ПРИЗРАЧНЫЕ ТРОНЫ И ВЕЧНЫЙ ТЕАТР
Для театра это не будет иметь значения. Падут любые Бастилии, но театр устоит. Апостольский Габсбург обрушился. Высочайший Гогенцоллерн томится в Голландии под угрозой суда по обвинению в том, что воевал за свою страну с Англией; Имперский Романов погиб, говорят, жалкой смертью; он, возможно, и жив, а быть может и нет, о нем не вспоминают, как если б то был простой крестьянин; повелитель эллинов уравнялся со своей челядью в Швейцарии; после короткой славы премьер-министры и главнокомандующие пали, как Солоны и Цезари, и уходят во тьму, наступая друг другу на пятки, словно потомки Банка. Но Еврипид и Аристофан, Шекспир и Мольер, Гете и Ибсен прочно занимают свои вечные троны.
КАК ВОЙНА ЗАСТАВЛЯЕТ МОЛЧАТЬ ДРАМАТУРГА
Что до меня, можно было бы спросить, пожалуй, разве я не написал двух пьес о войне, вместо двух памфлетов о ней? Ответ будет многозначен. Вы не можете вести войну с войной и со своим соседом одновременно. Война не терпит яростного бича комедии, не терпит безжалостного света смеха, ослепительно сверкающего со сцены. Когда люди геройски умирают за свою родину, не время показывать их возлюбленным и женам, отцам и матерям, что они падают жертвою промахов, совершаемых болванами, жертвою жадности капиталистов, честолюбия завоевателей, выборной лихорадки демагогов, фарисейства патриотов, жертвою Похоти и Лжи, Злобы и Кровожадности, всегда потворствующих войне, потому что она отпирает двери их тюрем и усаживает их на троны власти и популярности. А если всех их безжалостно не разоблачать, они и на сцене будут укрываться под плащом идеалов, так же, как укрываются в реальной жизни.
И хотя для показа найдутся предметы и получше, для войны нецелесообразно было показывать все это, пока исход ее не определился. Говорить правду несовместимо с защитой государства. Мы сейчас читаем "откровения" наших генералов и адмиралов, с которых перемирие сняло наконец обет молчания. Генерал А во время войны в своих взволнованных донесениях с фронта рассказывал, как в таком-то и таком-то бою генерал Б покрыл себя бессмертной славой. Теперь генерал А рассказывает нам, как из-за генерала Б мы чуть не проиграли войну, так как он не выполнил в том случае приказов генерала А и сражался, а не отступил, как ему следовало. Прекрасный сюжет для комедии, вне всякого сомнения,- теперь, когда война окончена. Но если бы генерал А выболтал все это в свое время, как бы это подействовало на солдат генерала Б? И если бы со сцены стало известно, что премьер-министр и военный министр, под началом которых состоял генерал А, думали о нем, как бы это сказалось на судьбе Англии? Вот почему, несмотря на острейшие искушения, из соображений лояльности комедии следовало тогда молчать. Ведь искусство драматурга не ведает патриотизма; не признает иных обязательств, кроме верности подлинной истории; ему нет дела, погибнет ли Германия или Англия; оно готово скорее крикнуть вместе с Брунгильдой: "Lass'uns verderben, lachend zu grunde geh'n", [Пусть мы падем, и, смеясь, погибнем (нем.)] чем обманывать или быть обманутым. И таким образом, во время войны искусство драматурга становится большей опасностью, чем яд, клинок или тринитротолуол. Вот почему я не должен был выпускать на сцену "Дом, где разбиваются сердца" во время войны: немцы в любой момент могли последний акт спектакля превратить из вымысла в реальность и не стали бы, пожалуй, дожидаться подсказки из будки суфлера.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Ясный сентябрьский вечер. Живописный гористый пейзаж
северного Сусекса открывается из окон дома, построенного
наподобие старинного корабля с высокой кормой, вокруг
которой идет галерея. Окна в виде иллюминаторов,
обшитые досками, идут вдоль всей стены настолько часто,
насколько это позволяет ее устойчивость. Ряд шкафчиков
под окнами образует ничем не обшитый выступ,
прерывающийся примерно не середине, между ахтерштевнем
и бортами, двухстворчатой стеклянной дверью. Вторая
дверь несколько нарушает иллюзию, она приходится как бы
по левому борту корабля, но ведет не в открытое море,
как ей подобало бы, а в переднюю. Между этой дверью и
галереей стоят книжные полки. У двери, ведущей в
переднюю, и у стеклянной двери, которая выходит на
галерею, - электрические выключатели. У стены,
изображающей правый борт, - столярный верстак, в
тисках его закреплена доска. Пол усеян стружками, ими же
доверху наполнена корзина для бумаги. На верстаке лежат
два рубанка и коловорот. В этой же стене, между
верстаком и окнами, узкий проход с низенькой дверцей, за
которой видна кладовая с полками; на полках бутылки и
кухонная посуда.
