"Нас ведь не опасность волнует. Это задержка."
"Я понимаю. И конечно, определенная задержка может быть, весьма неизбежной."
"Если это действительно неизбежно и лишь на краткий период времени, то, конечно, нам нужно приложить все старания чтобы перенести ее должным образом."
"Как очень благоразумно, мы ведь желаем только того, чтобы Вы и Ваши товарищи получили удовольствие от пребывания здесь."
"Это все замечательно, и как я Вам уже сказал, с моей стороны врядли найдется множество возражений. Новое, интересное впечатление, да и в любом случае, нам нужен отдых."
Вгляд его убегал вверх, на мерцающую пирамиду Каракала. Сейчас, при ярком свете луны, на необъятном синем фоне, она была настолько до хрупкости ясной, что казалось, протяни высоко руку и сможешь до нее дотронуться.
"Завтра," сказал Чанг, "Вы, быть может, найдете ее еще более интересной. А относительно отдыха, в мире не так много мест лучших чем это, если на Вас пало утомление."
И действительно, во время того как Кануэй продолжал смотреть, более глубокое спокойствие покрыло его, как если бы зрелище было не тольно для глаз, но и для разума. В отличие от сильных шквалов ветра нагорных уровней, тут едва проносилось дуновение; вся долина предстала его восприятию как охваченная землей гавань, с Каракалом в размышлении над ней в виде маяка. Во время этих раздумий, на лице его начинала расти улыбка, так как вершина действительно была озарена светом: синее ледяное мерцание, гармонирующее с тем великолепием что оно отражало. Что-то подтолкнуло его спросить о буквальном значении названия вершины, и ответ Чанга прозвучал шепчущим эхом его собственных мыслей. "Каракал, на наречии долины, означает Синяя Луна," сказал китаец.
Кануэй не отбросил своего заключения о том, что прибытие его и всей группы в Шангри-Ла было в какой-то мере ожидаемым ее обитателями. Принимая во внимание всю важность этого вопроса, он знал, что должен был об этом помнить; но когда пришло утро, сознание проблемы беспокоило его настолько мало, лишь в теоретическом смысле, что он уклонился от того, чтобы быть причиной бо'льших волнений для остальных. Одна его половина настоятельно говорила ему, что было что-то странное в этом месте, и отношение Чанга прошлым вечером было далеко не утешающим, и что все они, по сути, были пленниками до того момента, как власти соблаговолят сделать для них нечто большее, если это вообще случится. И его обязанностью было, бесспорно, заставить их сделать это. После всего, он был представителем Английского Правительства, если уж ничего не поможет; было бы несправедливым со стороны жителей Тибетского монастыря отказать ему в любой надлежащей просьбе... Несомненно, это было обычное официальное решение вызванное подобной ситуацией; и часть Кануэйя была официальной и вполне обычной. Никто при случае не мог лучше его изобразить человека сильной воли; во время тех заключительных дней перед эвакуацией, с мрачной иронией размышлял Кануэй, его манера поведения должна была заслужить ему не меньше как посвящение в рыцарство со школьным призом - новеллой Хэнти под названием С Кануэйем в Баскуле. Взять на себя покровительство над числом смешанных мирных жителей, включая женщин и детей, укрыть их всех в маленьком помещении консульства во время горячей вспышки революции под руководством настроеных против иностранцев агитаторов, и с помощью атак и лести добиться от них разрешения полной эвакуации по воздуху, это было, он чувствовал, не плохим достижением. Может быть c помощью интриг и бесконечных письменных отчетов, он мог бы что-нибудь из этого состряпать к Новогодним Почестям. В любом случае, завоевано было пылкое восхищение Мэллинсона. Сейчас, к сожалению, юноша, должно быть, смотрит на него с растущим разочарованием. Жаль, конечно, но Кануэй привык к тому, что люди любили его лишь потому, что неправильно понимали. В действительности он не был одним из тех решительных строителей империи с квадратными челюстями, клещами и молотками; впечатление, что производил он было лишь кратким, одноактным спектаклем, повторяемым время от времени под аранжировку судьбы и Ведомства Иностранных Дел за зарплату для которой любой бы мог появиться на страницах Уайтекера[5].
Правда была та, что загадка Шангри-Ла и его собственного прибытия сюда начинала действовать на него с некой чарующей привлекательностью. В любом случае, личных опасений у него почти не было. Служебные обязанности всегда помагали ему попасть в странные части света, и чем больше странности было в них, тем меньше, как правило, страдал он от скуки; и посему к чему роптать о том что случайность, вместо записок Уайтхолла, выслала его в это самое странное место из всех?
