"Страсть к жизни, к ее поверхностной, грубой и пошлой стороне, потоки страсти без всякой мысли, непонимание внутренней драмы..." - так его не раз ругали. Но и ругавшие отлично понимали, глядя на эти огромные солнечные виды, что никто, кроме него, так не напишет эту в человеческий рост женскую ляжку - длинными мощными двумя-тремя мазками, без колебаний, сомнений и переделок - взял и создал, изваял, можно сказать, и это огромное и безошибочное умение, яростный размах не могли не вызвать трепет, ведь он почти не учился, его учителей никто не знал! Встал сразу в полный рост, возник из ничего, и это вселяло трепет, говорили -- "дьявол!" или "бог!" и "как можно так написать?!" Ни мысли, ни глубины чувства, но какая ярость жизни, напор... и какая живопись, какая живопись, бог ты мой!..
x x x
При гениальном, особом чувственном отношении к видимому устройству мира, расположению в нем фигур, вещей, лиц, всего, всего, что населяло землю и его картины... он получил в наследство блестящий, острый, да, но поверхностный ум, который всегда отталкивался от глубины, от серьезных печальных мыслей, обобщающих выводов, философий... всего того, что подо льдом, в темноте копошится.
Никакой, никакой глубины... Он избегал быть захваченным всерьез, он не хотел, не принимал, может, потому что с детства боялся, может, стремление преображать жизнь было для него важней стремления понять ее?.. Кто знает...
Нет, он понимал, мог осознать, он не был глуп, отнюдь! Он именно - не хотел - глубины.
В ней таилась угроза его новому миру, который как чудо возник перед ним.
И потому его привлекало время, когда с высшими силами можно было спорить и даже сражаться; они совершали глупости и ошибки, меняли свои решения и были подвержены обычным низменным страстям. Мир, жить в котором ему было весело и спокойно: земля пропитанная солнцем, вино, сочная зелень, мясистые детишки, играющие с луками и стрелами, большие розовые тетки... боги, похожие на людей...
И даже страшные, мучительные для человечества дни, окровавленный крест этот... Он воспринял его как часть языческой картины мира.
Ну, снимут его с креста, снимут мускулистые дядьки, ласково и бережно положат на восточный яркий ковер, красавица-волшебница прольет на глаза целительного яда... И ОН воспрянет, откроет глаза -- "а я и не умирал...".
Могучая стремительная живопись, буйство света - все возможно в его новом мире!..
x x x
После первой неудачи он долго не женился, а потом получилось по любви, в тридцать пять, жена, красивая, тихая и умная, принесла ему богатство, можно сказать, несметное, единственная дочь богатейшего купца, еврея -"пусть гой, даже художник, только бы дочке было хорошо". Так и было. Паоло красавец, известный малый, любитель верховой езды, гарцует по утрам тенистыми аллеями, потом целыми днями гениально машет кистью, удачно продает картины богачам и аристократам, добрался до королевской семьи на островах, заполняет гигантскими фантазиями стены все новых замков...
Они счастливо живут 13 лет. Он преуспел за эти годы, прославился не только как художник, но и стал, благодаря своим картинам, другом многих просвещенных и влиятельных людей, проявил себя как ловкий светский человек, выполнял многие поручения дипломатического свойства, тайные, когда надо было действовать помимо дипломатических каналов... И вот вершина жизни: он получает ответственное поручение - заключить мир, который подвешен в воздухе много лет из-за нескольких спорных территорий. Договориться с огромной державой, которая угрожала благополучию его страны, только что добившейся свободы. Самый тяжелый в его жизни год, он подготовил договор, своим обаянием и умелым разговором приблизил дело к полному успеху... и тут его отстраняют. Приехал влиятельный вельможа, подписывает, ему все благодарности, а Паоло ничего, он же только художник, второго сорта человек.
Он возвращается, подавленный несправедливостью, а через два месяца любимая жена умирает в мучениях от рака, болезнь подкралась незаметно и быстро.
- Не сдавайся, - он молит ее, - держись, это пройдет, пройдет...
Глупые слова, он знает, и она знает тоже, улыбается, легкими пальцами касается его щеки:
- Пауль...
Только она его так называла, все остальные Паоло, он так хотел. Его называли в Италии -- Паоло-северянин.
-Ты счастливый человек, Пауль, у тебя есть силы сказать ей -- нет!.. Я не могу...
x x x
После ее смерти он надломлен, разбит. Работает по-прежнему днями и ночами, просто привык к постоянному труду... все те же солнечные виды, поверхностная радость, нелепый пустой мажор... Что делать, по-другому не умея, ничего не чувствуя, продолжает - не успев закончить одну картину на заказ, не задумываясь, набрасывает новые темы, торжество бога войны, гибель Ахилла, взятие Трои... а доделывают ученики огромной мастерской.
