Папашка визжал, подпрыгивая на своем табурете, потом захрипел, как в агонии, и я бросила на него взгляд через плечо. Все, готово: на конце его багровой сардельки выступили белые капли.
Накануне я легла совсем поздно — болталась до закрытия в "штаб-квартире". Все перевозбудились, слушая рассказы о том, как Королева-Мать давала отпор.
Желудок подступал к горлу, голова была стеклянной.
Старичок привел в порядок одежду, снова стал изысканно-вежливым, поблагодарил:
— Вы были изумительны.
Я вернулась в кабинку.
Кэти, наряженная в синюю плиссированную юбочку поверх беленьких девчачьих трусиков, целомудренный, но прозрачный бюстье и сандалии, подправляла ногти. Под глазами у нее красовались черные круги.
Роберта на работу не вышла — доктор объяснил, что ей это сегодня не по силам. Королева-Мать прислала замену. У Джино было то еще выражение лица, когда он заметил, что у новой девки в сосках и на лобке масса колечек и в танце она позвякивает, как колокольчик. У нее была очень белая кожа и кельтская татуировка на попке. Весьма продвинутая особа!..
Я села. Помассировала себе затылок. Мы с Кэти вернулись к утреннему разговору — нам все время мешали, вызывая на дорожку.
— Сделай это один из наших клиентов, повсюду была бы чертова сперма! А ведь не нашли ни одной проклятой капли! Так что не стоит напрягаться… Серьезно, расслабься.
В ответ Кэти встревоженно покачала головой:
— Ты что, не понимаешь — это наверняка кто-то, кого мы знаем!
— Да брось, они же не вчера родились! У обеих была какая-то жизнь до Лиона, ты не настолько хорошо осведомлена об этом, чтобы…
— Та девушка, с которой ты вчера была… она их, кажется, знала?
— Угу… она думает, тут замешан мужик…
— Ревнивый дружок?
— Почти… хотя все намного сложнее.
С самого утра мы талдычили одно и то же. Мне даже нравилось уговаривать Кэти не трястись — так я и себе промывала мозги.
Танцовщица, вышедшая на замену Роберте, вернулась в нашу конуру. Она была голая, а свои виниловые тряпки держала в руке. Черт, какая громадина! Я глаз не могла оторвать от ее щели, изуродованной варварскими кольцами и гвоздями.
Джино объявил в репродуктор:
— Грета, кабина номер четыре.
И она отправилась туда, не потрудившись одеться. Мы с Кэти задумчиво посмотрели ей вслед. Четвертая — самая дорогая кабина, в нее редко отправлялись вот так, сразу. Она находилась в глубине пип-шоу и была достаточно просторной — там даже умещалась маленькая сцена, а между клиентом и девушкой не было ни решетки, ни плексигласа.
Кэти подула на ноготь, разглядывая, что получается.
— Мне все это не нравится. Вчера я и Роберте с Саидом сказала то же самое! Мерзость, отрава…
Репродуктор пролаял:
— На дорожку! И давайте постарайтесь, вас всего двое.
Я поднялась первой, присвистнув:
— Да пошел ты, хрен собачий! — в сторону репродуктора. И Кэти: — Работа вообще мерзость, здесь — тем более…
И вышла на дорожку.
Я взглянула на зеркала, чтобы понять, где есть клиенты. Странно — все флажки подняты…
Суббота — ударный день. И все-таки редко когда все восемь кабинок бывают заняты одновременно, пожалуй, это вообще первый такой случай!
На экране видюшника разложенная на столе девица отсасывала у типа, который управлял ее головой, а другой, пристроившись между ляжками, обрабатывал красавицу сзади. Мне всегда нравилась эта сцена.
Режиссер промахнулся только с музыкальным сопровождением — мелодия была грустной, а певец ныл, завывая: "Я прекрасно могу обойтись без тебя".
Я облокотилась на обтянутый красным мехом пуф, стоявший в центре дорожки, отклячила задницу и начала ласкать себя поверх трусиков. Наряд — черные кружева — очень подходил для субботы. Перевернулась, встала, медленно уронила на пол рубашку, томно провела ладонью по животу. Пальцы медленно поползли к трусикам.
И тут раздался этот вопль. Пространство вокруг меня мгновенно взорвалось, я кинулась прочь из зала. Кровь стучала в висках, кишки едва не вывалились наружу, сознание готово было отключиться от дикого ужаса, а в голове истерически билась догадка: "Он вернулся. Он в кабинке, с девушкой. С той, новенькой, любительницей пирсинга. Убивает ее".
В коридоре я врезалась в Кэти. Вход в заведение остался слева. Двери всех кабинок распахнулись одновременно.
