был одет.
– Ты иди, – сказал он. – Я приведу себя в порядок, а уходя, захлопну дверь.
– Договорились. – Эрик медлил, ему мучительно не хотелось уходить – так же, как Вивальдо – одеваться. – Я оставлю тебе сигареты, а сам куплю по дороге.
– Спасибо тебе. Ну иди же. Привет от меня Кэсс.
– А от меня – Иде.
Оба не смогли сдержать улыбки.
– Я позвоню ей, – сказал Вивальдо, – если только ты отсюда когда-нибудь выкатишься.
– Успокойся, ухожу. – И все же он не смог еще раз не остановиться у дверей и не взглянуть на Вивальдо, который замер посредине комнаты с чашкой в руках, в замешательстве уставившись в пол. Почувствовав на себе взгляд Эрика, Вивальдо поднял голову, поставил чашку на стол и шагнул к двери. Он поцеловал Эрика в губы и заглянул тому в глаза.
– До скорого, дружище.
– Да, – сказал Эрик. – До скорого. – Он открыл дверь и вышел.
Вивальдо слышал, как Эрик спускается по лестнице. Он подошел к окну и, глядя наружу, стал ждать его появления. Эрик вылетел на улицу стремительно, как будто бежал или его толкнули в спину. Огляделся, а затем пошел вдоль улицы, держась ближе к домам – руки в карманах, голова опущена, плечи высоко подняты. Вивальдо не отходил от окна, пока Эрик не завернул за угол.
Потом прошел в глубину комнаты, и тут его впервые охватило чувство вины, оно потихоньку точило его изнутри. И вместе с тем он чувствовал упоительную усталость. Плеснув себе немного бурбона, Вивальдо сел на краешек кровати и медленно набрал свой номер.
Трубку сняли почти тотчас, он услышал Иду, и его будто током ударило:
– Алло!
До него слабо донесся голос Билли Холлидей, она пела «Биллиз блюз».
– Привет, радость моя. Это твой муженек проверяет, как поживает его девочка.
– А ты хоть знаешь, сколько сейчас времени? Где тебя черти носят?
– Я у Эрика. Мы провели здесь ночь. Только начинаю приходить в себя.
Непонятное облегчение послышалось в ее голосе, хотя она тщательно пыталась его скрыть. Он все же уловил эту перемену.
– Ты был там всю ночь? С тех пор, как мы расстались?
– Да. Мы сразу пошли сюда, заговорились и между делом прикончили все виски Эрика. А запас был немалый… словом, ты все понимаешь.
– Ну я-то знаю, что ты считаешь дурным тоном прекращать пить, если в доме осталась хоть капля спиртного. Послушай, Кэсс звонила?
– Да.
– Ты разговаривал с ней?
– Нет. Эрик разговаривал.
– Вот как? И что тебе сказал Эрик?
– Что ты имеешь в виду, говоря: «Что тебе сказал Эрик»?
– Ну, что ему сказала Кэсс?
– Что у нее неприятности. Ричард все узнал про них.
– Ужас какой! А еще что?
– Ну… Она ни о чем другом, мне кажется, сейчас не думает. Говорила только об этом. А ты что-нибудь об этом знаешь?
– Да. Приходил Ричард. Он заходил к вам?
– Нет.
– Вивальдо, это просто кошмар. Его очень жаль. У меня мелькнула мысль, что ты можешь быть у Эрика, но я все-таки сказала, что ты уехал в Бруклин повидаться с родными и что мне не известен ни номер телефона, ни адрес. Все очень грустно, Вивальдо. Он очень оскорблен и хочет отомстить тебе. Считает, что ты его предал.
– Ну что ж. Полагаю, ему так легче. Долго он у тебя находился?
– Недолго. Минут десять. Но для меня это показалось вечностью. Он говорил такие ужасные вещи!
– Не сомневаюсь. Он по-прежнему хочет видеть меня?
– Не знаю. – Они помолчали. – Ты едешь домой?
– Да, прямо сейчас. Ты будешь дома?
