"В первую очередь нужно избегать действия друг другу на нервы," ответил Кануэй. "К счастью, местность кажется достаточно большой и ни в коем случае не перенаселенной. Кроме прислужников, к настоящему моменту, мы только и видели, что одного ее жителя."
Барнард нашел еще одну причину для оптимизма. "В любом случае, с голода мы не умрем, если все те порции что до сих пор были - справедливый пример. Вы знаете, Кануэй, место это не управляется без достатка хороших денег. Эти ванны, к примеру, они стоят весьма прилично. Я не думаю, что кто-нибудь что-нибудь здесь зарабатывает, разве что ребята с долины ходят на работу, но даже тогда они не смогли бы производить достаточно для экспорта. Мне бы хотелось знать имеют ли они дело с минералами."
"Место это - одна проклятая тайна," ответил Мэллинсон. "Я осмелюсь сказать, что у них кучи денег, припрятанных где-то как у иезуитов. А что касается ванн, то наверное, какой-нибудь сторонник миллионер обеспечил их ими. Как бы то ни было, стоит мне отсюда вырваться, об этом я волноваться не буду. Хотя должен сказать, что вид здесь в своем роде, таки неплохой. В соответствующем месте мог бы быть замечательный центр для зимнего спорта. Интересно, можно ли заняться лыжами на вон тех вон склонах?"
Кануэй одарил его испытывающим и чуть удивленным взглядом. "Вчера, когда я нашел несколько отростков эдельвейса, ты напомнил мне, что я был не в Альпах. Думаю, пришла моя очередь сделать тоже самое. В этой части света я бы советовал тебе не испытывать ни один из твоих Wengen-Scheidegg приемов."
"Вряд ли здесь кто-нибудь когда-либо видел прыжок на лыжах."
"Или даже хоккейный матч," подшучивая ответил Кануэй. "Можешь попробовать составить команды. Как насчет "Джентельмены против Лам"?"
"Это определенно обучит их самой игре," вставила Мисс Бринклоу с сверкающей серьезностью.
Подобные комментарии могли бы носить сложности, но под впечатлением согласия производимого характером и пунктуальностью приближающейся сервировки обеда, необходимость в них отпала. После всего, когда вошел Чанг, склонность к продолжению ссоры почти отсутствовала. С огромным тактом китаец дал понять, что он со всеми был все еще в хороших отношениях, и четверо изгнанников позволили предположению оставаться в силе. И когда Чанг предложил, что при желании они могли бы еще немного ознакомиться с строениями ламазери, при том что ему доставит чрезмерное удовольствие быть их экскурсоводом, предложение было принято с бесспорной готовностью. "А как же, конечно," сказал Барнард. "Раз мы уже здесь, то, само собой, можем еще раз осмотреть место. Думаю, повторный визит сюда любой из нас нанесет нескоро."
Мисс Бринклоу выпустила более обдуманное замечание. "Когда на самолете мы оставляли Баскул, я не могла и мечтать что когда-нибудь мы можем попасть в такое место," пробормотала она в то время как они шли под конвоем Чанга.
"И до сих пор неизвестно отчего мы сюда попали," незабываемо ответил Мэллинсон.
Кануэй не имел никаких предрассудков по поводу расы или цвета кожи, и когда порой в клубах или железнодорожных вагонах первого класса он прикидывался что предпочитал "белизну" раково-красного лица под топи[1], это было притворство. Позволяя подобное предположение, он уклонялся, особенно в Индии, от неприятностей, а Кануэй был сознательным предотвратителем проблем. В Китае, правда, это было менее необходимо; он дружил со многими китайцами, и ему никогда не приходило в голову относиться к ним с превосходством. Поэтому в отношениях с Чангом он был достаточно поглощен тем, чтобы видеть в нем манерного пожилого господина, не достаточно, может быть, заслуживающего доверия, но, бесспорно, высокого интеллекта. Мэллинсон, с другой стороны, склонялся к тому, чтобы смотреть на него сквозь решетку воображаемой клетки; Мисс Бринклоу была остра и оживленна, как с язычником в его темноте; а панибратское дружелюбие Барнарда было того рода, которое он мог бы практиковать с дворецким.
