Не могу выразить, какое грандиозное впечатление производила эта картина. Было что-то столь торжественное и подавляющее в этих гигантских вулканах (это, наверное, потухшие вулканы), что у нас просто дыхание захватило от восторга.
Едва успели Груди Царицы Савской задернуться своей таинственной завесой, как наша жажда снова дала о себе узнать.
Вентфогелю хорошо было говорить, что он чует запах воды, но нам от этого было нисколько не легче. Куда мы ни глядели, нигде не замечали ни малейшего признака ее, и всюду виднелся только один раскаленный песок да тощие кустарники. Мы обошли весь холм кругом и осмотрели его с противоположной стороны – та же история: нигде не заметно ни капли воды, ни признака бассейна, ключа или водоема.
– Дурак, – сердито сказал я Вентфогелю. – Никакой воды здесь нет!
Но он продолжал поднимать свой безобразный курносый нос и нюхать воздух.
– Я чую ее, баас, – упорствовал он. – Она где-то в воздухе.
– Ну да, в облаках; вот месяца через два прольется дождем и вымоет наши кости!
Сэр Генри задумчиво разглаживал свою белокурую бороду.
– Может быть, вода на верхушке холма, – сказал он.
– Да, как же, сейчас! – возразил Гуд. – Когда же это бывает, чтобы вода была на верхушке холма?
– Пойдем посмотрим, – сказал я.
И все мы довольно уныло вскарабкались по песчаному склону холма. Омбопа шел впереди. Вдруг он остановился как вкопанный.
– Нанцие! Нанцие! (Вода! Вода!) – закричал он громко.
Мы бросились к нему и действительно увидели маленькое озерко воды, налитой точно в глубокую чашу, на самой верхушке холма. Нам некогда было размышлять о том, каким образом эта вода могла очутиться в таком странном месте, и мы ни на минуту не призадумались при виде темной, непривлекательной жидкости, наполнявшей озеро. Все-таки это была вода или удачное подражание воде – с нас и того было довольно. Мы рванулись с места, устремились вперед, и через секунду все уже лежали на животах и упивались непривлекательной жидкостью с таким наслаждением, точно это был нектар, достойный богов. И как же мы пили! Напившись вволю, мы сорвали с себя одежду и влезли в воду, впитывая и всасывая благодатную влагу всеми порами своего сожженного солнцем тела. Вы, о читатель, кому сто́ит только повернуть тот или другой кран, чтобы налить себе в ванну горячей или холодной воды, вы не можете себе представить, какое наслаждение доставило нам это купание в мутной, тепловатой и солоноватой воде!
Наконец мы вылезли из озерка, в самом деле освеженные, и набросились на бильтонг, до которого почти не дотрагивались в последние сутки, и наелись досыта. Потом выкурили по трубке, улеглись около благословенного озерка в тени его песчаного вала и проспали до самого полудня. Мы провели целый день, отдыхая близ этой воды и благословляя судьбу за то, что мы ее нашли, как бы плоха она ни была. Конечно, мы не преминули воздать должную хвалу тени покойника Сильвестры, который столь точно обозначил ее местонахождение на подоле своей рубашки. Мы особенно удивлялись тому, что эта вода так долго держалась, и я могу это объяснить только тем, что тут, под землей, должен быть какой-нибудь источник, питающий маленькое озеро.
Как только взошла луна, мы отправились дальше в гораздо лучшем расположении духа, по возможности наполнив водой и себя, и фляжки. В эту ночь мы прошли около двадцати пяти миль, но, разумеется, воды больше не нашли. Зато на следующий день нам удалось найти некоторую тень около огромных муравейников. Когда солнце взошло и на время рассеяло таинственные туманы, Соломоновы горы и обе величественные Груди снова предстали пред нами во всей своей славе; теперь они были не больше как милях в двадцати от нас, и нам казалось, что до них просто рукой подать. К вечеру мы снова тронулись в путь, и скажу, не распространяясь, что на следующий день на рассвете мы очутились на самом нижнем склоне левой Груди, на которую все время держали свой путь. К этому времени вода у нас опять вышла, и мы ужасно страдали от жажды, причем не видели ни малейшей возможности утолить ее до тех пор, пока не достигнем снеговой линии, лежавшей высоко над нами. Отдохнув часа два, мы пошли дальше, побуждаемые мучительной жаждой, и под палящими лучами солнца начали с величайшим трудом карабкаться по склонам, покрытым лавой: оказалось, что все гигантское подножие огромной горы состояло из наслоений лавы, извергнутой вулканом в давно прошедшие времена.
