От бессонницы и тревоги Надя совсем извелась. Врачи настоятельно просили, нет, требовали поместить Ефима в больницу. Она наотрез отказывалась: ведь направляли-то они ее умного, талантливого мужа не куда-нибудь, а в психиатрическую больницу, проще - в сумасшедший дом. Нет, на это она ни за что не согласится.
- Поймите, Надежда Павловна, - уговаривал ее психиатр, — у вашего мужа рецидив двух фронтовых контузий. Состояние его требует немедленной госпитализации, за ним нужно постоянное наблюдение специалиста. Своим упрямством вы только усугубляете и затягиваете процесс. Не беспокойтесь, его поместят в самое легкое, почти санаторное отделение.
И Надя сдалась.
...Велением судьбы Ефим снова попал в ту самую лечебницу, где побывал после конфликта с Яшкой-кровопийцем.
В приемном покое обычные формальности: завели историю болезни, вымыли в ванной, облачили в полотняное, хотя и выстиранное - неопрятного вида с желтыми подтеками белье; повели в первое, действительно, тихое отделение. Проводившая Ефима санитарка, передала его из рук в руки дежурной сестре отделения, забрала халат и шлепанцы.
- Посидите на диванчике, - сказала приветливо сестра, - сейчас принесу вам пижаму и тапочки. Одну минуточку!
Минуточка затянулась на добрые полчаса. В длинном коридоре - ни души. Пять палатных дверей прикрыты, шестая, за которой скрылась сестра, входная. Коридор неярко освещен тремя электролампочками. Ни одного окна. Под высоким потолком, на небольшом расстоянии одна от другой - репродукции картин известных художников-пейзажистов. Между двух картин стучат старинные маятниковые часы. Их стук в глухой тишине кажется невероятно громким. Во всю длину красного крашеного дощатого пола распластана некогда нарядная, от времени вытертая-перевытертая ковровая дорожка. У стены еще два дивана, обтянутых серой материей.
В коридоре холодновато — наверно, плохо топят. Ефим зябко ежился в больничном ветхом бельишке. Куда же запропастилась сестра с пижамой и тапочками? Подобрав под себя босые ноги, он чутко вслушивался в тишину.
И вдруг тишина взорвалась! С жутким криком: «Не-ет! Не я! Не я стрелял! Не я!» - из ближайшей палаты в коридор выскочил высокий, плечистый полуголый человек, с торчащей дыбом копной седых волос. Глаза вытаращены, рот перекошен, широкое, похоже, азиатское скуластое лицо - бледнее полотна. Согнутые в локтях длинные руки будто безуспешно кого-то отталкивали от себя. «Не трожь-те! Не я! Отойдите! Отстаньте, не я!» - отчаянно вопил человек.
От неожиданности, от страха Ефим отпрянул в угол дивана, закрыл уши ладонями. Орущий почему-то привиделся ему смертельно раненым фрицем: вот-вот он навалится на него всей тушей, мертвой хваткой сдавит ему горло... Ефим будто даже увидел движение «фрица» в его сторону. Он уже приготовился было встретить фашиста лицом к лицу... но тут, похоже из-под земли, появились возле «фрица» два гигантских санитара, скрутили ему руки назад, как пушинку уложили на соседний диван. Укрощенный больше не кричал, не бился. Всхлипывая, как обиженный ребенок, он просил насевшего на него громилу-санитара:
- Хватит, варнак, отпусти, больно.
- Больно? Это хорошо! - промычал «варнак». - Стало быть, ты в чувство вошел.
Появилась, наконец, сестра.
- Опять Губайдулин орал? - спросила спокойно, протягивая Ефиму тапки и пижаму. - Одевайтесь. Небось замерзли?
- Да, - ответил Ефим. Находясь под впечатлением недавнего происшествия, с опаской посмотрел на связанного человека. - Что с ним? Почему он так страшно кричит?
- С Губайдулиным? - переспросила сестра. - Ничего особенного, с ним такое часто случается. Профессиональное заболевание у него. Вообще-то, он мужчина тихий. У нас здесь все тихие... Оделись? Пойдемте в палату. Она махонькая, всего на две койки. Вам хорошо там будет. Парень молодой да вы. Красота! Сами увидите.
Они вошли в палату.
- Вот вам новенький сосед, Жуковский, - обратилась сестра к худощавому парню, лежащему на кровати с книгой в руках.
Парень поверх книжки глянул на Ефима, кивнул, снова углубился в чтение.
Не раздеваясь, Ефим лег на свою кровать. Две подушечки - жиденькие, рыхлые - неважный приют для больной головы. Зато матрац на пружинной сетке - вполне подходящий. Ефим огляделся. Комната метра четыре в длину, два с половиной в ширину, примерно. Лицо соседа оказалось почти рядом. Ефим залюбовался красивой массивной головой молодого человека. С виду ему - лет двадцать шесть-двадцать восемь. Темно-русые волнистые волосы, прямой нос, темные густые брови - красивое лицо. Парень снова посмотрел на Ефима, карие умные глаза блеснули на секунду, улыбнулись, опять вернулись к открытой страничке книги.
