— И тут, — сказал Хел, заканчивая свой рассказ, — я поглядел на генерала, который вел со мной эту беседу в тиши уснувшего лагеря, и подумал о том, как он одинок и какую страшную несет ответственность, — ведь в любую минуту его может ожидать схватка с неприятелем, нередко превосходящим его по силе, а в это время шпионы и предатели обедают с ним за одним столом. И тогда я сказал себе: "Да, это поистине человек, равного которому нет на всей земле, и сколь же недостойно придавать значение своим мелким обидам, в то время как он величаво и невозмутимо несет бремя своих великих забот!"
— Вот мы только что говорили о Вулфе, — сказал я. — Но этот человек воистину еще более велик, чем Вулф. Выстоять труднее, чем ринуться в бой. Не склонить головы под ударами враждебной судьбы; не отступать ни перед какими трудностями; не терять мужества, когда все его утратили; оставаться незапятнанным среди коварства других и не ждать себе награды, когда цель достигнута. Это ли не подлинное величие? Покажите мне еще одного англичанина, равного ему?!
— Удивляюсь, право, сэр Джордж, как это вы не перешли на сторону Вашингтона и не надели синего мундира, — проворчал преподобный Блейк.
— Так ведь мы же с вами оба решили, что красный цвет больше гармонирует с нашим цветом лица, Джо Блейк! — сказал сэр Джордж. — И, кроме того, моя жена считает, что двум таким великим людям, как Вашингтон и я, было бы тесно в одном лагере.
— Ну, уж во всяком случае, ты был бы лучшим заместителем главнокомандующего, чем этот ужасный, бешеный генерал Ли! — вскричала леди Уорингтон. — И я уверена, что мистеру Вашингтону никогда бы не написать таких стихов и трагедий, какие пишешь ты! Как отозвался генерал о трагедиях Джорджа, Гарри?
Тут Гарри расхохотался, и мистер Майлз, конечно, не преминул присоединиться к дядюшке.
— Признаться, — сказал Гарри, — Хэган действительно читал одну из твоих трагедий у нас дома мистеру и миссис Вашингтон и еще кое-кому, но все они уснули крепким сном!
— Он никогда не любил моего мужа, что верно, то верно! — сказала Тео, горделиво вскинув головку. — Тем более великодушно со стороны сэра Джорджа так хорошо отзываться о нем.
И тут Хел рассказал нам следующее:
Когда все битвы остались позади, великое дело освобождения было завершено, и наша страна получила независимость, генерал вложил свой победоносный меч в ножны, и собрал своих товарищей по оружию, чтобы сказать им последнее прости. После того как последний британский солдат покинул берега нашей республики, главнокомандующий объявил о своем намерении отправиться из Нью-Йорка в Аннаполис, где в это время заседал Конгресс, и там сложить с себя свои полномочия. В полдень 4 декабря у Уайтхоллского причала его ждала лодка, чтобы переправить через Гудзон. Все военачальники собрались на пристани в таверне, и там главнокомандующий присоединился к ним. Вашингтон редко давал волю своим чувствам, но тут даже он не смог сдержать волнения. Подняв бокал с вином, генерал сказал: "В этот час прощания сердце мое исполнено любви и признательности к вам, и я хочу пожелать, чтобы ваше будущее было столь же благополучным и счастливым, сколь безупречно и доблестно было ваше прошлое. — И он осушил бокал в их честь… — Я не могу обойти всех вас, чтобы попрощаться с каждым в отдельности, сказал он, — но буду очень благодарен вам, если каждый подойдет ко мне, чтобы я мог пожать ему руку".
Генерал Нокс, стоявший ближе всех к главнокомандующему, подошел первым, и главнокомандующий обнял его и прослезился. Следом за ним один за другим стали подходить и другие офицеры и молча прощаться с генералом. От таверны до причала была выстроена пехота, и генерал в сопровождении офицеров в полном молчании проследовал к реке. Он стоял в лодке, сняв шляпу, и махал ею на прощанье. И все его соратники стояли, обнажив голову, на берегу, пока лодка с главнокомандующим не скрылась из глаз.
Сгущались сумерки, голос Гарри звучал негромко и минутами слегка дрожал, а мы все сидели растроганные и молчаливые. Потом Этти встала, подошла к отцу и поцеловала его.
— Вы рассказали нам обо всех, генерал Гарри, — сказала она и смахнула платком слезу, — о Марионе и Самптере, о Грине и Уэйне, о Родоне и Корнваллисе, но ни словом не обмолвились о полковнике Уорингтоне!
— Моя дорогая, он расскажет тебе свою историю наедине! — прошептала моя супруга, обняв сестру. — А ты запишешь его рассказ.