И так он живет одиноко несколько лет. Жизнь не возвращается к нему, собственная живопись раздражает.
Отец Паоло, бездельник, шулер, бросивший в свое время жену и сына, он еще жив, ему за девяносто, слепой, живет в отдельном флигеле огромного дворца, слуги, уход...
- Папа, все ли у тебя есть, чего бы ты хотел еще ?
- Дурак, я жить хочу!!!
Он смотрит на отца, и не может понять. Но постепенно...
x x x
Банально сказано, но все проходит. Если не умер, то живи. Природная устойчивость и сила жизни побеждают. Вдруг он понимает, что еще не умер. Однажды утром просыпается и видит новый день. В пятьдесят шесть женится на шестнадцатилетней девочке, дочери своего друга. Рождаются два мальчика. Огромный дом снова наполняется жизнью, как сказали бы современные писаки, превращающие драмы в газетные банальности. Но, действительно, дом оживился, и он тоже. Стал спокойней, вроде бы глубже, пишет портрет жены, небольшой, теплый, камерный, к большим холстам почти не притрагивается, вроде бы и нет необходимости - огромная мастерская, способные ученики -- Йорг, Франц, Айк, теперь он пишет небольшие эскизы для картин, зато какие!... Он мог за считанные минуты набросать на картонке рисуночек пером или углем, немногословный и настолько точный, что при многократном увеличении, перенесении на холст, потом не находил ошибок, подправлял несколькими штрихами, и все.
Проходит еще время, и он возвращается к себе - снова гигантские замыслы, довольно пустая радость, великие страсти, за которыми ни тепла, ни истинного чувства. И опять все это не кажется ему фальшивым, он воспрял духом, он снова бог живописи...
А, может, фальши не было? Может, наивная мечта о теплой спокойной жизни человека под покровительством добрых и веселых богов?..
Пусть в жизни не так, но очень уж хотелось бы, да?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Истины конца.
x x x
Искусство мудро, и одна из мудростей в том, что оно забывает о создателе. Картина нередко выше и значительней художника, он вложил в нее все лучшее, что имел, а иногда художник гораздо интересней своего творения... В конце концов изображение становится отдельной жизнью, своим миром, и даже личностью -- дышит, общается с другими, далекими поколениями, и постепенно вопрос "что же хотел сказать нам автор" отмирает, отмирает...
Так вот, Паоло, он не изменился, он вернулся, а значит в картинах была его суть, не больше и не меньше.
И снова он живет весело и счастливо, еще пять лет.
Потом думаешь, боже, как мало, всего-то пять... На деле же все лучшее на земле совершается быстро и незаметно. Написать хорошую книгу можно за неделю, хорошую картину -- за час. Но почему же, почему, если так быстро, и легко, и незаметно, - не каждый час и не каждый день, и даже не каждый год -- такой вот год, и день, и час, когда это незаметно и быстро делается и происходит? Чего-то не хватает? Духом не собраться? Или, хотя и быстро, и незаметно, но не так уж и легко? А может хочется просто жить, как говорят те, кто ничего такого не создал, не может, не умеет -- " мы просто хотим жить..." И они правы, черт возьми, ведь все имеют право, а как же!
За эти пять лет он создал целый мир, по своему понятию и разумению. А потом заболел.
x x x
Слабость, боли в суставах... мерзкий сырой подвал, в котором прошло детство, догнал его и ударил. Потом зубы - мелочь, но тоже следствие времени, когда он ел кое-как и не замечал зелени. Зубы выпадали один за другим, и в конце концов еда стала причинять страдания, а он так любил вкусно поесть!
Но все это не главное - живопись начала подводить его.
Он больше не мог писать, рука не слушалась, плечо нестерпимо ныло и скрипело при малейшем движении.
И еще, странная вещь произошла - он стал сомневаться в своих основах, что было не присуще его жизни на протяжении десятилетий. Началось с мелочей. Как-то на ярмарке он увидел картинку, небольшую...
x x x
Там в рядах стояли отверженные, бедняки, которым не удалось пробиться, маляры и штукатуры, как он их пренебрежительно называл - без выучки, даже без особого старания они малевали крошечные аляповатые видики и продавали, чтобы тут же эти копейки пропить. Молодая жена, он недавно женился, потянула его в ряды -- "смотри, очень мило..." и прочая болтовня, которая его обычно забавляла. Она снова населила дом, который погибал, он был благодарен ей милое существо, и только, только... Сюда он обычно ни ногой, не любил наблюдать возможные варианты своей жизни. В отличие от многих, раздувшихся от высокомерия, он слишком хорошо понимал значение случая, и что ему не только по заслугам воздалось, но и повезло. Повезло...