Оттуда вышли восемь громил с пистолетами и мгновенно, как балетные артисты на репетиции, разошлись по залу на позиции. Я увидела, как двое направили оружие на меня, двое других взяли на мушку Кэти, третья "двойка" прицелилась в Джино. Руки вытянуты под идеально прямым углом к телу… Двое оставшихся приклеились к стене по обе стороны от красного занавеса, прикрывавшего дверь. Подбородки высоко подняты, застывший взгляд, галстуки, волосы гладко зачесаны назад…
Все это время, пока мы соображали, в какое жуткое дерьмо вляпались, новенькая продолжала орать, срываясь на визг. Не в силах шевельнуться, мы смотрели в узкий темный проход к кабинке № 4. Крик превратился в задушенный хрип вперемежку с рыданиями. Из тени выдвигался человек. Надменная, нарочито замедленная поступь, угрожающее выражение лица, длинное, в пол, пальто, поблескивающие затемненные стекла очков. Молча, явно наслаждаясь ситуацией, он вышел в центр комнаты, под свет софитов.
В руке незнакомец подбрасывал что-то маленькое и блестящее.
Что это за "игрушки", я поняла, когда в зал наконец вывалилась танцовщица. Ее крепкие ляжки, выбритый лобок и пышные сиськи были вымазаны кровью. Этот урод вырвал из ее тела все кольца и теперь гремел ими, перекатывая в горсти. Увидев нас, окаменевших от ужаса и совершенно беззащитных, девушка, рыдая, рухнула на колени, скрючилась, то зажимая обеими руками раны в промежности, то поднося окровавленные липкие пальцы к глазам и вопя во все горло.
Главарь, утомленный рыданиями, раздраженно дернул подбородком, и один из подонков со всего маху ударил ее ногой в челюсть. Девушка притихла, тихонько поскуливая и глотая слезы. Подойдя к нам с Кэти, ублюдок заговорил:
— Три дня назад убили двух девушек, а с вашей безопасностью по-прежнему не все в порядке… Не скажешь, чтобы подход был серьезным…
Мерзавец как будто даже сожалел об этом. Он чеканил слоги, растягивая слова, изображал заботу. Я с ужасом заметила на колечках кровь и волосы. Воздев руки к потолку и закатив глаза, он продолжил свой монолог:
— Старая сумасшедшая п…да послала этих несчастных на бойню. А теперь и вас толкает на смерть. Нет, она не хочет договариваться с нами, ничего не желает слышать… Играет в крутизну…
Я стояла очень прямо, обратившись в слух. Направленный прямо в грудь ствол пистолета заставлял чувствовать себя в невесомости. Все остальное происходило как в кино, на заднем плане, я понимала — и только это сейчас имело для меня значение, — что могу сдохнуть, если убийца нажмет на курок. Совершенно реально и одновременно абсолютно невозможно. Я даже не боялась, просто закаменела, загипнотизированная черным глазком пистолета, балансируя на грани реальности. Он спросил:
— Вы понимаете, что опасный маньяк убил ваших подруг? Что он на свободе и Организация его защищает? А может, и платит, наживаясь на съемках, которые так дорого продаются… Эта бедняжка могла бы уже валяться дохлая в кабинке! Это, по-вашему, нормально?
— Честно говоря, пока вы не явились, меня это как-то…
Я отвечала ему небрежно-расслабленным тоном — как будто болтала с Жюльеном у стойки бара в "Аркаде". Слишком много пистолетов, слишком много мужчин в черном, слишком громкий плач скорчившейся на полу Греты. Я почти отсутствовала в реальном мире, боялась ляпнуть глупость, спровоцировать его. Человек в очках улыбнулся, приобнял меня за плечо. Он был ниже ростом, но и это забавное обстоятельство не лишало его ощущения собственного высокомерного превосходства. Он произнес — очень серьезно, — как будто хотел успокоить, утешить:
— Теперь все изменится.
Потом повернулся, прошел ко входу, остановился, не переставая улыбаться, скрестил руки на груди, кивнул.
Шесть пистолетов одновременно пришли в движение — грациозно, почти замедленно.
Они разрядили оружие в Джино (все время, пока длился этот абсурдный спектакль, он не сделал ни малейшей попытки оказать сопротивление), его руки взметнулись вверх, тело затряслось, как если бы он вдруг превратился в жуткую окровавленную марионетку, потом грохот смолк, и тело рухнуло на пол.
В наступившей мертвой тишине главарь провозгласил:
— Теперь я — хозяин.
И они ушли.
Разрыв во времени сомкнулся: мертвый Джино лежал на ковре, а мы трое зашлись в крике.
