Эуэсин пел, в чуме стояла мертвая тишина, а едва он кончил, все громко, восторженно закричали, хотя никто не понял ни слова. Да на что им были слова? Мелодия и сама внятно говорила о том, что было им так близко, - о бескрайних северных просторах, о загадочных существах, которые неведомы белому человеку, о горе и радости, о любви и смерти.
- Что за песню ты пел? - требовательно спросил Джейми, когда Эуэсин вновь сел с ним рядом. - Я не слыхал таких песен ни от одного кри.
Эуэсин смущенно улыбнулся:
- Старая песня старого народа, Джейми. При белых мы таких песен не поем - они не поймут. Они просто затыкают уши да иногда смеются. А здешние люди, они понимают.
Джейми немного обиделся: не такой уж он тупица, чтоб не понять песню. Когда Питъюк снова потребовал, чтобы и он выступил, он поднялся и несмело протиснулся на середину.
Все взоры обратилась на него, а он глубоко вздохнул, двумя пальцами одной руки зажал нос, а другой рукой сжал горло.
И вдруг тишину прорезал звук не менее странный и жуткий, чем те, что уже слышались здесь сегодня, - пронзительный, дрожащий и жалобный вой. Ошеломленные эскимосы замерли, а из тьмы, обступавшей чум, в лад этой дикой музыке взвыли и вновь постепенно затихли ездовые собаки.
Наконец Джейми опустил руки и прошел на прежнее место. Было тихо-тихо. Никто даже не кашлянул. Потом Питъюк громко, одобрительно закричал, и все остальные эскимосы к нему присоединились.
- Что это было такое? - крикнул Эуэсин в самое ухо Джейми. - Ты меня прямо напугал! Вот уж не думал, что белые так могут.
Джейми расплылся в улыбке: он был очень доволен впечатлением, которое произвел на всех его номер.
- Не одни кри да эскимосы умеют петь дикие песни, - гордо сказал он. Это волынка. Ну, вернее сказать, подражание волынке. Меня отец научил, еще когда я был маленький. А раньше я вам не показывал, потому что... ну, потому что боялся, вы меня засмеете.
Выступление Джейми было гвоздем вечера. Эскимосы хлопали его по спине и все разом что-то говорили. Питъюк предложил Джейми еще порадовать публику. Успех был неслыханный.
Джейми изобразил "Шотландского волынщика", а потом "Нашего леса цветы". Замолчал он, лишь когда совсем охрип.
Наконец он сел. Какая-то женщина поднесла ему большую кружку чая, а Питъюк потрепал его по плечу и сказал:
- Ты инук, Джейми, эскимос. Все наши говорят: лучше тебя нет певец. Может, женишься на эскимосский девушка и останешься здесь, а? Знаменитый человек будешь!
От сдержанности и напряженности, которые поначалу сковали гостей, не осталось и следа. Даже Анджелина, которая все время сидела тихо, как мышь, и только настороженно осматривалась, и та оживилась. Она подсела к молоденькой эскимоске - своей сверстнице, и каждая с любопытством изучала, рассматривала одежду другой, хоть они не могли обменяться ни единым словом. Изредка Анджелина робко, но вместе с тем гордо поглядывала на Питъюка: вот он какой стал среди своих, настоящий мужчина! Питъюк поймал один такой взгляд и ответил ей широкой, счастливой улыбкой. Анджелине стало совсем хорошо и радостно.
Еще задолго до полуночи у гостей начали слипаться глаза. Но празднику не видно было конца. Теперь в бубен одна за другой били женщины, а там дошел черед и до детей: у каждого была своя песня. Ели вареную и жареную оленину. Поток чая не иссякал. Затеяли игру в "кроватку": мастерили разные узоры, перехватывая надетую на пальцы бечевку.
Под конец Джейми уже не в силах был сопротивляться сну. Он стал клевать носом. Заметив это, Кейкут своим хриплым голосом о чем-то распорядился. Гомон затих. Эскимосы тихонько потянулись к выходу; скоро в чуме остались только четверо путников, Кейкут, его жена и их взрослый сын Белликари.
- Теперь спать будем, - сказал Питъюк своим друзьям. - Все спать у задняя стена, под шкура тукту.
Слишком сонные, чтобы смущаться тем, что спать придется вот так, в общей постели, Джейми и Эуэсин сбросили с себя верхнюю одежду и забрались под шкуры. За ними последовал Питъюк, потом Кейкут и Белликари. Анджелина и жена Кейкута свернулись в своем уголке общего ложа. Последняя лампа мигнула и погасла, в становище ихалмиутов воцарилась тишина.
10. ИННУИТ КУ - РЕКА ЛЮДЕЙ
Измученные долгой дорогой и вчерашним сидением допоздна, мальчики и Анджелина спали как убитые, а проснулись, когда утро было уже в разгаре. Совсем еще сонные, они вылезли из-под шкур и увидели, что в большом чуме, кроме них, нет ни души. Они оделись, вышли.
