Ознакомительная версия.
Ведь кроме меня, никто во всей Туралле не получал подарков от миссис Карузерс. А она была обладательницей коляски на дутых шинах, пары серых лошадей, целого выводка павлинов и бесчисленных миллионов.
- Мама, - сказал я, глядя на мать и все еще крепко держа ящик, - когда миссис Карузерс отдавала Мэри подарок, Мэри ее потрогала?
ГЛАВА 6
На следующее утро мне не принесли завтрака, но я и не хотел есть. Я был возбужден и встревожен, временами меня охватывал страх, и тогда мне очень хотелось, чтобы мама была рядом.
В половине одиннадцатого сиделка Конрад подкатила к моей кровати тележку, напоминавшую узкий стол на колесах, и сказала:
- Садись, сейчас мы с тобой прокатимся. Она откинула одеяло.
- Я сам сяду, сам, - сказал я.
- Нет, я подниму тебя, - возразила она. - Разве ты не хочешь, чтобы я тебя обняла?
Я быстро оглянулся на Ангуса и Мика, чтобы увидеть, слышали ли они эти слова.
- Чего ты ждешь? - крикнул мне Мик. - Ведь лучшего барашка-подманка на свете не сыскать. Поторапливайся.
Она подняла меня и несколько секунд подержала, на руках, улыбаясь мне.
- Я ведь не барашек-подманок, правда?
- Нет, - ответил я, не зная, что подманком на бойнях называют барана-предателя, приученного водить партии овец, предназначенных на убой, в загоны, где их режут.
Она положила меня на холодный плоский верх тележки и покрыла одеялом.
- Поехали! - весело воскликнула она. - Держи хвост трубой! - подбодрил меня Ангус. - Скоро вернешься к нам.
- Да, да, проснешься в своей собственной тепленькой постельке, сказала сиделка Конрад.
- Желаю удачи! - крикнул Мик. Пьяница приподнялся на локте и, когда мы проезжали мимо его кровати, хриплым голосом сказал:
- Спасибо за яйца, дружище. - И затем чуть погромче добавил: Молодчина!
Сиделка Конрад покатила тележку по длинному коридору и через стеклянные двери вкатила ее в зал, посередине которого стоял высокий стол на тонких белых ножках.
Сестра Купер и еще одна сиделка стояли у скамьи, на которой лежали на белой салфетке стальные инструменты.
- Вот мы и приехали, - сказала сестра; она подошла ко мне и погладила меня по голове.
Я посмотрел ей в глаза, ища в них поддержки и ободрения.
- Боишься? - спросила она.
- Да.
- Глупышка, бояться нечего. Через минуту ты уснешь, а немного погодя проснешься в своей кроватке.
Я не понимал, как это могло быть. Я был уверен, что сразу проснусь, как только до меня дотронутся. Мне казалось, что они так говорят для того, чтобы меня надуть, и я вовсе не проснусь в своей кроватке, а, наоборот, со мной случится что-то страшное. Но сиделке Конрад я верил.
- Я не боюсь, - сказал я сестре.
- Я это знаю, - сказала она мне на ухо и, перенеся меня на стол, положила мне под голову маленькую подушечку. - Теперь не двигайся, а то скатишься вниз.
В это время быстрым шагом вошел доктор Робертсон! массируя свои пальцы, он улыбался мне.
- "Брысь, брысь, черный кот!" Ты ведь эту песенку поешь?
Он погладил меня по голове и отвернулся.
- Беговые дрожки и черные кошки, - бормотал он, пока одна из сиделок помогала ему надеть белый халат, - Беговые дрожки и черные кошки. Ну ладно!
Вошел доктор Кларк, седоволосый, с узкими губами.
- Муниципалитет так и не засыпал яму у ворот, - говорил он в то время, как сиделка подавала ему халат. - Не понимаю... нельзя полагаться ни на чье слово... Халат, кажется, слишком велик. Нет, это все-таки мой.
Я уставился на белый потолок и думал о луже, которая всегда появлялась у наших ворот после дождя. Мне нетрудно было ее перепрыгнуть, но Мэри этого не могла. Я же мог перепрыгнуть через любую лужу.
Доктор Кларк подошел к моему изголовью и стоял там, держа над моим носом белую подушечку, похожую на ракушку.
По знаку доктора Робертсона он напитал подушечку жидкостью из маленькой синей бутылочки, и, когда я сделал вдох, я едва не задохнулся. Я вертел головой из стороны в сторону, но он продолжал держать подушечку над моим носом, и я увидел разноцветные огни, потом вокруг сгустились облака, и, окутанный ими, я поплыл неведомо куда.
Однако я проснулся не в своей постели, как обещали мне сестра Купер и сиделка Конрад. Я пытался пробиться сквозь туман, сквозь мир, где все кружилось, - и не мог понять, где я, но вдруг на минуту сознание прояснилось, и я увидел над собой потолок операционной. Немного спустя я разглядел лицо сестры. Она мне что-то говорила, но я не мог ее расслышать; минуту погодя мне это удалось.
