Дмитрий Дейч - Записки о пробуждении бодрствующих

Меня всегда изумляло честное лицо психоанализа, чьи практические методы базируются на интерпретации рассказов о сновидениях, ведь сон – это всегда непроговариваемое. Сновидение – прежде всего – место, а место – всегда безымянно. Имя не объясняет, не очерчивает всех обстоятельств места, как не описывает оно жест или спектр человеческих ощущений.

Сон рассказать невозможно – как невозможно рассказать саму жизнь.

Тем не менее, я регулярно записываю сны с 1992-го года по совету своего наставника: для практикующих буддийскую йогу ночь может оказаться идеальным временем практики. Разумеется, для того, чтобы практиковать йогу сновидений или для начала хотя бы научиться осознавать себя во сне, нужно пройти долгий путь. Утренняя запись помогает практикующему сделать первый шаг в этом направлении, но нужно помнить, что сон записывают не ради слов, которые остаются на бумаге, а ради самого процесса вспоминания. Десятилетиями тренируется определённый ментальный мускул, который однажды начинает действовать, и тогда сновидение становится частью яви. Две области существования, которые большинство из нас полагают разомкнутыми, взаимонепроницаемыми – сливаются воедино.

С тех пор, как я приступил к регулярной практике, мне посчастливилось познакомиться с особой утренней разновидностью вдохновения – пронзительное ощущение ясности и полноты на грани сновидения и яви, которое частенько заставляет меня, не поднимаясь с места, перейти от записи снов к сочинению прозы.

В какой-то момент мои записи естественным образом стали напоминать литературные этюды по мотивам сновидений. Я старался по-прежнему записывать всё, что отложилось в памяти – включая подробности, не интересные никому, кроме меня самого, но в то же время по ходу записи откладывал в сторону какие-то образы или сюжеты – в тех случаях, когда тот или иной фрагмент казался мне самодостаточным.

По просьбе Гали-Даны Зингер*, я выбрал те записи, которые мне самому кажутся заслуживающими внимания или просто забавными, те, что дороги мне или те, что вызывают у меня самого изумление пополам с восхищением. Иногда запись того или иного фрагмента сопровождается комментарием, который я сохранил – просто для того, чтобы читатель имел представление о контексте.

15 мая 2009

* Журнальная версия, включающая записки 2008-2009-х опубликована в журнале «Двоеточие» №12 за 2009 год.

Снился гигантский древний ледокол, вмёрзший в лёд. Я живу в его тени, на льдине, в круглой пластмассовой палатке красного цвета. Время от времени доносятся удары железа о железо — я знаю, что ледокол чинят, но самих ремонтников не вижу и даже не знаю как они выглядят. Зато ко мне часто наведываются моржи, альбатросы и какие-то странные люди в скафандрах, живущие на дне океана. Я не знаю кто это, поскольку они никогда не снимают своих скафандров, но за стеклами шлемов вижу их лица. 

Из всех посетителей говорить со мной могут только альбатросы — они разносят новости. Альбатросы рассказывают, что ближе к корме (ледокол так велик, что сам я никогда не дохожу до кормы во время своих прогулок) поселились белые медведи, что пробоину, наконец, залатали, что появилась радиосвязь, и если мне захочется послушать музыку, я могу подняться на борт и зайти в радиорубку. Мне не очень нравится эта идея: почему-то я избегаю встреч с членами экипажа, и сама мысль о том, что на ледоколе кто-то есть, мне неприятна.

Я прошу альбатросов не говорить со мной больше об экипаже. Они озадаченно переглядываются и вдруг говорят: тебе всё равно придётся встречаться с членами экипажа, поскольку скоро корабль починят и вам нужно будет плыть дальше.

Но я не хочу никуда плыть, и отвечаю, довольно резко: пусть плывут без меня.

Они не могут уплыть без тебя, — говорят альбатросы, — ведь ты — капитан корабля.

