Да! Наступило время, когда все осталось позади, когда Арканджело Фуско вернулся к своей метле, а я - к своим светским пациентам. Пока я проводил дни в кварталах Вильет и Монпарнас, парижане укладывали чемоданы, чтобы ехать в свои замки или на свои излюбленные приморские курорты. Бульвары заполнили развлекающиеся иностранцы, которые стекались в Париж со всех концов цивилизованного и нецивилизованного мира, чтобы потратить здесь свои лишние деньги. Они сидели в моей приемной, нетерпеливо читали путеводители по Парижу, требовали, чтобы их приняли как можно скорее, и чаще всего просили чего-нибудь "тонизирующего" - у человека, который нуждался в этом гораздо больше, чем они. Дамы в великолепных пеньюарах, последнем творении Ворта, уютно расположившись в шезлонге, посылали за мной из своего роскошного отеля в самые неудобные часы дня и ночи для того, чтобы я "поставил их на ноги" для завтрашнего маскарада в Опере. Второй раз они за мной уже не посылали, и я этому не удивлялся.
"Какая напрасная трата времени!" - думал я по дороге домой, устало шагая по раскаленному асфальту бульваров под запыленными каштанами, поникшая листва которых томилась по свежему порыву ветра.
- Я знаю, что с ними такое, и с вами, и со мной, - сказал я каштанам. Нам необходимо вырваться из атмосферы большого города. Но как мы выберемся из этого ада, если ваши ноющие корни замурованы в асфальте и железные кольца надеты на ваши ноги, а меня ждут в приемной все эти богатые американцы и столько еще других больных у себя дома в постелях? И если я уеду, кто будет приглядывать за обезьянами в Зоологическом саду? Кто ободрит изнемогающего от жары белого медведя теперь, когда наступает самое трудное для него время? Ведь он не поймет ни одного ласкового слова, которое ему, может быть, скажут другие добрые люди, - он же понимает только по-шведски! А что будет в квартале Монпарнас? - Я задрожал и увидел синеватое детское личико в тусклом свете керосиновой лампы, я увидел кровь, сочащуюся из детского горла там, где я сделал разрез, и услышал испуганный крик матери. Что сказала бы графиня? Графиня? Нет, со мной что-то действительно неладно! Давно пора мне заняться собственными нервами, вместо того чтобы заниматься чужими, если я начинаю видеть подобные вещи на бульваре Малерб. И какое, черт возьми, мне дело до графини? Судя по последнему письму аббата, ей прекрасно живется в ее туренском замке, как мне - в Париже, прекраснейшем из городов мира. Мне просто нужно выспаться - и только. А все-таки, что сказал бы граф, если бы я сегодня написал, что с благодарностью принимаю его любезное приглашение и завтра выезжаю! Ах, только бы мне уснуть сегодня! Почему бы мне самому не принять то превосходное снотворное, которое я составил для моих пациентов, сильное средство, которое принудило бы меня забыть на двадцать четыре часа Монпарнас, замок в Турене, графиню и все прочее. Я бросился на кровать не раздеваясь - так я устал. Но снотворного не принял - les cuisiniers n'ont pas faim [52], как говорят в Париже. А утром в приемной я увидел на столе письмо от аббата с припиской графа: "Вы говорили, что больше всего любите песни жаворонков. Они еще поют, но скоро перестанут, поэтому приезжайте скорее!"
Жаворонки! А я два года не слышал никаких птиц, кроме воробьев в Тюильрийском саду.
Лошади, которые везли меня со станции, были прекрасны, замок времен Ришелье, окруженный обширным парком столетних лип, был прекрасен, мебель в стиле Людовика XVI в моей роскошной комнате была прекрасна, сенбернар, который проводил меня на верхний этаж, был прекрасен, - все было прекрасно, как и графиня в простом белом платье с единственной розой у пояса. Мне показалось, что ее глаза стали еще больше. Граф стал совсем другим человеком: его щеки порозовели, в прежде сонных глазах блестело оживление. Он принял меня с такой чарующей любезностью, что моя застенчивость сразу рассеялась. Я ведь оставался простым варваром из Ultima Thule [53], и подобная роскошь была мне незнакома. Аббат встретил меня как старого друга. Граф сказал, что до чая есть еще время погулять по саду, но, может быть, я предпочту заглянуть в конюшню? Мне вручили корзинку с морковью, чтобы угостить каждую из двенадцати чудесных лошадей, которые, вычищенные до блеска, стояли в стойлах из полированного дуба.
- Вот этому дайте лишнюю морковку, чтобы вы сразу стали друзьями, сказал граф. - Он ваш, пока вы гостите здесь. А это ваш грум, - добавил он, указывая на юношу-англичанина, который почтительно поднес руку к фуражке.