Что-то знакомое было в лице этого парня, где-то Ефим уже видел его. Где, когда - никак не мог вспомнить. Напряг память, но неизвестно почему на симпатичный облик палатного соседа стала наплывать взлохмаченная голова оравшего недавно в коридоре больного. Оглушительный звериный вопль резанул уши Ефима: «Не я!» Ефим сунул голову между подушек, верхнюю плотно прижал к уху - все зря! Крик резал слух, врывался во все его существо, сбивал дыхание.
- А-а-а! - завопил Ефим. - Уберите сумасшедшего! Заткните ему глотку!
Парень соскочил с постели, бросился к Ефиму.
- Товарищ, а товарищ! Что с вами? Кого убрать? Меня, что ли? А может, Губайдулина? Так он сейчас нем, как рыба. - Сильная рука парня весомо и вместе с тем мягко трясла плечо Ефима. — Успокойтесь. Я сейчас позову сестру, она вам укол сделает. Хорошо?
- Это ты, Наденька? - спросил Ефим, уставившись на парня невидящим взором. - Уколов мне не надо, ты же знаешь, я их терпеть не могу.
Парень сел рядом, взял его за руку.
- Да успокойтесь же. Я не Наденька. Я - Володя, ваш сосед по палате.
- Как? Разве? - изумленно спросил Ефим. - А где моя жена, моя Наденька? Она ведь только что была здесь, вот здесь, рядышком.
- Вам показалось. Может, правда пригласить врача или сестру?
- Не надо, Володя, спасибо, - сказал устало Ефим. - Понимаете, нервишки у меня сдали. Две контузии для одной головы - неважный подарок. Я орал, наверно? Напугал вас?
Володя улыбнулся:
- Ни капельки. За восемь месяцев в этой кутузке я не такого насмотрелся и наслышался. Для меня даже истерические вопли Губайдулина звучат канареечной трелью... Простите, ваше имя?
- Ефим Моисеевич.
- Хотите, Ефим Моисеевич, - весело предложил Володя, - конфет пожевать? Настоящие шоколадные - «мишки», жена в воскресенье принесла. - Он достал кулечек из тумбочки, высыпал содержимое на одеяло. - Жуйте! Ей-богу, недурственно!
Развернув конфетку, Володя крепкими белыми зубами откусил половину, вторую протянул Ефиму.
- Съешьте, будем кунаками. Мы, наверно, одногодки? Мне двадцать девятый. А вам?
- Тридцать четвертый.
- Дистанция невелика. Один переход на коне, - рассмеялся он.
И Ефим сразу вспомнил, на кого похож его симпатичный сосед. Да на Григория Мелехова из кинофильма «Тихий Дон», точнее, на артиста, сыгравшего роль Мелехова.
- Да, есть сходство, - подтвердил Володя, - и я в самом деле сын и внук казачий. Только я родом не из Вешенской, а из другой станицы Придонья. А вы, Ефим, наблюдательный!
- Профессия... - Растаявшая во рту конфета вызвала приятное чувство, у Ефима вроде бы и состояние улучшилось, и настроение поднялось. Сосед по палате ему все больше и больше нравился. Но тщетно искал в нем Ефим хоть малейшие внутренние или внешние проявления психического нездоровья. Невозмутимый, уравновешенный, внешне - здоровяк. Лечится восемь месяцев... Что с ним? Может быть, что-то в прошлом? Спросить, как он очутился в этом учреждении - постеснялся. «Подожду, времени впереди много. Поживем - разберемся».
Внезапно за дверьми палаты опять раздался страшный, отчаянный крик.
- Орет? - вздрогнул Ефим. - Или мне почудилось?
Нет, на этот раз точно, Губайдулин. Очередной приступ истерии. Что-то сегодня зачастил.
— Что с ним? Ни с того ни с сего так неистово вопить?
— Ни с того ни с сего? — Володя выразительно покачал красивой головой. - Без причины таких вывихов в мозгу не случается. Губайдулин - палач. И палачи иногда плохо кончают.
- Что значит - палач?! Не понимаю...
Володя иронически улыбнулся.
— Кто-то же должен приводить в исполнение приговоры - и справедливые, а также и несправедливые. Или вы считаете, — он засмеялся, — что палачи встречаются преимущественно в романах, вроде «Трех мушкетеров»? Губайдулин - один из многих палачей МВД. Одиннадцать лет расстреливал, по совместительству — пытал. Однажды, во время рядового планового расстрела, бросил в сторону наган и заорал звериным криком: «Я не палач! Я не убивал! Не трожьте меня!» - рехнулся, одним словом. Уволили его на пенсию и упекли под эту крышу. Третий год здесь на лечении. Его бы, гада, не лечить, а пытать надо, как он это делал, пока не сдохнет, пес бешеный.
