив ребенка, удалился и угрюмый мужчина. Мельники долго размышляли, почему был такой злой цыган, осуждали его тяжелый нрав, и только на третьи сутки осмотрелись, что из–под кровати пропали хозяйские новые хромовые сапоги. Спохватились, закачали головами, да вернуть сапоги было поздно: гостей неожиданных за это время и след простыл.
Конечно, рассказывая эти и другие истории, люди много преувеличивали, сочиняли. Не со зла, издевательства или посрамления, а больше с фантазией, улыбкой, для разнообразия своего скучноватого хуторского быта. Какие ни были цыгане охочие на малых детей, но ни одно, самое непослушное, хуторское дитё не пропало, во–вторых, кое- кто говорил, что Антося не отдала, а сама случайно испортила ту скатерть, Ганна сама потеряла свое кольцо, а Петр Мельник остался без сапог тоже по своей вине — возвращался пьяный домой, лег на обочине дороги, уснул, так кто–то и стянул с ног сапоги. Правда, был на хуторе один человек, жуликоватый детина Яська, который не любил говорить о цыганах и хорошее, и плохое, вообще о них молчал, будто и не видел их в глаза. Он, говорил, однажды захотел поухаживать около молоденькой красивой цыганочки, совсем еще девочки, заманил ее в сарай и начал приставать. Та сумела убежать, но на другой день пришел к Яське пожилой, но еще медвежьей силы, свирепый бородатый цыган–богатырь и так таинственно один на один поговорил с Яськой, что тот не только потерял охоту приударять за ворожеями, но и совсем изменился. Как шутили, Яська с той минуты, когда ушел с хутора пахмурный богатырь, а он остался жив и невредим, начал верить в бога, стал мягкий да приветливый, хоть ты к уху его прикладывай.
Короче, я в детстве не знал долго, где люди говорят правду, а где и плетут лапти об этом путешествующем гордом племени, так и побаивался его. И вот в последнее мое предшкольное лето я резко изменил свое отношение к цыганам, страх мой пропал, пришло новое, ранее не изведанное чувство.
Кажется, в июльский жаркий день неожиданно к нам на хутор прикатило множество цыганских кибиток. Остановились они сразу за крычатовским лесом на пустыре за полверсты от нашего дома. Стали табором, как сказала мать.
Первый день новые соседи вели себя тихо. Спутали, взяли на привязь лошадей, наготовили сухих дров, а вечером разложили костер. Языки, сполохи он него поблескивали далеко, во всем нашем хуторе, ласкались к стеклам нашего окна.
Вечером, после ужина, отец и я долго стояли во дворе и смотрели туда, где высоко и весело вскидывался огонь, интересовались, что там происходит.
«Должны играть и петь», — сказал отец.
Но возле леса было тихо, обыкновенно шумливые гости вели себя спокойно. Может, устали за долгую дорогу. Конечно же, кочевничая, испытали уже немало дорог: побыли и под солнцем да пылью, и под дождем, и под ветром — натряслись, устали, изныли от жажды. Жизнь на колесах не только романтическая, но все же и суровая.
Назавтра утром я, как только проснулся и вышел во двор, сразу же захотел посмотреть на табор. Но еле минул гумно, посмотрел на низкое над лесом солнце, притихшее в утреннем тумане зеленое поле, как стал, будто врос в землю: прямо передо мной предстал высокий, в хромовых запыленных сапогах, в армейской форме, но только без погон, с несколькими орденами и медалью на груди, с великой серьгой на мочке уха, черноволосый бородатый дядька. Потом я отскочил, будто ожегся о крапиву, но от испуга не знал, что делать: задать стрекача, чтобы только пятки заблестели, или взять себя в руки? В голове было одно: схватит он меня или нет?
— Здароу, малады гаспадар, — вдруг по–белорусски промолвил он и добродушно улыбнулся. Большие черные глаза тепло заблестели. И, когда я неуверенно пробормотал ответ на приветствие, спросил меня: — Бацька дома?
Я кивнул головой. Он засунул руку в карман армейских штанов и, сказав подставить ладони, сыпнул мне горсть светло–коричневых ненашенских орешков, а потом попросил:
— Позови сюда, дружище, отца.
Я еще более удивился — и от такой любезности, и от того, что он так хорошо говорит по–нашему. Я смелее посмотрел в его теплые глаза, возле которых было много глубоких морщин, на лошадь и телегу, что стояли вблизи, и, забыв поблагодарить за угощение, пошел звать родителя.
С отцом я тоже вернулся к воротам. Уже без напряжения, посмелевший.
— Может, разрешишь, хозяин, взять воды из колодца? — вежливо поприветствовав отца, учтиво спросил цыган. — Лошадей поить будем в вашей реке, а вот вода питьевая, как сами понимаете, нужна именно из колодца.
— Пожалуйста, берите, — разрешил отец.
Когда цыган носил ведром воду и выливал ее в высокую деревянную бочку на телеге, возвращался к колодцу, я, уже не боясь, рассматривал его — сильного, легкого
на ходу. Он же шутил со мной, а на прощание пригласил:
— Приходи, дружище, к нам. С нашими детьми поиграешь, медведя ручного увидишь, — а когда увидел, что во двор вышла моя мать, поклонился ей, тоже пригласил: — Приходите, гаспадыня, к нам. Может, что купите себе. Платок, материал на платье или на блузку, может, ковер или свитер… Если можете, в свою очередь продайте нам молока, яичек, сыра.
Мать поблагодарила и пообещала зайти. Когда гость оставил нашу усадьбу, я поддразнил мать:
— Вы говорили, что они детей забирают и увозят с собой. А вот не забирают.
— Хороших, послушных, чистеньких, конечно, не берут, — улыбнулась она. — А вот нехороших, грязных гребут. Чистый, послушный эти дни — так вот и не забрали. Испортишься, начнешь глупить — так сразу же…
Я весь день старался быть чистым, слушался матери, с охотой играл с младшими сестрой и братом. Правда, немного приуныл, когда мать взяла яичек, сыр, оставила меня дома, одна пошла к табору. Вернулась оттуда не так уже и быстро, принесла себе черный, с большими красными цветами платок, отцу и мне — по рубашке, сестре и брату — куклу и маленькую, с заводящей пружиной машинку–грузовик.