Но судьба судила иначе. Милая Тео, а за нею, должен признаться, и ее супруг, заразившийся ее фантазиями, не оставляли Гарри в покое: они уговаривали его, улещали и даже требовали от него, наконец, чтобы он предложил Этти руку и сердце. Он повиновался, но она ответила ему отказом. Она всегда, еще с той далекой, дорогой ее сердцу поры, когда они впервые встретились почти детьми, была искренне и глубоко привязана к нему, сказала Этти. Но она никогда не оставит отца. А когда господу будет угодно прибрать его к себе, она, бог даст, будет уже слишком стара, чтобы думать о замужестве. Она всегда будет любить Гарри как своего самого дорогого брата. А поскольку у Тео и Джорджа детская полна ребятишек — добавила она — мы должны из любви к ним делать для них сбережения. Ответ свой Этти сообщила Гарри в письме, уезжая погостить к кому-то из друзей, проживавших довольно далеко, и тем как бы давая ему понять, что ее решение бесповоротно. Именно так и воспринял его Хел. Но это не разбило ему сердце. Стрелы Купидона, позвольте вам заметить, дорогие дамы, вонзаются не слишком глубоко в толстую кожу джентльменов нашего возраста, хотя, конечно, в те годы, о которых я повествую, мой брат был еще довольно молодым человеком, лет пятидесяти с небольшим. Тетушка Этти превратилась теперь в степенную маленькую леди; с годами ее мелодичный голосок стая менее звонок, а ее волосы беспощадное Время припорошило серебром. Впрочем, бывают дни, когда она выглядит необычайно молодой и цветущей. Ах, друзья мои, ведь, кажется, еще так недавно эти каштановые локоны отливали золотом, а щечки были свежее роз! Но пронесся жестокий ураган неразделенной любви, и розы увяли, а сердце навеки замкнулось в своем одиночестве. Почему мы с Тео так счастливы, а тебе суждено быть столь одинокой? Почему мои трапезы всегда обильны и каждое кушанье приправлено любовью, а ее, одинокую, обездоленную, обнесли чашей на жизненном пиру? Я смиренно склоняю голову пред подателем невзгод и благ, нищеты и богатства, недугов и здоровья, и мне кажется порой, что я не смею даже возблагодарить его за это счастье, незаслуженно доставшееся мне в удел. Но вот долетают до меня из сада голоса детей, и я, оторвавшись от книги или приподняв голову с подушки, если лежу на одре болезни, гляжу на их мать, и сердце мое невольно преисполняется благодарности к господу за все ниспосланные мне от него щедроты.
После того как я унаследовал поместье и титул, мы лишь изредка встречались с добрейшим кузеном Каслвудом. Я привык считать его неизменным приверженцем правящей клики и был немало удивлен, услыхав о его внезапном переходе на сторону оппозиции. Он был глубоко уязвлен, не получив якобы обещанной ему придворной должности, и это послужило одной из причин его разрыва с министерством. Поговаривали, что Первое в королевстве Лицо решительно не пожелало иметь в числе своих придворных вельможу, заслужившего столь худую славу, чей пример (так Высочайшее Лицо изволило выразиться) мог оказать пагубное влияние на любой почтенный дом. Во время наших путешествий по Европе до меня долетали слухи о Каслвудах, и мне стало известно, что милорд снова предался своей роковой страсти к карточной игре. После того как его расстроенное состояние было усилиями его благоразумной супруги и тестя восстановлено, он с новым усердием принялся проматывать его в ломбер и ландскнехт. Рассказывали, что, будучи уличен в шулерстве, он однажды был даже избит жертвами его бесчестного искусства. Молодость и красота его супруги быстро увяли. Нам суждено было встретиться еще раз — в Экс-ла-Шапель, — где моя жена навестила леди Каеявуд, уступив ее настойчивым просьбам, и выслушала глубоко тронувшие ее чувствительное сердце жалобы графини на пренебрежительное и жестокое обхождение с ней ее незадачливого супруга.
Мы готовы были усмотреть в этих жалобах объяснение и даже оправдание неблаговидного поведения самой графини. Вокруг, этой супружеской четы увивался в то время один известный авантюрист, игрок и spadassin {Бретер (франц.).}, именовавший себя шевалье де Барри и приходившийся якобы родственником любовнице французского короля, на поверку же, как потом выяснилось, оказавшийся ирландцем весьма низкого происхождения. Он зарекомендовал себя отчаянным лжецом, был нечист на руку, не слишком щепетилен в своих галантных похождениях, а наряду с этим прославился свирепой отвагой, которая, однако, если верить слухам, порой изменяла ему в критические минуты. Вступив впоследствии в брак, он сделал глубоко несчастной одну богатую даму старинного английского рода. Но и небескорыстный союз маленькой американки с лордом Каслвудом тоже вряд ли можно было считать счастливым.
