вас прошла без единого слова? – спросила мисс Бивор.
– Да. Но со мной такое уже случалось. Однажды мой муж прошел мимо меня на Хай-стрит и посмотрел на меня как на незнакомку.
– Ваш муж – да, пожалуй, – сказала мисс Бивор, – но только не Корделия, я ни за что бы не поверила, что ее милое личико может выглядеть так. – Она шумно разрыдалась, потом неожиданно перевела дыхание и оцепенела. – Что-то в руке? Вы имеете в виду пузырек? Что-то, что могло быть ядом?
– Вот видите, как несовершенна любовь, – произнесла мама. – Из моих слов вы должны были понять, что она в опасности, но вы пропустили их мимо ушей, вас поглотила боль, которую она вам причинила, когда посмотрела на вас как на чужую. И все же ваша любовь к ней – это лучшее, на что вы способны. А моя любовь к ней – лучшее, на что способна я, и обе они, похоже, бесполезны. При этом любовь должна быть полезной. Но вот она я, стучу в дверь и не получаю ответа, и вот вы, и ни одна из нас не знает, что делать.
– Может, мне сходить за человеком, который починил сундук Кейт, он всего в нескольких домах от нас по Хай-стрит? – спросила я. – Он открыл замок на сундуке, он сказал, что умеет открывать любые замки.
– В том-то и загвоздка, – сказала мама. – Я не знаю, насколько это будет разумно. Я не очень-то верю, что кто-то из вас, дети, совершит самоубийство, какими бы ни были обстоятельства. Я уверена, во всех вас слишком сильно желание жить как можно дольше, да и кто бы этого не хотел? Так что я считаю маловероятным, что Корделия убьет себя. Но гордость – это основа ее жизни. Какой же это риск – заводить детей! Это проявляется даже в именах, которые им даешь. Мэри настолько бескомпромиссна, что ей подходит имя из Ветхого Завета, Роуз похожа на колючий кустарник, а Корделия живет гордостью. Так вот, если я позову незнакомого мужчину, чтобы он выломал ей дверь, она никогда меня не простит. Но, с другой стороны, это сильный риск. Она что-то прятала от меня в руке.
– В конюшне есть стремянка, – произнесла Мэри. – Мы можем ее принести, и одна из нас поднимется по ней, заберется в окно и отопрет дверь изнутри.
– Без толку, – сказала мама. – Я уже ходила посмотреть на стремянку. Из-за чугунного крыльца вы не сможете поставить ее так близко к стене, чтобы достать до окна. Я вернусь и еще постучу в дверь.
Мы все направились к дому, но остановились, когда Ричард Куин сбежал по ступеням и бросился к нам по лужайке.
– Кейт говорит, что Корделия заперлась в своей комнате, что это значит? – воскликнул он, схватив маму за руки.
– Ганс Фехтер только что сказал ей, что она не умеет играть, и она не может с этим смириться, – ответила мама. – Она заперлась в комнате и не открывает мне, и мы боимся, что она могла принять яд.
– Это вряд ли, – сказал Ричард Куин. – Она на много лет нас с вами переживет. Но она должна была тебе ответить, это грубо и некрасиво, к тому же совершенно бесполезно, ведь, хоть ты, мама, этого и не заметила, я уже такой большой, что без особых усилий могу за пару минут вышибить любую дверь в доме. И сейчас я это и сделаю. Пойдемте.
Мы покорно последовали за ним в дом. Когда мы проходили через гостиную, мисс Бивор простонала: «Она всё, что у меня есть», пошатнулась и упала поперек кресла. Мама спокойно посмотрела на нее, сказала: «Бедная идиотка, было бы намного милосерднее оставить ее умирать сразу после рождения», и пошла наверх. Когда мы подошли к двери Корделии, мама стала греметь дверной ручкой, звать ее и умолять, чтобы она просто сказала, что у нее все в порядке. Ответом была тишина; и Ричард Куин налег плечом на дверь, потом на секунду отстранился, чтобы улыбнуться маме и крикнуть: «Корделия, Корделия, если не откроешь дверь, я ее высажу». Мы услышали слабый стон, доска треснула под его нажимом, он просунул внутрь руку, повернул ключ с другой стороны замка, и мы ворвались в комнату.
