— Да не дрейфь ты, Грегори. Она всего лишь девчонка.
Будь я персонажем старого фильма, я взял бы ее в осаду, а под конец взобрался бы по водосточной трубе к ее окну на четвертом этаже, не дав ей сделать ужасную ошибку и забыть меня. Но в действительности я так и не наведался в комнату Люси. Мне всегда было там неуютно, то ли оттого, что в соседней комнате нет Джулиана Карра, то ли оттого, что ее стены увешаны открытками с изображениями мужских торсов, до которых моему далековато. Не знаю.
— Давай, Грегори, ухвати судьбу за глотку и встряхни хорошенько.
Поэтому я пошел проведать ее и обнаружил, что стою у открытой двери, пытаясь войти, вместо того чтобы вытащить ее наружу. Там сидела подруга Люси Ким, и обе не слишком мне обрадовались. Люси прекрасно выглядела. Ее черные, очень чистые волосы были зачесаны назад. Я спросил, можно ли мне поговорить с ней наедине, и обе сказали “нет”.
— Люси, мне правда очень жаль.
— Ради бога, — сказала Ким. — Ты что, так ничего и не понял? Это всего лишь пари. А теперь все позади. Кончено.
— Что, прости?
— Это пари. А теперь почему бы тебе не свалить отсюда?
Седой старикан в шерстяной растаманской шапочке. Всякий раз в новой.
— Вы не видали пожилую женщину? — сказал он.
— Как она выглядит?
— Шатенка. Энергичная.
— Ваша жена?
— Дочь. На тропе войны.
— Извините. Мы ее не видели.
— Ну и ладно. А как насчет сигареток?
Думаю, Тео отказал ему потому, что Уолтер выглядел слишком жизнерадостным. Он даже не расстроился, когда Тео сказал “нет”. Вместо этого попросил разрешения остаться и выкурить трубку. Затем уселся и рассказал нам все про трущобы, где раньше стояли нормальные дома вроде его собственного, двухэтажные, так что в любое окно можно было вышвырнуть кошку без опасения ее угробить.
— Конечно, тогда все тоже было хреново, — сказал он. — Но ведь нам сулили, что все изменится к лучшему. Вот что обидно.
Тогда Уолтеру даже не было ста лет.
— Ваша дочь, — тихо напомнил ему Тео. — Она примерно моего возраста? Очень заметные глаза? Очень серые, очень красивые глаза?
Порой, когда Тео нужны были новые ботинки, она тратила последние деньги на сигареты. Обоим выбор казался не слишком разумным. Когда они ходили по магазинам и не могли позволить себе пирожные или чай, то отдыхали и отогревались в библиотеке, и пока мать спорила с усталым библиотекарем, портит ли сигаретный дым страницы или нет, Тео поглощал книги из научного отдела. Настояв на своем праве курить в общественном месте, мать Тео перебирала алфавитные карточки в каталоге, выискивая псевдоним сбежавшего мужа. Сперва она перепробовала различные произношения фамилии Барклай, а затем анаграммы различных произношений. Затем перебирала наугад, порой задерживаясь на приглянувшемся имени или названии, исходя из принципа, что, если ее муж выпустит книгу, то она сразу же, как только ее увидит, узнает его псевдоним.
Вот так изнурительно она выслеживала его, желая сказать ему, что он не был — а посему по определению никогда не будет — избран Богом. Она хотела, чтобы он знал: Бог потому и расторг их брак. Что до его новой жизни, с крупье или без оной, в ней Бог не настолько заинтересован, чтобы иметь какое-либо мнение. Это все, что она хотела сообщить, чтобы он не вздумал питать ложную надежду на спасение.
В основном именно из-за этих вечеров в библиотеке у Тео были отличные успехи в школе. Через три месяца после шестнадцатилетия его приняли студентом на естественнонаучный факультет университета Глазго, где он решил специализироваться на ботанике. Поэтому они с матерью переехали в Глазго, где мать нашла себе утреннюю работу в метро — выметала растоптанные окурки из вагонов на платформу, где кто-то еще собирал их в урны.
В моем мозгу пытается пробиться мысль, которую я тут же пытаюсь подавить. Нехорошая мысль.
Под Рождество мы ели печенья на столетии Уолтера, и он весь день щеголял в серебристо-зеленой бумажной короне. Он и его лучший друг Хамфри Кинг засиделись допоздна, так что под конец нас осталось четверо — мы приканчивали деньрожденную бутылочку “Капитана Моргана”. Я курил запрещенную внеплановую “Кармен”, поскольку это особенный день, а Тео курил “Картье”. Трубка Уолтера была набита особой смесью из четырех Табаков — неожиданным подарком Джулиана Карра.
