- Я понимаю, - сказала она. И встала. - Я сейчас вернусь.
Чувство умиротворения исчезло. Я должен спросить отца, он один может сказать мне, если может и захочет.
- Мне пора.
- Так быстро?
- Я должен поговорить с отцом. Я могу тебе позвонить?
- Конечно.
Он шел быстро, чтобы решимость не остыла. Я должен сделать это, теперь или никогда, чего я боюсь, ребенком я боялся его побоев, но теперь я боюсь по старой привычке, он ничего мне не сделает, это я могу вставить ему, если захочу, он может только рассказать мне все, а правды я не боюсь.
- Габриель, это ты?
- Да.
- Уже вернулся? Хочешь кофе?
- Нет, спасибо.
Он сел за стол в маленькой гостиной. Солнце склонилось к западу и светило в северное окно, лучи упирались в портьеру.
- Я хотел спросить тебя.
- Спрашивай.
- Не чтобы ворошить старое, я спрашиваю только потому, что я, как ни странно это звучит, действительно не знаю, - почему я сбежал из дому?
- Давай не будем об этом. Забыли и забыли.
- Но я должен выяснить.
- Я пытался понять, как это могло произойти, в чем моя вина. Не думай, что я обвиняю во всем тебя одного.
- Давай не будем искать виноватых. Что ты имеешь в виду?
- Может, я слишком сильно любил тебя.
- Вот как ты на это смотришь.
- Или моя любовь была чрезмерно взыскательной.
- Ты хотел, чтоб я стал таким, как ты.
- Это обвинение?
- Я не хотел быть похожим на тебя. Если только в самом раннем детстве, не помню, но потом точно нет. Я называл тебя Авраамом.
- Авраамом?
- А себя Исааком. Сколько себя помню, я всегда боялся тебя, не только потому, что ты меня наказывал...
- Я никогда не наказывал тебя беспричинно.
- Я тоже так думал, поэтому всегда чувствовал себя виноватым и был слишком мал, чтобы отличить, где проступок, а где ощущение греховности.
- Это одно и то же.
- Нет. Почему мама чуть что краснела?
- Оставь свою мать в покое.
- Она в покое. Почему ты наказывал ее?
- Наказывал?
- Бил.
- Когда?
- Не знаю. Я видел это. Потому что она потакала мне?
- Габриель! Ты для этого приехал?
- Нет, нет! Мне не следовало приезжать.
- Тебе следовало приехать с другим настроем.
- Скажи мне, из-за чего я сбежал.
- Спроси об этом у своей совести.
- Что ты имеешь в виду?
- Ты сбежал не с пустыми руками.
- Я знаю.
- Твоя мать никогда не оправилась от этого потрясения.
Габриель поднялся.
- Я вижу, мы не договоримся. Ты взялся за старое, ты опять играешь на моем чувстве вины и прикрываешься Господом Богом. Значит, ты никогда не наказывал меня беспричинно? А что считать причинами? У инквизиторов тоже были веские причины! Ты переживаешь, что любил меня слишком сильно? Меряй свою любовь часами, которые я провел взаперти в чулане на чердаке!
- Ты вправду думаешь, что я наказывал тебя с легким сердцем?
- Не знаю. Но ты делал это с чистой совестью.
- Да. А вот можешь ли ты сказать так о своих поступках?
- Нет. Зато могут палачи из концлагерей. Но разве это снимает с них вину?
- Все, Габриель, хватит. Ты наговорил больше, чем я позволил бы сказать любому другому человеку. Придет день, когда ты поймешь, что поступил со мной несправедливо. Я уже старый человек и могу и не дожить до этого, но однажды ты осознаешь...
- Замолчи!
- Имею я право сказать в своем собственном доме!
- Тогда дождись, пока я уйду!
Коридор, лестница наверх, меня трясет, хорошо, хоть я высказал ему все, его жалеть, еще чего, впредь я избавлю его от своего присутствия, куда чемодан запропастился, он меня не поборол, это точно, хотя что значит победа, в конце концов все мы терпим поражение, временные победы суть отсроченные поражения, но я-то приехал сюда не танцевать на костях, раз в жизни я хотел сдаться на милость победителя, на место ничего не повешу, это будет мой последний привет, БОГ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ среди хлама - как раз то, что нужно, это было недолгое свидание, если только он сейчас сам... лестница вниз, но я не могу уйти не простившись, из страха?.. нет, не хочу, чтоб было похоже на бегство, пусть будет нормальное прощание, зайти или постучаться? - постучусь, я не дома больше, отец не отвечает, зайду, он должен был услышать, если только не в саду.
Отворил дверь. Отец сидел на стуле с высокой спинкой и смотрел на него.
- Я пришел проститься.
- Уезжаешь?
- Да.
- Все вышло не так, как я себе представлял.
- Не так.
- Я хотел бы понять тебя.
Он не ответил.
- Я так обрадовался, когда ты написал, что едешь.
- Мне жаль, что все так кончилось.
- Действительно?
- Что ты имеешь в виду?
- Тебе действительно жаль?
- Я же сказал. Я не хотел сражаться с тобой, не хотел обвинять тебя. Но ответь мне честно: если б я был тебе не сыном, а просто знакомым и ты знал бы обо мне все, что тебе известно сейчас, ты хотел бы, чтобы я приехал и жил с тобой под одной крышей?