Их ошеломила невообразимая кутерьма. Эскимосы бегали взад-вперед, перетаскивали грузы, волокли к саням собак, кричали, смеялись и все друг другу мешали. Тут же носились дети, гонялись за убегающими собаками. Там, где вчера стояли пять чумов, теперь оставался один чум Кейкута. На месте остальных были только связки шестов да груды оленьих шкур.
- Что это здесь творится? - спросил Джейми Питъюка.
- Едем становище моей матери, - объяснил Питъюк. - Весь люди едут. Время ехать Иннуит Ку, всем собираться большой становище. Скоро лед сойдет, олень тогда не может бегать всюду. Будет переходить реки, где узкий места. Люди пойдут туда на каяках, большой охота будет.
К ним подошел Кейкут и повел к своей жене - она разожгла костер из мха и прутьев. Над костром висел железный котел, в нем что-то кипело и шипело. Женщина приветливо улыбнулась, выудила из котла куски вареного мяса, подала им безо всяких тарелок. Мясо было горячее. Джейми стал перебрасывать свой кусок с ладони на ладонь. Начал есть и обжегся.
- Вот это называется походный завтрак, - пробормотал он. - А все равно здорово, - поспешно прибавил он, перехватив колючий взгляд Питъюка.
Эуэсин усмехнулся:
- Прошлой зимой в Потаенной долине ты был не такой неженка. Помню, ел мясо руками, да бывало, что и сырое.
- Может, я достану из саней наши жестяные тарелки? - предложила Анджелина.
- Нет, сестричка. Здешний народ с тарелок не ест. Не годится показывать, что им чего-то не хватает.
Позавтракали быстро, и Питъюк повел ребят по становищу. Мальчики не могли глаз отвести от собак: великолепные рослые псы были чуть не вдвое крупней лаек лесного края, притом удивительно нарядной масти - в черных и белых пятнах. Эуэсин спросил, почему эскимосы не привязывают их, когда они не в упряжке. Сразу видно, что у этих собак хороший нрав, заметил он еще.
- Потому что непривязанные, - объяснил Питъюк. - Тебя на привязи долго держать, ты тоже злой станешь. Эскимосский собака свободен, как эскимос. Потому и веселый, как эскимос.
Мальчикам очень понравились и эскимосские сани - такие же, как у Питъюка, только гораздо больше. Нарты Кейкута были двадцати футов длиной, массивные полозья соединялись поверху десятком коротких поперечин. Увидев, как велики эти нарты, какой на них громоздится груз, Джейми даже присвистнул. Он откровенно не верил, что собаки сдвинут такую махину с места, но, когда Кейкут и Белликари запрягли всех своих восемнадцать собак, недоверие его рассеялось. Собаки впряжены были не гуськом, как в лесных краях. У каждой была своя отдельная постромка, так что упряжка могла разойтись перед санями веером.
Последним на сани Кейкута погрузили какой-то странный предмет футов пятнадцати длиной (чум сложили еще прежде). То была частая изогнутая решетка из ивовых прутьев, прикрепленная сыромятными ремнями к длинным тонким еловым жердям. Она походила на скелет гигантской рыбины.
- Каяк, - объяснил Питъюк, заметив, как удивленно и пытливо смотрит Эуэсин. - Приедем к Иннуит Ку, Кейкут берет олений кожи, кроет каяк, тогда очень хорошо плавает.
Над становищем разнесся крик Кейкута, и все как один обернулись к нему. Огромные его нарты готовы были двинуться в путь. Эскимосы один за другим стали подъезжать к нему поближе. Старухи и маленькие дети уже сидели поверх поклажи; женщины помоложе и дети постарше с тючками за спиной приготовились идти пешком. Кое-кто надел вьючные седла на еще не подросших собак, которым не приспело время ходить в упряжке. Несколько таких собак тащили за собой маленькие травой - подобие салазок: к двум длинным шестам ремнями привязан был небольшой щит с легкой поклажей. Пять-шесть совсем молодых собак - вчерашние щенята - вольно резвились между нарт, под ногами у людей.
Картина была веселая, но от нее веяло чем-то древним, первобытным. Толпа людей в звериных шкурах, воющие псы, необозримый простор холмистой тундры под белесым весенним небом - все было такое, как сотни, а быть может, и многие тысячи лет назад.
Мальчики и Анджелина вместе со своими упряжками присоединились к Кейкуту. Старик щелкнул над головами своих собак длиннейшим бичом - подал знак отправляться в путь. И тотчас караван тронулся.
Продвигались медленно, потому что во многих местах снег уже стаял. Нарты двигались не быстрее идущих рядом женщин и детей, но никого это, видно, не заботило. Все перебрасывались шутками, смеялись, а когда один из юношей, желая похвалиться своим искусством править упряжкой, неосторожно выехал на некрепкий лед и по самую шею провалился в воду, все остановились и весело, необидно захохотали. Сам пострадавший, едва выбрался на прочный лед и переоделся во все сухое, тоже присоединился к общему веселью.