Корделия лежала на кровати наискосок, головой на самом краю подушки; ее плечо выступало за пределы матраса, рука свешивалась на пол. Длинная узкая юбка делала ее похожей на упавшую колонну. Она не отвечала не из-за злости. Она не была способна даже на малейшее движение. Зеленоватый цвет ее кожи, неподвижность ее ноздрей, приоткрытых губ, занавеси ресниц на ее щеках – все указывало на то, что течение ее жизни почти остановилось.
– Смотрите, – шепнула Мэри мне и Ричарду Куину.
Правая рука Корделии плетью свисала на пол, но ее правая ладонь не обмякла. Она сжимала пузырек со специальным порошком, которым Кейт чистила раковины и туалеты, и вращала его в ладони, а ее пальцы старались вытащить пробку. Однако старались они не слишком сильно. Они выглядели такими же упертыми и рассудительными, какой до сих пор казалась сама Корделия, и откручивали пробку с расчетом на неудачу. Но Корделия из последних сил заставляла их ее достать. Ричард Куин наклонился, схватил пузырек и сразу вышел из комнаты, но послушно вернулся, когда мама воскликнула:
– О мой бедный ягненочек! Поднимите ее, ей нельзя так лежать, она упадет.
Он взял Корделию на руки, переложил на середину кровати и приподнял, так что мама, встав на колени, смогла заглянуть ей в лицо и пообещать:
– Моя дорогая, моя дорогая, вот увидишь, скоро все это покажется совершенно не важным. – Но Корделия оставалась в ее объятиях неподвижной, как кукла, и мама, повысив голос, взмолилась: – Поговори со мной, дорогая, и скажи мне, что у тебя все хорошо.
При этих словах Корделия зашевелилась, помотала головой из стороны в сторону, открыла глаза, посмотрела на маму, потом поочередно на каждого из нас и простонала:
– Если я не стану знаменитой скрипачкой, как мне вырваться от вас?
Мама после секундной паузы ответила:
– Мы что-нибудь придумаем, дорогая, не бойся. Возможно, ты захочешь поучиться годик в школе за границей. Но об этом мы поговорим завтра, а сейчас тебе нужно выпить чаю и отдохнуть. Я пошлю к тебе Кейт, а ты должна раздеться и лечь в постель как полагается. Когда ты расстроен, нет места лучше кровати. Идемте, дети.
Ричард Куин бережно положил Корделию обратно на подушки, и мы все как могли тихо вышли из комнаты. Мама направилась было в гостиную, но спохватилась:
– Бедняжка мисс Бивор наверняка очнулась, а при ней мы разговаривать не сможем. Ах, эта злосчастная, великодушная женщина, чем она теперь наполнит свою жизнь? Но я должна вам кое-что сказать, мне придется сказать это прямо здесь. Дети, вас, наверное, ранило то, как неудачно Корделия выразила свои чувства. – Потом до ее сознания дошли наша бледность, наш окаменелый ужас. – Как, вы не понимали, что чувствует Корделия? Ах, дети, что за потрясение для вас!..
– Разве мы с ней ужасно обращались? Мы не хотели, – сказала Мэри, а я добавила:
– Мы не могли притворяться насчет ее игры, потому что знали, что однажды это закончится вот так. Рано или поздно кто-нибудь непременно бы наговорил ей гадостей. Но мы ее любим.
– Не тревожьтесь об этом, – продолжала мама. – Вы обращались с ней гораздо лучше, чем я могла бы ожидать, зная вас. Не думайте об этом больше. Нет, я говорю вздор. Вы не настолько глупы, чтобы поверить мне, что ваша сестра сказала это не всерьез или что она не имела в виду ничего такого. Так что попытайтесь понять ее как взрослые, ведь вы и в самом деле уже почти совсем большие. Корделия хочет уехать от нас подальше – она так остервенело играла на скрипке, чтобы заработать денег и уехать, – по причинам, которые не имеют к вам никакого отношения. Все это на совести у меня и вашего отца, и нам нет оправданий. Однако, опять-таки, это не совсем наша вина.
– Никому из нас не в чем тебя обвинить, – сказал Ричард Куин, – и мы все знаем, что могли бы обвинить во многом
