Ознакомительная версия.
Но хозяин медведя только ухмыльнулся и сильно ткнул зверя в грудь. Он, видимо, сразу смекнул, чем тут пахнет.
- Я дам вам два пенса, только не мучьте его.
- Маловато! - Хозяин осклабился еще шире и снова ткнул медведя в грудь.
Зрители развеселились.
- Три пенса! А если вы не сделаете этого, я вас стукну.
- Идет! - крикнул хозяин и протянул руку. - Так и быть: за три пенса согласен.
Я видел, как хозяин взял монеты и как затем зверь опустил передние лапы на землю. Как раз в эту минуту показался полицейский. Хозяин поспешил увести медведя, зеваки разошлись, и мы с моим стариком остались одни.
- Как бы мне хотелось взять к себе этого медведя, - сказал он. - У меня ему было бы хорошо... Но даже если бы я и мог купить его, что стал бы я с ним делать там, наверху, у себя? Ведь она такая странная женщина!
Мы шли по улице, и его мрачное настроение постепенно рассеивалось.
- Медведь - поистине необыкновенное животное, - сказал он. - Какие у него умные маленькие глазки! Я совершенно убежден, что это чудо природы!.. М-да, теперь моим кошечкам придется обойтись без обеда. Я собирался купить им еду на те три пенса.
Я попросил старика позволить мне купить что-нибудь его питомцам.
- Ну, что ж! - обрадовался он. - Зайдем вот сюда. Больше всего они любят тресковые головы.
В рыбной лавке хозяин посматривал на него с той же насмешливой улыбкой, какую он обычно вызывал и у других. Но мой друг ничего не замечал: он был слишком занят, разглядывая рыбу.
- Рыба - удивительное создание, уверяю вас, стоит только над этим задуматься, - пробормотал он. - Взгляните на ее чешуйки. Видели ли вы когда-нибудь такое совершенство?
Мы купили пять тресковых голов, которые он тут же сунул в кошелку. Затем мы распрощались, и он ушел, видимо, предвкушая удовольствие, с которым будет любоваться своими кошками, уплетающими эти головы.
После этого я часто виделся с ним. Иногда мы ходили вместе покупать какую-нибудь еду для его кошек, которых, кажется, становилось все больше. Он только и говорил, что о своих питомцах, о чудесах природы и о той поре в его жизни, когда он играл на флейте в театре "Хармони". Старик был без работы, если не ошибаюсь, больше десяти лет. И когда его об этом спрашивали, только вздыхал:
- Пожалуйста, оставим это!
Его хозяйка с бугристым лицом никогда не упускала случая поговорить со мной. Она была из тех женщин, которые всегда поступают по совести, но потом негодуют и злятся на свою совестливость.
- Я никуда не хожу, - говорила она.
- А почему?
- Не могу оставить дом.
- Но ведь дом не убежит.
А она, бывало, уставится на меня, будто думает, что дом и в самом деле может убежать, и повторяет:
- Ах, я никуда не хожу! Поистине шотландский темперамент!
Однако, несмотря на бойкий нрав, жилось ей, видимо, нелегко: вечно надо было что-то убирать, мыть, чистить, выбегать к двери на звонки, безвыходно сидеть дома и самой удивляться, зачем она держит у себя этого старика. Точно так же и ему жилось нелегко: надо было ходить по улицам, подбирать бездомных животных, всюду отыскивать чудеса природы и называть ее странной женщиной. Казалось, только умершая девочка связывает их.
И все же, когда в июле я снова зашел к ним, хозяйка была очень расстроена. Оказалось, что еще три дня назад бедный старик серьезно заболел.
- Он там, у себя, - сказала она. - Ни к чему не притрагивается. Я уверена, что он сам во всем виноват - все эти годы отказывал себе в еде ради своих кошек. Я сегодня выгнала вон этих мерзких тварей; духу их здесь больше не будет.
- Напрасно вы это сделали, - сказал я. - Это только огорчит его.
Она вскинула голову.
- Ха!.. Не знаю, зачем я вообще держала его у себя столько лет вместе с этими птицами и кошками, которые загадили весь дом. А теперь он лежит там и бормочет что-то совсем непонятное. Он заставил меня написать какому-то мистеру Джексону, в какой-то театр. Нет у меня никакого терпения. Да еще этот плюгавый снегирь все время торчит у него на подушке! Я бы и с ним расправилась, попадись только он мне в руки.
- А что говорит доктор?
- Двухстороннее воспаление легких. Наверно, промочил ноги, когда гонялся за какой-нибудь бездомной тварью. Мне теперь приходится за ним ухаживать. Его нельзя оставлять одного.
Когда я вошел к нему в комнату, он лежал совсем тихо. Солнечный свет падал на его постель, а снегирь и вправду сидел на подушке. От сильного жара у старика пылали щеки, и поэтому лицо его казалось еще краснее обычного. И он не то чтобы бредил, но и не владел полностью своими мыслями.
- Мистер Джексон!.. Он скоро приедет... Мистер Джексон! Он это сделает для меня. Я вправе попросить его, раз уж приходится умирать... Странная женщина!.. Мне не хочется есть!.. Только бы вздохнуть...
Тут снегирь вспорхнул с подушки и стал кружить по комнате, очевидно, напуганный непривычными тревожными нотками, прозвучавшими в голосе хозяина.
Старик, должно быть, узнал меня.