Да, графиня чувствует себя прекрасно, сказал граф, когда мы возвращались через сад. Она почти не говорит о колите, каждое утро посещает деревенских бедняков и обсуждает с сельским врачом, как превратить старый фермерский дом в детскую больницу. В день ее рождения всех бедных детей деревни угощали в замке кофе с пирожными, и на прощанье графиня каждому подарила куклу. Не правда ли, она это чудесно придумала? Если она будет вам рассказывать о куклах, пожалуйста, скажите ей что-нибудь приятное.
- Разумеется, я буду очень рад.
Чай был сервирован под большой липой перед домом.
- Вот ваш друг, дорогая Анна, - сказала графиня сидевшей рядом с ней даме, когда мы подходили к столу. - К сожалению, он предпочитает общество лошадей нашему.
Он еще не выбрал минуты сказать мне хоть слово, но с лошадьми на конюшне он проболтал целый час.
- И лошади, по-видимому, были в восторге, - засмеялся граф. - Даже мой старый гунтер, который, как вы знаете, не выносит чужих, потянулся мордой к самому лицу доктора и дружески зафыркал.
Баронесса Анна сказала, что рада меня видеть и что ее свекровь, вдовствующая маркиза, чувствует себя как нельзя лучше.
-Ей даже кажется, что ее глухота проходит, но я в этом не уверена, так как она не слышит храпа Лулу и сердится, когда мой муж утверждает, что слышит этот храп даже внизу в курительной. Во всяком случае, ее любимый Лулу - наш спаситель. Раньше она не выносила одиночества, а разговаривать с ней через слуховую трубку было чрезвычайно утомительно. Теперь она часами сидит одна с Лулу на коленях, а если бы вы видели, как она се менит с ним по парку каждое утро, вы не поверили бы своим глазам! Давно ли она не вставала со своего кресла! Я помню, как вы посоветовали ей понемножку гулять каждый день и какое сердитое было у вас лицо, когда она ответила, что у нее нет на это сил. Удивительная перемена! Вы, конечно, скажете, что причина тут отвратительное лекарство, которое вы ей приписали, но я говорю, что это заслуга Лулу, да будет он благословен и пусть храпит сколько ему угодно!
- Посмотрите на Лео, - сказал граф, чтобы переменить тему, - он положил голову доктору на колени, какбудто знает его спокон века. Он даже не просит печенья.
- Что с тобой, Лео? - спросила графиня. - Берегись, дружок, не то доктор тебя загипнотизирует. Он работал с Шарко в Сальпетриер и одним взглядом может заставить любого сделать то, что он захочет. Почему бы вам незаставить Лео поговорить с вами по-шведски?
- Ни за что. Ни один язык так не мил моему слуху, как его молчание. Я не гипнотизер, я только очень люблю животных, а они это сразу чувствуют и платят мне тем же.
- Наверное, вы просто решили зачаровать белку, которая сидит на ветке над вашей головой. Вы все время на нее смотрите, не обращая на нас никакого внимания. Заставьте ее слезть с дерева и сесть к вам на колени рядом с Лео.
- Если вы дадите мне орех и уйдете, я думаю, я сумею заставить ее спуститься и взять орех из моих рук.
- Вы очень любезны, господин швед, - воскликнула, смеясь, графиня. Пойдемте, милая Анна, он хочет, что бы мы все ушли и оставили его наедине с белкой.
- Не смейтесь надо мной! Я вовсе не хочу, чтобы вы уходили. Я так рад вас снова видеть!
- Вы очень галантны, господин доктор. Это первый комплимент, который я от вас слышу. А я люблю комплименты.
- Здесь я не врач, а ваш гость.
- А разве врач не имеет право говорить комплименты?
- Нет, как бы ему ни хотелось этого. Нет, если пациентка похожа на вас, а он сам несколько моложе вашего отца.
- Ну, я могу сказать только, что вы ни yа йоту не поддались искушению, если оно у вас и было. И обходились со мной свирепо. При первой встрече вы были так грубы, что я чуть не убежала, помните? Анна, знаете, что он сказал мне? Он строго посмотрел на меня и сказал с самым невероятным шведским акцентом: "Госпожа гра финя, вы больше нуждаетесь в дисциплине, чем в лекарствах". Дисциплина! Разве так должен разговаривать шведский врач с молодой дамой, которая в первый раз обратилась к нему за советом!
- Я не шведский врач. Я получил диплом в Париже.
- Я обращалась ко многим парижским врачам, и ни один из них не осмеливался говорить со мной о дисциплине.
- Вот потому-то вы и обращались ко многим докторам.
- Но почему же вы не попробуете быть немного любезнее? - со смехом сказала графиня, которой страшно нравился этот шутливый разговор.