В это время гранд тур по Шангри-Ла был достаточно интересным чтобы переступить через все эти понятия. Для Кануэйя монастырь не был первым монашеским заведением которое он когда-либо осматривал, но с легкостью он мог называть его самым большим, и не считая расположения, самым замечательным. Сама процессия через комнаты и дворы была полуденным моционом, не смотря на то, что он осознавал сколько было апартаментов, не говоря уже о строениях, в которые Чанг не предложил им доступ. Группе, однако, было достаточно показано, чтобы подтвердить то впечатление, которое каждый из них уже успел сформировать. Барнард как никогда был уверен, что ламы были богачами; Мисс Бринклоу обнаружила обилие доказательств их безнравственности. Мэллинсон, после того как первая новизна себя исчерпала, погрузился в ту же усталость, что наводили на него экскурсии и просмотры достопримечательностей на обычных уровнях; ламы, он боялся, вряд ли могли быть его героями.
Один лишь Кануэй отдался богатому, растущему очарованию. Его интересовал не столько каждый индивидуальный предмет, сколько постепенное раскрытие элегатности, скромного, безупречного вкуса, гармонии настолько благоухающей, что, казалось, она радовала взор без того, чтобы кидаться в глаза. Только благодаря сознательному усилию мог он вернуть себя из состояния художника в положение ценителя, и лишь тогда узнавал сокровища за которые и музеи и миллионеры устроили бы торговлю: прелестная жемчужно-синяя керамика Sung, выполненные подцвеченным чернилом картины хранимые больше чем тысячелетие, образцы глазури в которых холодные прекрасные детали волшебного царства были не столько писаны, как оркестрованы. Мир несравнимой изысканности все еще робко медлил на фарфоре и глазури, уступая на мгновение эмоции до того как раствориться в одной мысли. Не было никакого хвастовства, ни попытки произвести впечатление, ни сконцентрированной атаки на чувства наблюдателя. Эти утонченные совершенства создавали впечатление выпархивания в жизнь лепестков цветка. Они бы свели с ума коллекционера, но Кануэй этим не увлекался; ему не хватало денег и инстинкта стяжательства. Его любовь к китайскому искусству было делом ума; в свете растущего шума и гигантизма, он в глубине обращался к мягким, точным и миниатюрным вещам. И проходя комнату за комнатой, какое-то трогательное чувство отдаленно задело его при мысли о возвышающейся громаде Каракала над таким хрупким очарованием.
Ламазери, однако, мог предложить бо'льшее чем Китайская коллекция. Одной из его характеристик была удивительная библиотека, высокая и просторная, с содержанием множества книг настолько скромно уложенных в пролетах и нишах, что вся атмосфера была пропитана скорее мудростью чем учением, хорошими манерами нежели серьезностью. Кануэй, успев кинуть быстрый взгляд на некоторые из полок, нашел многое что поразило его; казалось, здесь была лучшая мировая литература вместе с приличным количеством трудного для понимания и любопытного материала который он оценить не мог. Изобиловали тома на английском, французком, немецком и русском, а также огромное количество китайских и других восточных манускриптов. Раздел, заинтересовавший его в особенности, был посвящен Тибетиане, если так можно выразиться; он обратил внимание на несколько редкостей, среди них Novo Descubrimento de grao catayo ou dos Regos de Tibet Антонио де Андрада (Лисбон, 1626); China Асэнасиуса Керчера (Антверпэн, 1667);Voyage `a la Chine des P`eres Grueber et d'Orville Тэвэнота и Relazione Inedita di un Viaggio al Tibet Бэлигатти. Изучая последнего, Кануэй заметил, что глаза Чанга остановились на нем с учтивым любопытством. "Вы, возможно, являетесь школяром?" последовал вопрос.
Кануэйю показалось сложным ответить. Оксфордский период его учительства давал ему какое-то право согласиться, но он знал, что само слово, не смотря на то, что представляло наивысший комплимент из уст китайца, в английском звучании имело некоторый самодовольный оттенок, и в основном, беря во внимание своих спутников, он воздержался от этого. "Я, конечно, люблю читать," он ответил, "но за последние годы моя работа не предоставила мне множества возможностей для ученой жизни."
"Но Вам бы хотелось этого?"
"О, я бы так не сказал, хотя, конечно, отдаю себе отчет во всей ее привлекательности."
Мэллинсон, выбрав какую-то книгу, прервал: "На вот, кое-что для твой ученой жизни. Карта страны."
"Мы обладаем коллекцией в несколько сотен," сказал Чанг. "Все они открыты для вашего изучения, хотя в одном отношении я смогу сохранить ваше беспокойство. Ни на одной из них вы не найдете обозначения Шангри-Ла."
"Любопытно," прокомментировал Кануэй. "Почему, интересно?"
"Существует одна очень хорошая причина, но я боюсь, это все, что я могу поведать."
Кануэй улыбнулся, когда Мэллинсон снова впал в раздражение. "Все накапливаете свою тайну," он сказал. "Пока что мы не видели много из того, что кому-нибудь понадобилось бы скрывать."
