Молчаливая Татьяна, стоя на втором этаже дома без крыши, крошит кусочек зачерствевшего хлеба. Над ней - свод неба, на ней - небрежно наброшенная на плечи шаль белого цвета. Шелковую шаль украшают вышитые на ней горлицы. Крошки хлеба падают на пол. Две птицы отделяются от ткани шали и слетают к крошкам. Ловко прицеливаются маленькими клювами, оживленно толкаются, а затем вспархивают и, трепеща крыльями, исчезают в небе. Молчаливая Татьяна смотрит им вслед. Оставшиеся горлицы перемещаются по шали, чтобы расположиться на ней более равномерно.
Позже, ложась спать, Молчаливая Татьяна настежь раскрывает окна своей комнаты и вешает шаль с птицами на спинку стула, который стоит на видном месте. Две беглянки возвращаются ночью, приглушенным щебетом будят других птиц, и наконец все распределяются по своим местам. Молчаливая Татьяна улыбается во сне, она слышит их даже тогда, когда спит.
Иллюстрация 20. "Шаль с горлицами", ручная работа из Югославии, золотое шитье на муслине, 113х116 см, вторая половина ХХ века, Музей текстиля, Вашингтон.
Об украшении пространства
Никто и не утверждает, что мы особенно разбираемся в музыке. Подковник, например, полностью лишен слуха. (Он сам неопровержимо доказал это в период своего увлечения искусством композиции.) Радио больше других слушает Андрей, но музыка его внимания почти не привлекает, самое важное для него - это сообщение о состоянии на транспорте. Эстер, разумеется, выше всего ценит мелодии из кинофильмов. Саша поет, только находясь в ванной. Драгор, правда, часто дирижирует, но всегда воображаемым оркестром (это, кстати, самый удачный из всех известных способов привести свои мысли в состояние гармонии). Таким образом, из всего, посеянного музыкой, прорастают лишь зерна, брошенные Богомилом или Молчаливой Татьяной.
Однако часы, когда музицирует Богомил, дают возможность получить истинное наслаждение даже тем, кто не одарен этим благородным талантом. В такие минуты мы просто собираемся все вместе, иногда утром, иногда вечером, а то и ночью, и внимательно слушаем веселые или грустные композиции, которые Богомил на своем кларнете исполняет так (во всяком случае, как нам кажется), что бурьян Пустоты тут же вянет.
В зависимости от того, с чьей кожей и как интенсивно эти мелодии соприкоснулись, они потрясают или, наоборот, нежно убаюкивают. Но особенно сильное впечатление на всех нас производит Богомилова манера игры на инструменте из мистического эбенового дерева. После каждых нескольких тонов кларнетист должен вдохнуть воздуха, чтобы продолжать играть. Вдох, естественно, должен быть тихим и быстрым, а пауза - не слишком длинной. Наверное потому, из-за желания сократить ее, она и становится похожей на всхлип.
Когда играет Богомил, описанный шум вовсе не так уж незаметен. Он напоминает вздохи человека, охваченного отчаянием. Кажется, будто он приносит какую-то огромную жертву, необходимую для того, чтобы музыка могла продолжаться. Кажется, что это буквально последний вдох, доставшийся невероятно мучительно и потом великодушно подаренный изящному телу кларнета.
Но достаточно просто оглянуться вокруг, чтобы увидеть, что страдания Богомила не остаются безрезультатными, в них есть смысл. Так же как Молчаливая Татьяна своим пением приводила в порядок небесные пути, Богомил с помощью кларнета делал более красивым окружающее его пространство. И без того музыкальные объекты (морской сундук с элементарной Легкостью, Сашины глаза, пуговицы Драгора, сделанные из цветков, Лунные рыбки...) становились абсолютно музыкальными, а те объекты, которые по своей природе таковыми не были (морской сундук с элементарной Тяжестью, угрожающие письма, Этина тень...), демонстрировали признаки добровольного намерения расстаться со зловещим в них.
Закончив украшение гостиной, Богомил выходил во двор, а ночью продолжал это важное дело на улицах Предместья. Он шагал от перекрестка до перекрестка и играл так, как будто расшифровал старейшую нотную запись, запись настолько старую, что даже нельзя было сказать, относится ли она к эпохе мифа или к эпохе истории. То, что он делает доброе дело, подтверждает само небо - оно благословляет его труд дождем. Музыка под сочными каплями зреет, мелодии бурлят, звук пахнет полем, поросшим молодой травой. Усталый, до нитки промокший, с кларнетом под мышкой, Богомил возвращается лишь под утро. Прежде чем лечь, он со второго этажа дома без крыши еще раз осматривает окрестности: теперь в некоторых местах серые стены лабиринта Предместья не видны - может, их даже больше уже и нет.