И в действительности, он был далек от роптания. Поднявшись с утра и увидев сквозь окна мягкую лазурную синеву неба, он почувствовал что в этот момент не выбрал бы ничего другого, будь то Пешавар или Пиккадилли. Ночной отдых имел ободряющий эффект и на всех остальных, что принесло ему радость. Барнард был в состоянии весьма весело шутить о ваннах, кроватях, завтраках, и других гостеприимных удобствах. Мисс Бринклоу призналась, что самый тщательных обыск ее апартаментов провалил выявление каких-либо недостатков к которым она была хорошо подготовлена. Даже Мэллинсон был под легким влиянием полу-угрюмой вежливости. "Я полагаю, что после всего нам не удасться сегодня выехать," бормотал он, "разве что кто-нибудь хорошенько об этом позаботиться. Эти люди -- типичные представители Востока, их ничего не заставишь сделать быстро и эффективно."
Кануэй согласился с его замечанием. Мэллинсон покинул Англию чуть меньше года назад; срок, бесспорно, достаточный для оправдания обобщения, которое, наверняка, он так же будет повторять после двадцати лет здесь. И в какой-то мере это было правдой. Однако Кануэй не считал Восточные нации медлительными до ненормальности, скорее англичане и американцы были в жару постоянной и даже нелепой лихорадки в своих метаниях по свету. Эта была точка зрения которую он врядли расчитывал разделить с кем-нибудь из своих друзей с Запада, но с возрастом и опытом склонялся к ней больше и больше. С другой стороны, было достаточно ясно, что Чанг ловко изворачивался и что нетерпению Мэллинсона существовало множество оправданий. Кануэйю где-то тoже хотелось чувствовать нетерпение, чтобы облегчить состояние мальчишки.
Он сказал: "Я считаю нам лучше выждать и посмотреть что принесет сегодняшний день. Было бы, наверное, слишком оптимистичным ожидать от них чего-либо прошлым вечером."
Мэллинсон резко на него глянул. "По-твоему, значит, я сделал из себя дурака будучи таким настоятельным, я так понимаю? Ничего не мог поделать с собой, я думал, да и до сих пор так считаю, что китаец этот ужасно подозрительный. Тебе то удалось хоть как-то понять его после того как я отправился спать?"
"Мы долго не задерживались с нашими разговорами. Он был скорее смутным и неопределенным в большинстве вопросов."
"Сегодня мы должны хорошенько его расшевелить."
"Несомненно," согласился Кануэй без особого энтузиазма насчет этой перспективы. "Между прочим, отличный завтрак." Завтрак состоял из грейпфрута, чая и безупречно приготовленных и поданных чэпатти[6]. По окончанию принятия пищи вошел Чанг и с небольшим поклоном начал обмен общепринятых вежливых приветствий которые, на английском языке, звучали немного неуклюже. Кануэй предпочел бы говорить на китайском, но к настоящему моменту не подал и знака своего знакомства с восточными языками; он чувствовал, что это могло быть хорошей картой в его руках. Он мрачно выслушал вежливые фразы Чанга, и уверил его в том, что прекрасно спал и чувствует себя намного лучше. Чанг выразил свое удовольствие и добавил: "Истинны слова Вашего национального поэта : "Cпутанный рукав тревог разглажен сном.""
Это проявление эрудиции было не очень хорошо встречено. Мэллинсон ответил с тенью презрения, той, которая должна находить на каждого здравомыслящего юного англичанина при упоминании поэзии. "Я так полагаю, Вы имеете в виду Шекспира, хотя цитаты не узнаю. Но мне известен кое-кто другой, кто говорит "Не стой над порядком пути своего, трогай сразу." Без того чтобы быть невежливыми, это именно то, на что все мы сегодня настроены. И мне хочется заняться поиском проводников тот час же, этим утром, если у Вас нет возражений."
Китаец бесстрастно принял ультиматум, и пространно ответил: "Мне очень жаль сообщить Вам, что занятие это принесет небольшую пользу. Я боюсь что у нас нет ни одного человека который желал бы сопровождать вас так далеко от дома."
"Но, Бог мой, Вы что думаете, мы собираемся принять это за ответ?"
"Мне искренно жаль, но я не могу предложить ничего другого."
"Вы кажется успели все это подрасчитать с прошлой ночи," вставил Барнард. "Тогда в Вас не было этой мертвой уверенности."
"Мне не хотелось разочаровывать вас когда вы были так утомлены дорогой. Сейчас, после освежающей ночи, я надеюсь, дела предстанут перед вами в более благоразумном свете."
