Водопьянов засмеялся:
— Учтите, меня укачивает.
К нему возвращался юмор, и теперь, когда день начал понемногу освобождаться из темницы, Водопьянова все больше и больше интересовало то, что происходило за стенами их норы. Он подробно расспрашивал Руперта: светло ли там, увеличились ли за зиму торосы или лед стал ровнее? Он хорошо знал Арктику, и Руперт, решив ничего от него не скрывать, рассказал, что вокруг много ровных площадок. Разводий еще не было, но Водопьянов полагал, что льдина быстро дрейфует и что их могло отнести далеко к северу от Гренландии, если не к самому полюсу. Это было обычное направление дрейфа.
— Когда погода установится, — пообещал ему Руперт, — я вытащу вас на лед, и вы сами посмотрите, что там делается.
Но погода испортилась. Ветер снова бушевал, сотрясая их ненадежное жилье. Снова стерлись и незаметно проходили дни, а убежище их подпрыгивало, дрожало, гремело; и все же Руперт упрямо каждый день опять и опять выходил наружу, хотя ветер дул с такой силой, что ему удавалось сделать лишь несколько шагов вдоль фюзеляжа и то пригнувшись, загораживая лицо от режущего снега; в такие минуты Руперт иногда мечтал о смерти, как об избавлении. Он пришел к выводу, что в этой пытке темнотой и всякими невзгодами он стал надгробным памятником самому себе — не своему терпению, а своим прежним теориям относительно того, что в этом тесном мире человек должен сам заботиться о себе и полагаться только на себя и на свои силы.
— Когда-то у меня были твердые взгляды на жизнь. — говорил он Водопьянову, стуча зубами от холода, но все-таки стаскивая с себя одежду. Затем он быстро залез в спальный мешок и стянул его поплотнее вокруг шеи, дожидаясь, когда тепло его тела согреет мешок. — У меня была чудесная теория: если человек полагается только на себя и делает все, что в его силах, он может выпутаться из любой передряги.
Ему захотелось сообщить Водопьянову, что теперь он думает по-другому.
— Каким же я был болваном, — произнес он презрительно, чувствуя, что пришла пора отказаться от одного из своих принципов. — Да, — прибавил он как бы вскользь, — когда я вернусь, мне придется все обдумать заново. Человеку одному — нельзя, он превращается в животное…
Он не ожидал, что Водопьянов поймет, но русский удивил его: сначала он произнес свое обычное, похожее на вздох «ну-ну» и вдруг разразился настоящим монологом.
— То, что вы говорите, Руперт, — очень верно. Всем теориям насчет того, как надо жить, здесь приходит конец. Даже самым скромным и непритязательным. Что здесь имеет значение? Как выжить. И больше ничего. Абсолютно ничего! Кто выберет для себя такую жизнь? Кому она может прийтись ко вкусу? Жить в одиночестве? Не принося никакой пользы?
Руперту было так холодно, что он не стал продолжать этот разговор и сказал только, что он страшно замерз и ничто на свете его уже никогда не согреет.
█
Несколько недель им жилось сравнительно сносно — до тех пор, пока они не решили, что пора заняться подготовкой к походу на юг. Они предполагали сняться с места через полтора-два месяца и тщательно продумывали все детали, связанные с предстоящим путешествием.
Они долго прикидывали, где они находятся сейчас и куда попадут, если двинутся на юг.
Однажды в полдень Ройс вышел на льдину и увидел над горизонтом странную красную дыру квадратной формы. Это было еще не солнце, а лишь его отблеск на серых тучах, похожий на большое пурпурно-красное окно. Охваченный радостью, Ройс вдруг поверил, что они выживут. Эта пурпурная полоса настоящего света была для него откровением, ему казалось, что ничего прекраснее он в своей жизни не видел. Битый час он стоял на хвосте самолета (превратившегося за эти месяцы в сугроб вышиною с дом) и любовался призрачным светом, который будто плыл, разгораясь, и тут же, на глазах, начал угасать.
— Скоро мы попробуем по нему определиться, — осторожно сказал он Водопьянову, хотя не знал, как это сделать, потому что они потеряли точный счет дням. Но широту все-таки определить можно будет, даже не зная точного времени — по высоте солнца или Полярной звезды.
День за днем наблюдал он зарево над горизонтом, а вскоре стало появляться и само солнце, сначала лишь его сияющий краешек над светлым горизонтом, затем весь раскаленный шар, потом оно стало прочерчивать в небе короткую дугу — несколько минут шло вверх и тут же начинало спускаться, и, наконец, над беспредельной зеленоватой равниной льда разгорелся золотистый холодный неяркий день — сперва на час, потом на два, а потом настало такое время, когда Ройс почти перестал замечать солнце и лишь изредка останавливался на минуту, чтобы им полюбоваться.