– Буду. Приезжай. А где Эрик?
– Он уехал… в центр.
– На встречу с Кэсс?
– Да.
Она вздохнула.
– Боже, ну и путаница! Приезжай поскорее домой, любимый, ты, надеюсь, не хочешь, чтобы Ричард пристрелил тебя в доме Эрика? Это будет уже слишком.
Вивальдо рассмеялся.
– Ты права. И, вижу, пребываешь сегодня в хорошем настроении.
– На самом деле – в ужасном. Но пытаюсь мужественно держаться. Воображаю себя Грир Гарсон [66].
Он опять рассмеялся.
– И как, помогает?
– Не помогает, дорогой, но так все же веселее.
– Ну хорошо. Еду.
– О’кей, дорогой. До встречи.
– Пока.
Повесив трубку, Вивальдо почувствовал, что с его души свалился груз: дома, с Идой, вроде не предвиделось никаких осложнений. Кажется, пронесло. Он встал под душ и, растирая себя губкой, напевал, а выйдя из ванной, вдруг ощутил страшную усталость и голод. Когда раздался звонок в дверь, он одевался.
Вивальдо не сомневался, что это Ричард, разыскавший его на этот раз. Быстро затянув пояс и всунув ноги в туфли, он вместо того, чтобы открыть поскорей дверь, начал, как идиот, убирать постель, не сразу сообразив, что времени на это нет, да и Ричарду, уж конечно, наплевать, застелена кровать или нет. Он слышал, как внизу хлопнула входная дверь, и открыл дверь на лестничную клетку. Шагов не слышно. Потом кто-то снизу крикнул: «Эрик Джонс!»
– Сюда! – заорал во весь голос Вивальдо и вышел за дверь. Тут он увидел поднимающегося по ступенькам посыльного из «Вестерн Юнион».
– Вы Эрик Джонс?
– Он вышел. Но я могу передать что надо.
Посыльный вручил ему телеграмму и попросил расписаться. Вивальдо дал юноше двадцать центов и вернулся в квартиру. Первой мыслью было, что это телеграмма от агента Эрика или его продюсера, но, присмотревшись, Вивальдо понял, что она из Европы. Прислонив телеграмму к телефону, он быстро набросал записку: «Позаимствовал у тебя плащ. Обрати внимание на телеграмму». Подумал и приписал: «День был что надо. С любовью, Вивальдо». Записку положил на стол, прижав пузырьком с чернилами.
Перед уходом он в последний раз осмотрел комнату. Постель он так и не застелил, бутылка по-прежнему стояла на полу, рюмки – на журнальном столике. Если бы не шум дождя, в комнате была бы полная тишина. Вивальдо бросил взгляд на телеграмму – прислоненная к телефону, полная бог весть каких известий, она ждала, чтобы ее прочли. Телеграммы всегда страшили Вивальдо. Плотно закрыв за собой дверь, подергав ее для уверенности и убедившись, что с ней все обстоит благополучно, он спустился вниз и вышел на улицу, где его неприветливо встретил дождь.
Эрик сразу же увидел Кэсс. Она нервно кружила подле билетера, и когда он вошел, находилась спиной к нему. На ней был коричневый плащ с капюшоном, в руке – легкий зонт с ручкой в форме когтистой лапы. В музее толпилось много народу и пахло, как пахнет по воскресеньям, какой-то особенной затхлостью, сырость еще больше усугубляла ее. Эрик вошел в музей сразу же за группой промокших, но сияющих дам, отгородивших его от Кэсс широкой шумной и подвижной стеной: они трясли зонтики, отряхивались сами, радостно обмениваясь впечатлениями о паршивой погоде. Трое юношей и две девушки, чистенькие и аккуратные, горящие страстью к самоусовершенствованию и гордые своим пониманием абстрактного искусства, вручали билеты билетеру. Посетители музея поднимались и спускались по лестнице, вглядываясь друг в друга как подслеповатые птицы и создавая страшный гул, похожий на шум и хлопанье крыльев.
