сторону ванной. – Как дела?
– Как сказать. Кэсс прекрасна, сам знаешь. А вот жизнь мрачна.
– Это я знаю. Что-нибудь определилось?
– Пока нет. Несколько минут назад она звонила… Меня не было дома довольно долго. Да… спасибо за записку. Так вот, Кэсс собирается вместе с мальчиками пожить немного в Новой Англии. Ричарда еще нет дома.
– Где же он?
– Скорее всего, где-нибудь пьет.
– С кем?
– Возможно, с Эллисом…
При упоминании этого имени оба замолчали. В трубке стоял неясный гул. Вивальдо вновь бросил взгляд на дверь ванной.
– А ты знал об этом сегодня утром, Эрик?
– О чем?
Понизив голос, Вивальдо с трудом выдавил из себя:
– Об Иде и Эллисе. Ты ведь знал. Кэсс сказала тебе.
В трубке помолчали.
– Да. – И потом: – От кого ты узнал?
– От Иды.
– Бедняга Вивальдо. – Спустя какое-то время Эрик прибавил: – Но так ведь лучше, верно? Я подумал, что будет правильнее, если ты узнаешь обо всем не от меня… особенно после… того, что было утром.
Вивальдо молчал.
– Вивальдо?
– Да?
– Разве я не прав? Ты что, обиделся?
– Не говори глупости. Вовсе нет. Ты прав, так действительно лучше. – Он медленно откашлялся, стараясь справиться с подступающими слезами.
– Вивальдо, понимаю, что мой вопрос некстати, но как ты думаешь, есть хоть малейшая надежда, что вы с Идой выберетесь ко мне завтра или послезавтра вечером?
– По какому поводу?
– Ив прилетает завтра утром. Он, конечно, захочет познакомиться с моими друзьями.
– Так вот о чем телеграмма?
– Да.
– Ты рад, Эрик?
– Наверное, да. Правда, сейчас скорее испуган. Даже не знаю, стоит ли ложиться спать, еще так рано… хотя кажется, что уже полночь… или пойти в кино… или что?
– С удовольствием составил бы тебе компанию, но… думаю, не смогу.
– Понимаю. Когда ты будешь знать относительно завтрашнего вечера?
– Я позвоню тебе позже. Или лучше утром.
– О’кей. Если не застанешь меня утром, позвони еще раз. Я еду в аэропорт.
– Когда он прилетает?
– На рассвете. В прямом смысле. В семь часов или около того. Самое подходящее время.
Вивальдо не смог удержаться от смеха.
– Бедный Эрик.
– Да. Жизнь настигает нас повсюду. Спокойной ночи, Вивальдо.
– Спокойной ночи, Эрик.
Продолжая улыбаться, Вивальдо повесил трубку, зажег на столе настольную лампу и записал то, что пришло ему на ум. Пошел на кухню, выключил газ и разлил кофе по чашкам. Потом постучал в дверь ванной.
– Ида? Твой кофе остывает.
– Спасибо. Уже иду.
Он уселся на свой рабочий стул, и в этот момент из ванной тихо вышла Ида; с чисто вымытым лицом, без косметики, она была похожа на маленькую девочку. Вивальдо с трудом заставил себя посмотреть ей в глаза, сам не понимая толком, что он чувствует, и поэтому не зная, что прочтет она в его взгляде.
– Вивальдо, – быстро заговорила она, продолжая стоять, – я только хочу, чтобы ты знал: я не была бы с тобой так долго и не изводила бы тебя так, если б… – она запнулась, ухватившись обеими руками за спинку стула, – не любила. Поэтому и рассказала тебе все. Знаю, что тебе это как нож в сердце. – Она села и взяла в руки чашку с кофе. – Я должна была сказать тебе все, пока еще могла.
В этом было ее преимущество, ведь он-то как раз и не знал что сказать, со стыдом и страхом. Ему хотелось произнести – я люблю тебя, но слова не шли с языка. Вглядываясь в ее теперь спокойное лицо, он пытался представить, что почувствует, коснувшись ее губ, прильнув к ее телу. Ида, казалось, полностью утратила волю, и все же она ждала в безысходном отчаянии, которое с каждой минутой становилось все острее, каких-то слов от него, жеста, прикосновения. А он был полностью неспособен собраться с мыслями, на что-то решиться, подать знак. Тупо уставившись в чашку, он машинально отметил, что кофе вовсе не черный, а темно-коричневый. На свете не так уж много совершенно черных вещей – даже ночь не полностью черна или самые глубокие шахты. И свет совсем не белый, даже слегка брезжущий рассвет уже несет в себе знак своего происхождения – огня. Вивальдо подумал, что наконец добился от Иды того, чего жаждал – истины или, иначе говоря, узнал настоящую Иду, вот только непонятно, сможет ли справиться с этим знанием.
Он сказал:
– Спасибо за то, что рассказала мне это, за то, что рассказала все. Знаю, тебе было нелегко. – Она молчала, но, припав к чашке, издала, втягивая кофе, шипящий звук, который непонятно почему вызвал у него раздражение. – Прости, если сейчас у меня нет подходящих слов!.. Я несколько не в себе. – Все в нем смешалось: гнев, жалость, любовь, презрение и похоть, и все это выразилось во взгляде, который он бросил на нее: значит, и она была всего лишь шлюхой, как жестоко он обманут! – Не думай, что я тебе не верю, и тем не менее кое-что из твоего рассказа я просто… не понимаю. Потерпи, пожалуйста, дай мне время…
– Вивальдо, – произнесла она усталым голосом, – прошу тебя только об одном: не надо мне твоего снисхождения. Не будь добреньким, хорошо? – Она посмотрела ему в глаза, и мощный, жаркий поток живого чувства хлынул от одного к другому, и в этом потоке было столько же от ненависти, сколько и от любви. Лицо ее смягчилось, она коснулась его руки. – Обещай мне!
– Обещаю, – сказал он. И прибавил с яростью: – Ты, кажется, забыла, что я люблю тебя.
В молчании они смотрели друг на друга. Неожиданно Вивальдо притянул ее к себе, его била дрожь, слезы застилали и резали глаза, он покрывал ее лицо поцелуями, которые обжигали холодом. Она прильнула к нему и со вздохом уткнулась лицом в грудь. В их объятиях не было ничего эротического, они напоминали двух измученных детей. Она утешала его: длинные пальцы поглаживали его спину, и тогда он, издав тягостный стон, зарыдал, потому что понял, что с каждым ее прикосновением из него навсегда уходят юношеская чистота и невинность.
В конце концов он, справившись со своими чувствами, встал и пошел в ванную, там умылся и сел наконец за письменный стол. Она же поставила на проигрыватель пластинку Махалии Джексон «Там, на небесах», а сама устроилась у окна, сложив на коленях руки и глядя на залитую огнями улицу. И только много времени спустя, когда Ида уже спала, а он продолжал работать, она, повернувшись во сне, позвала его. Вивальдо замер, прислушиваясь, и поглядел на нее, но она тихо спала и больше не шевелилась. Он встал и подошел к окну. Дождь кончился, на темно-синем небе светились редкие звезды, а ветер свирепо гнал мимо тучи.
2
Лучи солнца озарили сталь и бронзу, камень и стекло; окрасили розоватым цветом серую воду далеко внизу и верхушки башен, скользнули по ветровым стеклам автомобилей, ползущих по вызывающим восхищение шоссе, которые рвались вперед, переплетались и тянулись на много миль; они осветили