__________
22/ Анатомика II
В отдельных ситуациях (промокая под дождем, ныряя, слушая музыку, занимаясь любовью или терпя боль) человек чаще всего чувствует только своей кожей. Разумеется, с давних пор хорошо известно, что кожа может быть тонкой как прозрачное утро, средней толщины - похожей на спокойные сумерки, и толстой - вроде облачной ночи. От этого зависит и степень чувствительности человека. В то время как первых может свалить с ног даже снежинка, вторым нипочем целый град метеоров. Однако первые знают, что такое движение бабочки, лунный свет или страсть прикосновения, а для вторых это остается, как ни грустно, тайной.
23/ Угрожающие письма
С тех пор как крышей нашего дома стало небо, самый частый гость у нас почтальон Спиридон. Он приходил любоваться голубой конструкцией, вместе с нами наблюдал за рассадой музыки, разглядывал Лунных рыбок или же соревновался в знании географии с тетей Деспиной, которая всегда как бы случайно оказывалась в Северном зеркале, когда он как бы случайно заходил к нам как раз в тот момент, когда она как бы случайно оказывалась в Северном зеркале, а он как бы случайно к нам заходил, и так далее.
Но сказать по правде, Спиридон часто приходил и для того, чтобы передать нам многочисленные письма тех, кто требовал от нас вернуть на дом старую крышу. Сначала нас убеждали, потом от нас требовали, и в конце концов эти анонимные письма переросли в прямые угрозы, так что Саша разумно предложила вскрывать неподписанные конверты только в солнечные дни, когда наблюдение за природой не оставляет нам времени на чтение.
Мудростью славились строители древней Атлантиды, находившейся за Геркулесовыми столбами. Зная, что каждому городу грозит опасность превращения в лабиринт, в котором будут исчезать люди, они свои многочисленные поселения привели в порядок с помощью песен. В течение долгих лет вдоль улиц, на перекрестках и на площадях по всей Атлантиде музыканты оставляли зерна музыки. Только музыку нельзя завязать в узел, а дороги, обсаженные песнями, никогда не превратятся в бездорожье. Эту премудрость знала Атлантида, и оттого невозможно понять, что заставило ее о ней забыть. Мелодии затихли и совсем увяли, а города превратились в поросшие травой лабиринты и погибли под тяжестью тишины. Ищущие их знают, что они находятся там, за Геркулесовыми столбами, под вздымающимися немыми волнами. Пусть не забудет тот, кто воздвигает новые города на земле, что, если не посеять семена музыки, стены разбухнут и изовьются лабиринтами нижнего мира.
Иллюстрация 21. Теохарес из Атлантиды, "Расцвет и падение Атлантиды", частично восстановленная нотная запись с глиняной таблички, найденной в Угарите II (Рас Шамра, Сирия), 10х15 см, около 2000 года до нашей эры, Собрание Государственной музыкальной консерватории, Берлин.
Творческое удовлетворение
Боже! Как же мы перепугались, когда перед нами прошествовал Подковник с двумя бумажными сумками, до отказа набитыми кусками мыла в пестрых обертках. Serpentiana в руках Драгора закрылась сама собой, Богомил подавился кусочком абрикоса из наливки (это его любимый десерт), Сашин талисман зловеще зарокотал, как будто он состоял из одних только ингредиентов грозы, у Андрея прервалась нить сюжета сочиняемой им сказки, а Таня замолчала так гранитно, что стали слышны даже непроизнесенные вопросы. Что же случилось? Не сошел ли он с ума? Откуда вдруг столь неожиданная чистоплотность?
Однако мы так и остались при своем любопытстве - без единого слова объяснения Подковник удалился в свою комнату. Вскоре оттуда по всему дому пополз тяжелый запах сирени.
- Может, он купается? - подумала вслух Эстер.
- Что, без воды? - спросили мы в один голос.
- Почему бы и нет, уж от него-то чего угодно можно ждать, - тут же ответили мы сами себе в один голос, повскакали со своих мест, подошли к дверям комнаты Подковника и осторожно постучали.
Никто не отвечал, мы постучали снова, и наконец Подковник (с сухими волосами, в сухой одежде и совсем не намыленный) открыл дверь, беспощадно выпустив на нас целое облако запахов.
- Что такое, что вы здесь столпились?! - спросил он враждебно.
- Ничего, ничего, - Эстер попыталась сделать вид, что ничего не произошло, стараясь заглянуть через его плечо в таинственную глубину комнаты. - Ничего, просто хотели узнать, как у тебя дела.
