Ты – прелесть, Анита.
Анита. Это за счет меня все ругать, потому что я кусать мистер Вернон?
Филип. Нет. Разумеется, нет.
Анита. Честный слово, я много отдать, чтобы это не сделать.
Филип. Ой, да никто уже и не помнит.
Анита. Ты знать, почему я так сделать? Все помнить, что я кусать, но никто ни раз не спросить почему.
Филип. Почему же?
Анита. Он хотеть взять триста песетас из мой чулок. И что я остаться делать? Сказать: «Да, отлично. Вперед. Пожалуйста»? Нет, я кусать.
Филип. Ну и правильно.
Анита. Ты думать? Правда?
Филип. Да.
Анита. Ах, ты так милый. Скажи, ты ведь уже не хотеть совершать ошибка с этот крупный блондинка?
Филип. Ты знаешь, Анита, боюсь, что как раз хочу. В этом вся и беда. Я собираюсь сделать абсолютно колоссальную ошибку. (Подзывает Официанта, смотрит на часы. Обращается к Официанту.) Сколько на ваших?
Официант (смотрит на часы над баром, потом на часы Филипа). Столько же, сколько на ваших.
Анита. Будет колоссальный, ты еще видеть.
Филип. А ты не ревнуешь?
Анита. Нет. Просто ненавидеть. Вчера вечер пытаться любить. Сказать: хокей, все – camaradas. Начаться большой обстрел. Может, все умереть. Должен быть все camaradas друг с другом. Зарыть топор война. О, я не думать. Нет эгоизм. Любить свой враг, как себя. Весь этот чушь.
Филип. Ты была великолепна.
Анита. Такой бессмыслица – только пока ночь. Утром я проснуться – и первым делом возненавидеть этот женщина. На весь день.
Филип. Знаешь, лучше не стоит.
Анита. Что она от ты надо? Она брать мужчина, как рвать цветы. От нечего делать. Сорвать и поставить в комната. Ты она нравиться. Потому что ты тоже большой. Слушай. Я ты любить, даже если ты карлик.
Филип. Ну-ну, Анита. Полегче.
Анита. Слушай внимательный. Я ты любить, если ты больной. Я ты любить, если ты немой и уродливый. Я ты любить, если ты горбун.
Филип. Горбуны – везучие.
Анита. Я ты любить, если ты невезучий горбун. Я ты любить, если денег нет. Хочешь? Я ты сама дать деньги.
Филип. Кажется, это единственное, до чего я не докатился с этой работой.
Анита. Я не шутка. Серьезный. Филип, оставить она в покое. Возвращаться туда, где тебя хокей.
Филип. Боюсь, не могу, Анита.
Анита. А ты попытка. Нет меняться. Ты раньше любить, ты снова любить. Так всегда получаться, когда мужчина – мужчина.
Филип. А я, видишь, изменился. И сам этому не рад.
Анита. Ты не меняться. Я тебя знать хорошо. Я тебя долго знать. Ты не такой, который меняться.
Филип. Все люди меняются.
Анита. Неправда. Устать – да. Потянуть прочь – да. Путаться с кто-нибудь – да. Разозлиться? Да, да! Дурно обращаться? Да, много. Измениться? Нет. Только новый привычка. Привычка, и все. С кто угодно, одно и то же.
Филип. Ясно. Да, ты права. Но, видишь ли, иногда встречаешь родную душу – и вскоре сам себя не узнаешь.
Анита. Она для ты не родной душа. Она не как ты. Из другая порода людей.
Филип. Да нет, из такой же.
Анита. Слушай, из-за этот большой блондинка ты уже чокнутый. Так быстро – и ты уже плохо соображать. Ты с она – разный, как кровь и краска. Выглядеть одинаково. Может, кровь. Может, краска. Ладно. Налить в тело краска вместо кровь. Что получиться? Американский женщина.
Филип. Ты к ней несправедлива, Анита. Допустим, она ленивая, избалованная и глупая, а еще – ужасная эгоистка. Но все-таки очень красивая, очень любезная, очаровательная, чистая душа… и еще она храбрая.