Куда-то ехал, бесконечно долго, и уже было зачислил происходящее в разряд ДОРОЖНО-ТРАНСПОРТНЫХ сновидений, всё указывало на это, в том числе – средство передвижения: нечто вроде длинной тележки на рельсах ( «американские горки»? ) . Состав пассажиров всё время менялся, не было никаких признаков ОСТАНОВКИ, ЦЕЛИ (как в случае постоянно повторяющегося сна о ГИГАНТСКИХ ПОЕЗДАХ) . И тем не менее, вскоре стало ясно, что мы ПРИБЫЛИ. Это был город, смутно напомнивший Питер: горбатые каменные мостики и речка, низкое тёмное небо.

Девушка, стоящая на одном из этих мостиков, наблюдала полёт кометы.

Комета была похожа на медленную сверкающую каплю.

Я маленький и хочу на ручки: мама улыбается, раскрывает объятия, но вдруг резко отстраняется и говорит: осторожно, я медная.

Меня это останавливает, не понимаю что она имеет в виду, но — отступаю в угол и принимаюсь за ней наблюдать. 

Мама пьёт кофе, курит, пепел падает в пепельницу. 

Пепельница — медная, — говорю я и вдруг понимаю, что сказав «пепельница — медная», я вырос и теперь мне нельзя на ручки. 

Ничего, — говорит мама, — главное, у тебя — хрусталь. 

Я осматриваю себя с ног до головы, заглядываю в карманы — нет никакого хрусталя. 

А ты загляни в зеркало, — смеётся мама. 

Вместо собственного отражения вижу в зеркале полупрозрачную фигуру, повторяющую мои очертания, но как бы недооформленную, неполную. Будто кто-то собрался изваять меня в хрустале, но бросил на полдороге. 

Это я? — спрашиваю маму. 

Когда станешь прозрачным,— отвечает мама, — я попрошусь к тебе на ручки.

Вечером, за полчаса до наступления «детского» времени, они садятся за круглый кухонный стол. Отец достаёт из шкафчика посудину, отдалённо напоминающую старинную маслёнку автолюбителя 30—х годов, но большего размера. На столе появляется также фаянсовая миска – из тех, что домохозяйки используют для приготовления больших «семейных» салатов. Подняв «маслёнку» как можно выше – на вытянутых руках, – отец наклоняет её, до тех пор, пока выпуклая капля мёда не повисает над краем узкой воронки. Тут движение замедляется: необходимо отсрочить мгновение, когда капля перевалится через край и превратится в тонкую струйку, почти ниточку, соединяющую дно миски и металлический носик. 

Дочь зачарованно наблюдает за этим процессом, изредка кивая головой, улыбаясь или морщась в зависимости от того, насколько отцу удаётся справиться с медовым валом, который с течением времени всё более напоминает самостоятельное, живое, способное бороться за свободу волеизлияния существо. 

Наконец, мёд одерживает верх, отец замирает, продолжая держать сосуд на вытянутых руках – так, что вены на тыльной стороне ладони набухают и руки подрагивают от напряжения. 

Мёд льётся. 

Они смотрят, как льётся мёд. 

В полной тишине льётся мёд. 

Они смотрят.

Снилось, что дверь в мою комнату сделана из хрусталя, и на дверную ручку повешена винтажная бархатная табличка с надписью "НЕ ХЛОПАТЬ".

Я – актёр маленького авангардного театра в роли грабителя банков по кличке Фауст. В первом акте мы с подельниками успешно грабим банк. После происходит делёж награбленного, и, как водится, бандиты не всегда находят общий язык. 

В конце акта меня закалывает ножом моя же собственная подруга. Убийство превращается в фарс: мы много шутим, публика смеётся. 

Конец первого акта. Занавес. 

Актёры собираются за сценой. Режиссёр объявляет: «Второй акт тоже покажем, хоть это и не планировалось».