С точки зрения статистики, количество случаев рака, вызванных известными канцерогенами вроде асбеста или полициклических углеводородов в отработанном машинном масле по сравнению с последствиями ядерных испытаний пренебрежимо мало. Также между 1945 и 1980 годами провели 1400 ядерных испытаний под землей, последствия которых еще предстоит оценить.
Трущобы подтвердили большинство выводов, сделанных мною в Париже. Лучше иметь деньги, чем не иметь. Ни во что не ввязывайся, потому что всегда случится худшее. А если худшего не случится, тебя всегда может переехать автобус.
После смены маршрутов ни в трущобы, ни из трущоб автобусы не ходили. До сих пор случались стычки, разбитые бутылки, а порой даже зажигательные бомбы. Но куда хуже автобусов давящая тоска бесконечной череды дней, рыдающих детей и еще ста девяносто девяти человек, находящихся в том же положении, что ты сам, и все после работы, где работаешь только потому, что другой не подвернулось. Закурите. Успокойтесь.
Как-то Тео послал меня в трущобы одного. Он подхватил простуду.
— Если ты болен, вызови врача.
— Я не болен. Никогда в жизни не болел.
Я отправился на такси в квартиру № 47 и раздал там знакомые советы и блоки по 200 сигарет. Я вел себя как врач и не выпускал из головы великую милость, которую дарует тоненькая белая трубочка: что это значит — хотеть чего-то и иметь возможность это получить. Это в некоторой степени доказывало, что желание — источник не одной лишь боли. Этому научил меня Тео.
Пришла новая девушка, которую я раньше не видел. Очень усталая, жидкие темные волосы падали на лицо. Она была моложе меня и несла младенца, укутанного в свитер с клиновидным вырезом. При разговоре смотрела мне через плечо.
— Вообще-то я собиралась жить с ее отцом, но он бросил меня, когда ей был всего день от роду.
— Держите, — сказал я, — берите сколько угодно. Не превышайте рекомендованной дозы.
Она впервые посмотрела мне в глаза.
— А ведь я даже не курю, — сказала она.
Мы как будто делали именно то, что она хотела. Я помню ее косточки, а все остальное в основном придумываю, потому что никак не могу припомнить как следует. Ее волосы, плечи, косточки. Думаю, ее ноги. Думаю, все закончилось очень быстро и не заканчивалось никогда. Было слишком рано и слишком поздно, она была несчастна и никогда не была счастливее.
После десерта — купленного в “Кооперативе” крем-брюле — она вышла из-за стола и с сытым и довольным видом завалилась на пуфик. Она прихватила с собой пепельницу и вытащила из нее волшебную сигарету. Там, куда упал двадцатипенсовик, осталась вмятинка. Пришла пора влюбиться в первого же человека, которого я увижу, и жить с ним долго и счастливо. Я сказал:
— Ты как-то сказала, что нужна верная ситуация.
— Да, — сказала она, — но уже поздновато искать очередь в кино. Сейчас так сейчас.
— Нет, ты еще о другом говорила.
— Спорт?
— Люси.
— Сперва сигарета, дорогуша.
— Ты говорила после. Ты говорила, что лучше после.
Я опустился рядом с пуфиком на колени и поцеловал ее. Книжки оказались правы. На вкус как пепельница.
Дядя Грегори попал в больницу в Аделаиде после первых английских атомных испытаний в Маралинге, что в Южной Австралии. Он был штурманом бомбардировщика “Канберра”, в его задачу входило сделать разведывательные снимки атомного облака. 27 сентября 1956 года экипаж “Канберры” снабдили специальными защитными очками — обыкновенными очками с затемненными стеклами.
После взрыва бомбы “Канберра”, как и планировалось, находилась на высоте пять тысяч футов в одной миле от места взрыва. Дядя Грегори, ответственный за фотооборудование, и пилот, полковник Ральф Лейн, ослепли мгновенно. Впоследствии Лейна наградили орденом ЗОС за то, что он дотянул “Канберру” до ракетной базы Вумера, следуя лишь указаниям, которые передавались по радио с контрольной вышки.
Через три недели в Королевской больнице Аделаиды к дяде Грегори частично вернулось зрение — в основном благодаря мастерству австралийских врачей. Полковник Лейн так и не прозрел. Обоих с почетом отправили из КВС на пенсию по инвалидности с вручением копии акта о неразглашении военной тайны.
Всю оставшуюся жизнь дядя Грегори беспрестанно помаргивал, будто не верил ни единому слову. Будто изо дня в день не верил собственным глазам.
Мне не хватает Бананаса как витаминов. Мне чертовски его не хватает. Есть еще Гемоглобин, но какой толк от пса? Когда Уолтер закуривает трубку, Гемоглобин плетется к нему, пуская слюни. “Хорошая собачка, — говорит Уолтер и треплет его по голове, — хорошая собачка Павлова”.