Она говорила:
- Проснись.
Несколько мгновений я пролежал тихо, потом вспомнил все, что произошло, и почувствовал, что меня надули.
- Я вовсе не в кровати, как вы говорили, - прошептал я.
- Нет, ты проснулся раньше, чем тебя туда отвезли, - объяснила сестра. - Ты совсем не должен шевелиться, ни чуточки, - продолжала она. - Гипс на ноге еще мокрый.
И тут я ощутил тяжесть своей ноги и каменную хватку гипса на бедрах.
- А теперь лежи спокойно, - сказала она. - Я выйду на минутку. Приглядите за ним, сиделка, - обратилась она к сиделке Конрад, раскладывавшей инструменты по стеклянным ящикам.
Сиделка Конрад подошла ко мне.
- Ну, как себя чувствует мой мальчик? - спросила она.
Ее лицо показалось мне очень красивым. Мне нравились ее толстые щеки, похожие на наливные яблоки, смешливые маленькие глазки, прятавшиеся под густыми темными бровями и длинными ресницами. Я хотел, чтобы она посидела со мной, не отходила от меня. Я хотел подарить ей двуколку и лошадь. Но мне было плохо, я испытывал какую-то робость и не мог сказать ей всего этого.
- Не надо двигаться, ладно? - предупредила она меня.
- Я, кажется, немного пошевелил пальцами ноги.
Чем больше меня предостерегали, что нельзя двигаться, тем сильней мне хотелось это сделать, главным образом для того, чтобы, выяснить, что после этого произойдет. Я чувствовал, что как только проверю, могу ли двигаться, то удовольствуюсь одним сознанием этого затем уже буду лежать спокойно.
- Нельзя шевелить даже пальцами, - сказала сиделка.
- Больше не буду, - обещал я.
Меня продержали на операционном столе до обеда, затем осторожно подкатили к моей кровати, где была установлена стальная рама, поддерживавшая одеяло высоко над моими ногами и мешавшая мне видеть Мика который лежал напротив.
Это был день посещений. В палату один за другим входили родственники и друзья больных, нагруженные пакетами. Смущенные присутствием стольких больных они торопливо пробирались мимо кроватей, не спуская взгляда с тех, кого пришли навестить. Последние той чувствовали себя неловко. Они глядели в сторону, дела вид, что не замечают своих посетителей, пока те не оказывались у самой кровати.
Но и у тех больных, которые не имели друзей или родственников, тоже не было недостатка в посетителях. К ним подходили то молодая девушка из "Армии спасеия", то священник или проповедник и, конечно, неизменная мисс Форбс.
Каждый приемный день она приходила нагруженная цветами, душеспасительными книжечками и сластями. Ей было, вероятно, лет семьдесят; она ходила с трудом, опираясь на палку. Постукивая этой палкой по кроватям больных, не обращавших на нее внимания, она говорила:
- Ну, молодой человек, надеюсь, вы выполняете предписания врача. Только так и можно выздороветь. Вот вам пирожки с коринкой. Если их хорошо прожевать, они не вызовут несварения желудка. Пищу всегда надо хорошо разжевывать.
Мне она каждый раз давала леденец.
- Они очищают грудь, - говорила она. Теперь она, как обычно, остановилась у меня в ногах и ласково сказала:
- Сегодня тебе сделали операцию, не так ли? Ну, доктора знают, что делают, и я уверена, что все будет хорошо. Ну-ну, будь умницей, будь умницей...
Моя нога болела, и мне было очень тоскливо. Я заплакал.
Она встревожилась, быстро подошла к моему изголовью и растерянно остановилась: ей хотелось меня успокоить, но она не знала, как это сделать.
- Бог поможет тебе перенести эти страдания, - произнесла она убежденно. - Вот в этом ты найдешь утешение.
Она вынула из своей сумки несколько книжечек и дала мне одну.
- На, почитай, будь умницей.
Она дотронулась до моей руки и все с тем же растерянным видом пошла дальше, несколько раз оглянувшись на меня.
Я принялся рассматривать книжечку, которую держал в руке, - мне все казалось, что в ней скрыто какое-то волшебство, какой-то знак господень, божественное, откровение, благодаря которому я восстану с одра, как Лазарь, и начну ходить.
Книжечка была озаглавлена "Отчего вы печалуетесь?" и начиналась словами: "Если в жизни своей вы чуждаетесь бога, печаль ваша не напрасна. Мысль о смерти и о грядущем суде не напрасно печалит вас. Если это так, то дай бог, чтобы ваша печаль все возрастала, пока наконец вы не найдете успокоения в Иисусе".
Я ничего не понял. Я положил книжечку и продолжал тихо плакать.
- Как ты себя чувствуешь, Алан? - спросил Ангус.
Ознакомительная версия.