Хамфри Кинг единственный не курил. Он не курил пятнадцать лет, с тех пор как осознал, что курит лишь в подавленном состоянии и что за сорок лет это его ни разу не развеселило. Теперь, стоит ему учуять сигаретный дым, он автоматически мрачнеет. Он сидел у камина и читал факты о курении, которые собрал Тео. По очереди посмотрел на нас.
— Один из нас четверых умрет от рака, — сказал он.
— Выше нос, Хамфри, это могу быть я, — сказал Тео.
— Тут написано, что двадцать пять процентов курильщиков умирают от рака. Это значит — один из нас четверых.
— Будем надеяться, что китайцев не посчитали, — сказал Уолтер. Когда он захихикал, ему пришлось вынуть трубку изо рта.
— Джон Уэйн умер от рака легких, — сказал Хамфри. — Вообще-то мне нравился Джон Уэйн.
Помню, я взглянул на Хамфри, надеясь, что это будет он. А если не он, то Уолтер. Это должен быть Уолтер, в его-то возрасте, или Хамфри, по той простой, но убедительной причине, что я знал его хуже всех. Но насчет Уолтера я погорячился. Я вовсе не хотел, чтобы он умер. Я просто имел в виду, что он стар, а я молод и имею больше прав пережить 2000 год. Я собирался удивлять детишек рассказами о двадцатом веке — рассказами, которые Уолтер к тому времени уже не сможет припомнить из-за своей ветхозаветности.
Пакостная мысль все никак не желает исчезать.
На всех телеканалах Супермен регулярно расправлялся со злодеем по имени Ник О’Тин. Люди стали заниматься бегом. Возрождалось общество “Чистый воздух”. Налоги на сигареты повысили, а медицинские исследования подтвердили, что сигареты с фильтром не играют особой роли в уменьшении числа сердечных заболеваний. В газетах начали публиковать первые статьи о пассивном курении, и более 600 000 английских детей наградили грамотой Супермена, подтверждавшей их личный вклад в борьбу с табачной продукцией.
Табак повсюду терпел притеснения. В портретной галерее колледжа Св. Иоанна в Кембридже замазали трубку в руке доктора Сэмюэла Парра, вздорного священника и любителя крокета, который больше всего гордился тем, что однажды курил с принцем-регентом в Карлтон-хаус. В кинозалах запретили курить, а еще годом позже на каждом окне каждого вагона лондонского метро красовалась наклейка с надписью “не курить”.
И все же при выкуривании сигареты никотин поступал в мозг через семь секунд и приносил наслаждение. Из-за этого сто сорок различных марок сигарет до сих пор продавались по всей стране. Это также объясняло, почему разгромные статьи не слишком отразились на Центре исследований табака Лонг-Эштон. У Тео все еще была работа. Я все еще бегал туда дважды в неделю и исправно получал позитивные отчеты о состоянии здоровья. Смотрел, как растет мой счетец в банке.
Люди из “Бьюкэнен” были настроены довольно радужно. Они подчеркивали, что статистика выявляла лишь связь, но не причину, что — просто в качестве примера — означало: возможно, именно зарождающийся рак побуждает людей курить. Равно обнадеживали открытия, сделанные в собственных лабораториях “Бьюкэнен” в Гамбурге, где сирийские хомячки подхватывали рак от помещения в дистиллированный никотин с тем же успехом, с каким заболевали от ведущей марки геля для волос.
Уолтер умер.
Погода знает об этом и в отчаянной ярости швыряет в окна пригоршни дождевых капель. Уолтера переехал автобус, как в одном из его рассказов. Он назвал бы это рассказом о том, как “столетнего курильщика переезжает автобус”. Как пить дать по дороге в табачную лавчонку. Да, прямо как в одном из рассказов Уолтера.
И все-таки его мог переехать автобус.
Его переехал автобус.
Его опрокинуло радиатором “лейленд сити-хоппера”, ехавшего со скоростью тридцать миль в час, его пальто обуглилось, а его самого затянуло под переднюю ось.
Или ветер столкнул его — тихонько, но непреклонно (человека его возраста) — через перила моста в пустоту. Он такой старый и ветхий, он не сразу рухнул вниз, а некоторое время планировал вверх по реке, перед тем как коснуться воды.
Или в борьбе с ветром у него не выдержало сердце. Или он умер от необнаруженного рака мозга, легких, гортани, поджелудочной железы, пищевода, когда отпирал входную дверь. Или задохнулся, поперхнувшись волоконцем трубочного табака. Не знаю. Мне плевать. Я хочу, чтобы он умер.
Уолтер умер. Я тщательно обдумываю эту мысль. Это, несомненно, катастрофа. Такое стоит оплакать. Это потрясение достаточной силы, чтобы оправдать — в целях смягчения горя — выкуривание сигареты. Даже самый суровый противник курения меня поймет. Никто, конечно, меня не осудит после такой неожиданной трагедии, такой невыносимо внезапной смерти такого близкого друга, как Уолтер.