Теперь можно было вытащить на свежий воздух и Водопьянова.
Водопьянов приподнялся на локтях и в восторге закричал по-русски:
— День, черт его подери! А знаете, нам повезло, — радостно обратился он к Ройсу. — Похоже, что нас отнесло южнее, чем мы думали. Больно уж высоко стоит солнце. Представьте, вдруг мы сейчас у моря Уэндела! И дрейфуем далеко к востоку от Гренландии.
Но если они находились к востоку от Гренландии, то им не имело смысла идти на юг — они бы вышли прямо в открытый океан.
— Мы непременно должны определить, где мы находимся, — сказал Руперт. — Нельзя пускаться в путь, пока мы точно не знаем, куда идем — к земле или в открытое море. Мы не можем позволить себе ни малейшей ошибки.
█
Проблема местоположения занимала их все больше и больше, и как-то, проведя два дня над картами, Руперт начал дотошно восстанавливать все, что с ними про изошло, пытаясь определить хотя бы, какое сегодня число — без этого невозможно было произвести астрономические расчеты.
Снова разыгрался шторм, и солнце скрылось, но когда оно появилось опять, Руперт вышел на холодный, пронизывающий ветер и, держа наготове секстант с уровнем, стал дожидаться, когда солнце достигнет кульминации. Он уже успел определить направление на север — настолько точно, насколько это было возможно в такой близости от магнитного полюса; когда солнце перестало подниматься, он записал азимут и стал вычислять поправку к показаниям секстанта и истинную высоту. Он отыскал в таблице склонение для сегодняшнего числа — они определили дату предположительно— и переписал к себе на листок. Склонение и широта были одного знака, он сложил их и определил широту. Широта была 95°14′, а это означало, что их отнесло почти к Северному полюсу — так далеко от земли, что положение их было безнадежным.
Водопьянов отказывался в это верить.
— Где-то вы ошиблись, — настаивал он. — Сейчас на этой широте солнце так высоко стоять не может. Девяносто пять градусов? Нет, нет! Мы — гораздо южнее.
Руперт отстаивал свои цифры, но не слишком убежденно, тем более что и сам не хотел, чтобы они оказались правильными.
Они провели расчет на предыдущий день, но и тут их результат 83 90' оказался столь же неправдоподобным, ибо означал, что они находятся либо на суше, посреди Гренландии, либо в незамерзающей части Атлантики.
— Может быть, мы прошли через море Линкольна в пролив Робсона! — воскликнул Руперт. — Если так, то все в порядке.
Водопьянов и тут с ним не согласился.
— Льды не дрейфуют в этом направлении. Если мы в самом деле так близко от земли, кругом должны быть большие торосы. А посреди Робсона мы нашли бы чистую воду, — сказал он. — Течение из пролива в море Линкольна всегда свободно ото льдов.
Откуда он все это знает? — удивлялся Руперт. Да и как он может так хорошо знать о берегах Гренландии? За все время они ни разу не обсуждали, что делал каждый из них в этих северных широтах. Руперт отгонял дурные мысли. Он не желал думать о том, чем занимались здесь Водопьянов и его экипаж, погребенный в снегу рядом со своим самолетом.
На другой день он снова определил азимут и с помощью таблиц и часов Водопьянова вычислил широту. И опять получилось то же самое: 83 градуса плюс-минус несколько минут.
— Широта восемьдесят три градуса две минуты, — твердо заявил Водопьянов. — Теперь все правильно.
— Да, но где мы? На востоке или на западе?
— Вполне возможно, что мы около Аляски, а может быть, и где-то над Атлантикой, — сказал Алексей.
— Если бы я знал, как справлялись с этим мореплаватели в старое время, — посетовал Ройс, — я бы смог более или менее точно определить долготу; мне бы вполне хватило для этого ваших часов. — Он рылся в памяти, вороша сведения, которые сохранились у него от флотских времен. Но если он и знал когда-то, как обходились в старину без сигналов точного времени, то теперь забыл начисто.
— Время можно определить по звездам, — вспомнил Водопьянов. — Но сначала надо выяснить, какие звезды есть в вашем ежегоднике и какие из них видны здесь на небе.
«Не слишком ли хорошо он знает наши навигационные методы», — нашептывал Ройсу тайный голос. Но Руперт не пожелал его слушать. Может быть, и русские пользуются теми же методами — что из того, что французы делают это по-другому…