Пристрастие Бананаса к никотину постепенно усиливалось. Я гордился этим, будто он носил мне тапочки или скакал через обруч. Я не наполнял пепельницу почти шесть дней — сейчас бы он наверняка от меня ушел.
Я полил растение. Перед уходом Уолтер некоторое время объяснял мне, насколько лучше была жизнь во времена его молодости, когда не существовало никакой статистики. Он только что вычитал в “Нэшнл джиогрэфик”, что в этом веке умерло больше людей, чем в двух мировых войнах, а это доказывает: мир — страшная и опасная штука.
В “Нэшнл джиогрэфик” такого не говорилось. Это сказал Уолтер.
— Я не курю, — сказала она, — и никогда не курила, так что можете не трудиться задавать вопросы. Не буду ходить вокруг да около. Вы настоящий врач?
Она сильно отличалась от прочих женщин, обычно приходивших в клинику Тео, — хотя бы необычным макияжем. У нее были примечательные ноги, как у черной вороны, и темные морщинки в уголках рта. Волосы стянуты в тугой пучок, выбеленный тальком, но взгляд серых глаз ярок и дерзок.
— Я настоящий врач, — сказал Тео.
— А он?
— Он мой помощник.
Она пристально оглядела нас.
— Вы когда-нибудь давали сигареты старику?
— Я никогда не давал никаких сигарет никакому старику, — сказал Тео.
— Буду краткой. Я живу со своим отцом, который постепенно дряхлеет. Вопреки моим возражениям, он продолжает курить, невзирая на вред, который наносит этим своему здоровью. Лично я, как и большинство образованных людей, считаю курение нелогичной, бессмысленной и глупой привычкой. Но до меня дошли слухи, что вы со своим помощником бесплатно раздаете сигареты местным жителям, в особенности живущим в этом районе. Не знаю, зачем вы это делаете, и не испытываю к вам никакой симпатии. Буду откровенна. Мой отец — единственный, кто у меня остался, и я против того, чтобы он убивал себя.
— Простите, — сказал Тео. — Я никого не хотел обидеть.
— Пока что я не обижена. Но если я узнаю, что вы даете сигареты моему отцу, то сама положу этому конец.
Она насмешливо посмотрела на Тео, на меня, а затем на разные плакаты, которые Тео приколол к стенам.
— Отнеситесь серьезно к этому предостережению, — сказала она. — У меня много друзей. Я понятно выражаюсь?
— Да, — сказал Тео, — простите.
— Не стоит.
Мы занялись любовью на черном вельветовом пуфике с треугольной этикеткой “НЕ ВОСПЛАМЕНЯЕТСЯ”. Я помню ее косточки. Тени от свечей. В какой-то момент — в настоящей жизни — все закончилось. Без шуток. В последнее мгновение она не превратилась в хихикающую ведьму, что смеется над моим намерением соблазнить ее. Она меня не провела. Под одеждой на ней не было маски.
Она улыбнулась, как будто мы сделали именно то, что она хотела. Пуфик зашуршал, когда она опять на него повалилась. Ее лицо и шея разрумянились. Она сдула прядь волос со щеки. Оперлась на локти, и мне пришлось приподняться на руках. Потянулась за волшебной сигаретой, посмотрела мне в лицо.
— Давай выкурим ее вместе, — сказала она. — Давай выкурим ее вдвоем. Я покажу тебе, как это делается.
Я помню, как нежно она это сказала. Чудесно такое услышать. Она закурила и глубоко затянулась, тут же влюбившись. И я помню, что сделал потом. Медленно отстранился. Посмотрел на сигарету. Вытер лоб. Предложил выпить кофе.
— Просто вставляешь между губами и вдыхаешь. Тебе понравится.
Я сказал, что еще у меня есть чай.
— Сперва не слишком глубоко.
“Инглиш брекфаст”.
— Ну же, Грегори, не будь кретином. Возьми сигарету.
“Лапсанг сучонг”. “Эрл Грей”. Я отвернулся от нее и принялся возиться с чашками и пакетиками с разными чаями. Один пакетик лопнул, обдав мне руку чайной пылью. “Дарджилинг”. Я знал, что она не хочет чаю.
— Ты полный кретин.
Даже погоде я ненавистен. Ветер бушует, а дождь лупит в окна. Случается и град. Не исключен ураган. Тайфун, приливная волна, наводнение, потоп, светопреставление или еще что похуже. Наверняка хуже.
Ума не приложу, куда подевался Уолтер. Утро уже в разгаре, прошла почти неделя, как я бросил курить, а я сижу в пустом доме совершенно один. Одиночество скрашивает лишь пес. Гемоглобин продолжает выписывать восьмерки: одна петля охватывает кресло Уолтера, другая — ковер. Ему не хватает утренней трубки, и я подумываю вышвырнуть его под дождь, потому что мне тоже не хватает табака, а от этого пса мне никакого проку.