Часам к одиннадцати мы окончательно выбились из сил и вообще были в очень скверном состоянии. Русло отвердевшей лавы, по которому мы должны были взбираться, было так круто, так неровно, что мы сильно натерли себе ноги, и это нас окончательно доконало. За несколько сотен шагов выше нас виднелось несколько больших лавовых скал, и мы решились как-нибудь до них добраться, чтобы полежать в их тени. Мы кое-как туда дотащились и, к нашему удивлению, если только у нас еще осталась способность удивляться, увидели, что маленькая площадка недалеко от нас густо покрыта зеленью. Очевидно, здесь накопился целый слой разложившейся лавы и с течением времени образовавшаяся таким образом почва засеялась семенами, занесенными птицами. Впрочем, мы не обнаружили никакого дальнейшего интереса относительно этой зеленой луговины, ибо питаться травой, наподобие Навуходоносора, не могли. Мы уселись под навесом скал и начали роптать на свою судьбу, причем я от всей души пожалел, что мы пустились в это безумное предприятие. Покуда мы тут сидели, Омбопа встал и поплелся по направлению к зеленой площадке, и, к моему величайшему изумлению, через несколько минут я увидел, что сей обыкновенно столь величавый и преисполненный достоинства муж вдруг принялся прыгать и кричать как сумасшедший, размахивая чем-то зеленым. Мы сейчас же встали и потащились к нему в надежде, что он нашел воду.
– Что у тебя, Омбопа, о сын безумца? – закричал я ему по-зулусски.
– Пища и питье, Макумацан! – отвечал он и снова замахал какой-то зеленой штукой.
Наконец я разобрал, что он такое нашел: то были арбузы! Мы напали на целое поле диких арбузов; их были тут целые тысячи, и все совершенно спелые.
– Арбузы! – крикнул я во все горло Гуду, который был ко мне ближе, и не прошло минуты, как он уже впился в один из них своими патентованными зубами.
Право, мне кажется, что мы съели чуть не по полудюжине арбузов, прежде чем успокоились, и, хотя арбузы – плоды неважные, мне казалось, что во всю мою жизнь я не едал ничего вкуснее. Только арбузы не очень-то сытная пища, так что, когда мы утолили свою жажду их сочной мякотью и отложили их целую груду, чтобы они хорошенько охладились (что достигается очень простым способом: разрезают плод пополам и выставляют его на солнце, при этом поверхность охлаждается вследствие испарений), мы почувствовали сильный голод. У нас еще оставалось немного бильтонга; но, во-первых, он опротивел нам до невозможности, и, во-вторых, даже и эту противную пищу следовало беречь, ибо мы совершенно не знали, когда добудем что-либо другое. Но тут как раз случилось очень счастливое для нас событие. Смотря по направлению к пустыне, я увидел стаю каких-то больших птиц, которые летели прямо к нам.
– Стреляй, баас, стреляй! – шепнул мне готтентот и поскорее бросился на землю и лег ничком.
Мы все последовали его примеру. Я увидел, что приближавшиеся птицы были дрофы и что они должны пролететь очень низко над моей головой. Я схватил свою скорострелку, дождался того момента, когда они были почти над нами, и тогда вскочил на ноги. При виде меня дрофы сбились в кучу, чего я и ожидал; я выпустил два заряда в самую гущу стаи и, на наше счастье, убил наповал одну прекрасную птицу фунтов около двадцати весом. В каких-нибудь полчаса мы набрали кучу сухих арбузных плетей, зажгли их, изжарили дрофу на этом огне и приготовили себе такое угощение, какого не видели уже целую неделю. Мы съели нашу птицу всю, до последней крошки, так что от нее остались лишь клюв да кости, после чего почувствовали себя гораздо лучше.
В эту ночь мы снова отправились дальше, как только взошла луна, и захватили с собой как можно больше арбузов. Чем выше мы поднимались, тем холоднее становился воздух, что было для нас большим облегчением. На рассвете мы очутились не больше как миль за двенадцать от снеговой линии. Тут мы снова нашли арбузы и таким образом совершенно успокоились насчет воды, так как знали, что скоро у нас будет сколько угодно снегу. Но подъем становился все круче, и мы очень медленно подвигались вперед, делая не больше мили в час. К тому же в эту ночь мы съели последнюю порцию бильтонга. До сих пор мы не встретили в горах ни одного живого существа, кроме дроф, и не видели ни одного ручейка или речки, что показалось нам очень странным, особенно если принять во внимание то огромное количество снега, который белел в вышине и должен же был когда-нибудь таять. Впоследствии мы убедились в том, что благодаря какой-то причине, которую я не в состоянии объяснить, все реки и потоки стекали с гор по северному склону. Теперь мы начали сильно беспокоиться о пище. Мы только что избегли смерти от жажды, но, вероятно, лишь для того, чтобы умереть от голода.