- Кажется, я умираю, - сказал он. - Я очень ослабел... Как хорошо, что некому горевать обо мне... Хоть бы он пришел поскорее... Пожалуйста... - Тут он с трудом приподнялся на постели. - Пожалуйста, уберите эту сетку с окна... чтобы мои кошки могли вернуться... Она их прогнала. Я хочу, чтоб он пообещал взять их к себе... и этого маленького забияку... чтоб кормил их на мои деньги, когда я умру...
Понимая, что такое волнение для него опасно, я убрал сетку. Тогда он снова упал на подушку и сразу же успокоился. Вскоре все его кошки, одна за другой, крадучись, влезли в окно и, спрыгнув на пол, расселись у стены. А снегирь, как только он умолк, вернулся на подушку.
Старик, не отрываясь, смотрел на солнечные блики, игравшие на его постели, и глаза его излучали какое-то неземное сияние.
- Видели ли вы что-нибудь более прекрасное, чем этот солнечный свет? тихо, но вполне внятно спросил он. - Это поистине чудо природы!
Затем он не то забылся, не то впал в оцепенение. А я продолжал сидеть у окна, чувствуя облегчение и в то же время несколько обиженный тем, что заботу о кошках и снегире поручили не мне.
Вскоре с улицы донесся шум легковой машины. И почти сразу же в комнате появилась хозяйка. Эта женщина, всегда такая резкая и порывистая, вошла совсем тихо и сказала шепотом:
- Он приехал.
Я вышел навстречу гостю и увидел человека лет шестидесяти, в черном пиджаке и ярком жилете, из карманчика которого свисала золотая часовая цепочка, в светлых брюках, лакированных ботинках и глянцевитой шляпе. У него было пухлое, красное лицо и нафабренные седые усы. Казалось, весь он лоснится, только глаза были тусклые, с желтоватым налетом, как у человека, страдающего болезнью печени.
- Мистер Джексон?
- Он самый. Как наш старик?
Я открыл дверь в соседнюю комнату, которая, как мне было известно, всегда пустовала, и жестом пригласил его войти.
- Он тяжело болен. Если вы не возражаете, я расскажу вам, зачем он хотел вас видеть.
Мистер Джексон бросил на меня выразительный взгляд, который, вероятно, должен был означать: "Меня не проведешь!"
- Ну, ладно! - буркнул он. - В чем дело? Я рассказал ему обо всем и добавил:
- Он, должно быть, думает, что в случае его смерти вы, по доброте сердечной, согласитесь опекать его питомцев.
Мистер Джексон ткнул тростью с золотым набалдашником в облезлый умывальник.
- Он что, и впрямь собирается отдать богу душу?
- Боюсь, что так. Он страшно исхудал - кожа да кости. В чем только душа держится!
- Гм! - хмыкнул мистер Джексон. - Бездомные кошки, говорите, да еще снегирь! Ну что ж, ничего не поделаешь. Он всегда был немножко с придурью. Так-то... Когда я получил письмо, то подумал: "Что за черт!" Мы регулярно выплачивали ему пять фунтов каждые три месяца. И сказать по правде, он заслужил это. Тридцать лет работал в нашем заведении и не пропустил ни одного дня. Был первоклассным флейтистом. Ему не следовало бросать работу, и я всегда считал, что сделал он это с болью в сердце. Если человек не заботится о себе, - пропащее дело. На этот счет у меня твердое мнение. Поверьте, я был таким же, как он, когда начал свою карьеру. Но я не стоил бы и ломаного гроша, если б пошел по его стопам. Это уж точно! - Мистер Джексон самодовольно крякнул и продолжал: - Бывали у нас в "Хармони" и трудные времена. Приходилось от многого отказываться. Но самое главное у нас все же осталось - музыка. Старина Моронелли - мы называли его так, потому что, видите ли, тогда были в моде итальянские фамилии - считался у нас лучшим флейтистом. Однажды я пришел к нему и говорю: "Послушайте, Моронелли, с кем из наших молодых флейтистов нам проще всего расстаться?" "Ах, мистер Джексон, - говорит он. Как сейчас, помню его смешную сморщенную физиономию. - Неужели одного из них придется уволить? У Тимминсани - это тот, что был постарше, - жена, семья. А Сметони - то есть Смит, значит, - у него только сынишка. Плохие времена настали для флейтистов". "Да, - говорю, - знаю, нелегко пойти на это, но наш театр вынужден сейчас сократить расходы. Одному из них придется уйти". "Боже мой!" - закричал он. Смешной он все-таки старикашка!.. М-да, так что ж вы думаете? На следующий день он сам попросил, чтобы его уволили. Даю вам слово, я сделал все, чтобы отговорить. В то время ему было ни много, ни мало шестьдесят лет. А в таком возрасте не так-то просто найти работу. Но он стоял на своем и только твердил: "Ничего, я найду себе место". Но ведь вы знаете, ничего он не нашел. Слишком долго проторчал в одном заведении. Как-то случайно я узнал, что он очень нуждается. Вот тогда-то я и стал выплачивать ему это пособие. Но что за неисправимый старик! Никогда не думает о себе... Кошки!.. Ну, ладно, я позабочусь о его кошках. Пусть не беспокоится. И птичку тоже возьму. Не знаю только, будет ли им у меня так же хорошо, как здесь? - Мистер Джексон оглядел маленькую пустую комнату и, снова крякнув, продолжал: - Он проработал с нами в "Хармони" тридцать лет. Сами понимаете, срок немалый. А я там нажил себе состояние.
Ознакомительная версия.