Анита. Хокей. Красивый? На что тебе красивый, когда получить свое? Я тебя знать. Любезный? Хокей; сейчас – любезный, потом – нелюбезный. Очаровывать? Да; как удав очаровывать кроликов. Чистый? Ты я смешить. Ха-ха-ха. Честный, пока нет улика вина. Храбрый? Храбрый? Я бы снова смеяться, если бы в животе остаться смех. Храбрый? Вот посмеяться-то. Хо-хо-хо. Что ты столько времени делать на этот война, если не отличать, кто храбрый, а кто просто глупый. Храбрый? Выкусить… (Встав из-за стола, хлопает себя по заду.) Все. Теперь я уходить.
Филип. Ты к ней слишком строга.
Анита. К ней строга? Я хотеть бросить ручной граната в постель, где она теперь спать. Этот самый минута. Я честно говорить. Вчера вечер я пытаться весь этот чушь. Жертва. Весь этот уступить. Ты знать. Теперь у я один чувство, зато настоящий. Я ненавидеть. (Уходит).
Филип (Официанту). Скажите, товарищ из Интернациональной бригады меня не спрашивал? Его зовут Макс. Лицо вот здесь изуродовано. (Накрывает ладонью нижнюю челюсть.) Передних зубов нет, а десны черные – там, где их выжигали каленым железом. И еще шрам такой… (Проводит по нижней челюсти пальцем.) Видели этого товарища?
Официант. Такого здесь не было.
Филип. Если придет, попросите его зайти в отель, хорошо?
Официант. В какой отель?
Филип. Он знает, в какой. (Выходя, оборачивается). Передайте, что я пошел его искать.
ЗАНАВЕС
Явление третье
Те же декорации, что в третьем явлении первого действия. Смежные номера 109 и 110 в отеле «Флорида». За окнами темно, шторы задернуты. Номер 110 пуст и не освещен. В номере 109 горят и настольная лампа, и люстра на потолке, и прикрученный в изголовье кровати светильник. Электрический обогреватель и электроплитка тоже включены. Дороти Бриджес, одетая в водолазку, твидовую юбку, шерстяные чулки и сапожки до щиколотки, возится с кастрюлей, поставленной на электроплитку. Сквозь зашторенные окна доносится отдаленная пулеметная очередь. Дороти звонит в звонок. Не дождавшись ответа, звонит еще раз.
Дороти. Да чтоб он провалился, этот электрик! (Подходит к двери, распахивает ее.) Петра! Петра!
Слышны шаги Горничной, идущей по коридору. Она показывается в дверях.
Петра. Да, сеньорита?
Дороти. Петра, где электрик?
Петра. Вы еще не знаете?
Дороти. Нет. А что? Я хочу одного – чтобы он пришел и звонок починил!
Петра. Он не сможет прийти, сеньорита. Он мертв.
Дороти. Как это?
Петра. Вчера вечером был убит, когда вышел на улицу во время обстрела.
Дороти. Во время обстрела – на улицу?
Петра. Да, сеньорита. Он выпил немного и собирался домой.
Дороти. Бедняжка!
Петра. Да, сеньорита, такая жалость!
Дороти. Как его убили, Петра?
Петра. Говорят, кто-то выстрелил из окна. Не знаю, мне так сказали.
Дороти. Да кто же будет целиться из окна?
Петра. О, они всегда целятся ночами из окон во время обстрелов. Люди из пятой колонны. Те, кто воюют с нами прямо в городе.
Дороти. За что же в него стрелять? Он просто рабочий.
Петра. Даже по одежде было заметно, что он рабочий.
Дороти. Вот и я о том же, Петра.
Петра. За это и застрелили. Они же наши враги. Даже мои. Если я умру – они тоже обрадуются. Скажут: вот, одной работницей меньше.
Дороти. Но это ужасно!
Петра. Да, сеньорита.
Дороти. Просто кошмар. То есть они палят по людям, даже не разбирая, кто это?
Петра. О, да. Они –