На правом борту, ближе к середине, дубовый чертежный
стол с доской, на которой лежат рейсшина, линейки,
угольники, вычислительные приборы; тут же блюдечки с
акварелью, стакан с водой, мутной от красок, тушь,
карандаши и кисти. Доска положена так, что окно
приходится с левой стороны от стула чертежника. На полу,
справа от стола, корабельное кожаное пожарное ведро. На
левом борту, рядом с книжными полками, спинкой к окнам,
стоит диван; это довольно массивное сооружение из
красного дерева престранно покрыто вместе с изголовьем
брезентом, на спинке дивана висят два одеяла. Между
диваном и чертежным столом, спинкой к свету, большое
плетеное кресло с широкими подлокотниками и низкой
покатой спинкой; у левой стены, между дверью и книжной
полкой, - небольшой, но добротный столик тикового
дерева, круглый, с откидной крышкой. Это единственный
предмет убранства в комнате, который - впрочем, отнюдь
не убедительно - позволяет допустить, что здесь
участвовала и женская рука. Голый, из узких досок. ничем
не покрытый пол проконопачен и начищен пемзой, как
палуба.
Сад, куда ведет стеклянная дверь, спускается на южную
сторону, а за ним уже виднеются склоны холмов. В глубине
сада возвышается купол обсерватории. Между обсерваторией
и домом - маленькая эспланада, на ней флагшток; на
восточной стороне эспланады висит гамак, на западной
стоит длинная садовая скамья.
Молодая девушка, в шляпе, перчатках и плаще, сидит на
подоконнике, повернувшись всем телом, чтобы видеть
расстилающийся за окном пейзаж. Она сидит, опершись
подбородком на руку, свесив небрежно другую руку, в
которой она держит томик Шекспира, заложив палец на той
странице, где она читала. Часы бьют шесть.
Молодая девушка поворачивается и смотрит на свои часы.
Она встает с видом человека, который давно ждет и уже
выведен из терпения. Это хорошенькая девушка, стройная,
белокурая, с вдумчивым лицом, она одета очень мило, но
скромно, - по всей видимости, это не праздная модница.
Со вздохом усталой покорности она подходит к стулу у
чертежного стола, садится, начинает читать Шекспира.
Постепенно книга опускается на колени, глаза девушки
закрываются, и она засыпает.
Пожилая служанка входит из передней с тремя
неоткупоренными бутылками рома на подносе. Она проходит
через комнату в кладовую, не замечая молодой девушки, и
ставит на полку бутылки с ромом, а с полки снимает и
ставит на поднос пустые бутылки. Когда она идет обратно,
книга падает с колен гостьи, девушка просыпается, а
служанка от неожиданности так вздрагивает, что чуть не
роняет поднос.
Служанка. Господи помилуй!
Молодая девушка поднимает книгу и кладет на стол.
Простите, что я разбудила вас, мисс. Только я что-то вас не знаю. Вы
кого же здесь ждете? Девушка. Я жду кого-нибудь, кто бы дал мне понять, что в этом доме знают о
том, что меня сюда пригласили. Служанка. Как, вы приглашены? И никого нет? Ах ты господи! Девушка. Какой-то сердитый старик подошел и посмотрел в окно. И я слышала,
как он крикнул: "Няня, тут у нас на корме молоденькая хорошенькая
женщина, подите-ка узнайте, что ей нужно". Это вы няня? Служанка. Да, мисс. Я няня Гинеc. А это, значит, был старый капитан Шотовер,
отец миссис Хэшебай. Я слышала, как он кричал, но я подумала, что он
насчет чего-нибудь другого. Верно, это миссис Хэшебай вас и пригласила,
деточка моя? Девушка. По крайней мере, я так поняла. Но, пожалуй, мне, право, лучше уйти. Няня. Нет, что вы, бросьте и думать об этом, мисс. Если даже миссис Хэшебай
и забыла, так это будет для нее приятный сюрприз. Девушка. Признаться, для меня это был довольно неприятный сюрприз, когда я
увидела, что меня здесь не ждут. Няня. Вы к этому привыкнете, мисс. Наш дом полон всяческих сюрпризов для
того, кто не знает наших порядков.
Капитан Шотовер неожиданно заглядывает из передней; это
еще вполне крепкий старик с громадной белой бородой; он
в бушлате, на шее висит свисток.
Капитан Шотовер. Няня, там прямо на лестнице валяются портплед и саквояж;