- Это было бы совсем другое дело.
- Верно. И я бы ни за что не приехал, не будь ты мне отцом. Но разве это не доказывает, что нас связывает исключительно заведенный порядок вещей? Мы отец и сын, поэтому мы обязаны любить друг дружку, а если нет, нас начинает мучить чувство вины. Но почему? Нет ведь никаких причин считать, что в основе любви лежит генетика? От нас ведь не ждут любви к соседям или коллегам? Не знаю, понял ли ты меня.
- Вот как ты смотришь на это. Заведенный порядок вещей. Да простит Господь твои слова, Габриель. В один прекрасный день ты увидишь, как ты заблуждался.
- Вечно ты с этой присказкой. Сколько себя помню, всегда ты предсказывал наступление того прекрасного дня... Все было бы иначе, если бы ты не верил в Бога.
- Или если бы ты верил в Него.
- Наверно. Но все есть, как есть, и мы обречены мучить друг друга.
- Не обременяй Господа ответственностью за это.
- Не Бога, но идею о существовании Бога, неистребимый миф о том, что есть некая сила, способная освятить своим именем поступки и воззрения, которые в будущем будут считаться бесчеловечными. Ты полагаешь, что Бог это тот, в кого верят, но это не так, Бог - это сама вера и ничего кроме, поэтому Бог не вечен, он день за днем умирает.
- В тебе говорит дьявол.
- Отнюдь. Я человек будущего, которое откажется от такого наследства, не захочет горбиться под тяжестью вашего Бога.
- Иди с миром.
- Хорошо.
Он подошел к двери. Взялся за ручку. Потом оглянулся и в последний раз посмотрел на отца - тот неподвижно сидел на стуле с высокой спинкой, закрыв глаза и вцепившись в захватанные подлокотники.
РОЗА РАСЦВЕЛА
Он согласился идти с ним на Сосновую гору. Ему не хотелось, но он уже дважды отказывался и на этот раз не смог отвертеться. Через два часа пути Малвину вступило в голову залезть на высоченную сосну, и, мало того, находясь на высоте пяти метров над землей, он с криком "I'm the Good God!" - он был моряком - стал крутить гимнастические пируэты. Богом живым он не был и поэтому неожиданно рухнул вниз. Сначала Якоб подумал, что он убился, но оказалось - нет, и пришлось тащить его на себе вниз, к людям. Один раз Якоб запнулся и упал, но Малвин этого не заметил. Якоб прислонил его к лестнице крестьянского дома. Хозяев не было. Малвин застонал. Дверь была не заперта. Якоб втащил его внутрь и положил на полу в кухне. А сам отправился искать телефон.
- Ты уже? - просипел надтреснутый старческий голос. Якоб пошел на звук и очутился в крохотной комнатенке, из груды на кровати выступало ссохшееся женское лицо.
- Где телефон?
Она молчала.
- На полу в кухне умирает человек.
- Иосиф?
- Кто такой Иосиф?
Она не ответила. Малвин застонал и зашелся в крике. Якоб вернулся и подложил ему под голову два полотенца.
- Чего ты забыл на этой сосне? - спросил он.
- Воды, - попросил Малвин.
Якоб достал из буфета чашку.
- Вот. - Он был зол, он не выносил беспомощности. Он вышел на двор и заглянул в хлев.
- Есть тут кто-нибудь?
- Что надо? - отозвался мужчина, наверно, Иосиф.
- Со мной умирающий, он лежит на полу в кухне.
- Откуда он?
- С Сосновой горы, он упал с дерева.
Иосиф вытер руки о штаны, первым вышел из хлева и пошел на кухню.
- Здесь он оставаться не может, - сказал он.
- Ближайший телефон далеко?
- Да. Пока надо перенести его к теще.
Так они и сделали.
- Вы его здесь не оставите? - спросила она.
Иосиф не ответил.
- Я не могу слышать его крики, - сказала она.
- Я пошел за доктором, - сказал Якоб.
- А он тем временем перекинется? Нет уж, я схожу.
- Как хочешь. Но времени в обрез.
Иосиф ушел. Малвин застонал.
- Малвин, ты меня слышишь?
- А что с ним такое? - проскрипела теща.
- Упал с дерева.
- А за чем он туда лазил?
- Малвин, ты меня слышишь?
- Его зовут Малвин?
- Да. Черт, что же нам с ним делать?
- Не ругайся: мне умирать скоро, да и этому тоже.
Якоб чертыхнулся, на этот раз про себя, потому что он не знал, как ему быть, и потому еще, что его выводили из себя завывания Малвина. Черт всех дери, подумал он, не нанимался я это слушать, пойду на воздух. Он вышел и сел на лестнице. День только перевалил за середину. Якоб не сидел на лестнице крестьянского дома с детства, хотя, может, и тогда не сидел наверняка он не помнил. Лестница укрылась под сенью раскидистого векового дерева, на нем ни листок не шелохнулся, так было тихо. Вселенская неподвижность, за вычетом мух и прочей мошки. Вот она, крестьянская жизнь, подумал он. И тут он все же заметил некоторое шевеление: на самом краю поля, не дальше броска камня, то и дело мелькала рука. Он должен был разведать, кто это. Наверняка жена Иосифа, хотя и ведет себя так, будто здесь никого чужих нет. Ничего себе размеры, ей бы лучше лежать, а не ходить.
