У меня сердце щемит, когда я вижу, как эти молодые ребята губят пальмы, неумело надрезая их.
– Это правда, – согласился Оконкво. – Но закон надо исполнять.
– Не понимаю, откуда взялся такой закон, – сказал Обиерика. – У многих других племен человеку, имеющему титул, не запрещается влезать на пальмы. А у нас ему влезать на высокое дерево нельзя, а делать надрезы на низких деревьях, стоя на земле, можно. Невольно вспомнишь Димарагану, который не дал свой нож, чтобы зарезать собаку, потому что для него собака была табу, но предложил загрызть ее зубами.
– А по мне так хорошо, что в нашем племени так чтят титул озо, – возразил Оконкво. – У тех племен, о которых ты говоришь, озо ценят так низко, что им может стать любой нищий.
– Да я просто пошутил, – сказал Обиерика. – В Абаме и Аните этот титул и двух каури не стоит. Там у каждого мужчины на щиколотке нитка – знак титула, и он ее не лишается, даже если его уличат в воровстве.
– Да уж, они действительно запятнали титул озо, – согласился Оконкво, вставая.
– Мои будущие свояки уже вот-вот придут, – сказал Обиерика.
– А я очень скоро вернусь, – пообещал Оконкво, поглядев на положение солнца.
Когда Оконкво вернулся, в хижине Обиерики находилось семь человек. Жених – молодой мужчина лет двадцати пяти, его отец и дядя; рядом с Обиерикой сидели двое его старших братьев и Мадука, его шестнадцатилетний сын.
– Скажи матери Акуэке, чтобы прислала нам орехов кола, – велел сыну Обиерика. Мадука молнией метнулся выполнять поручение. Разговор тут же сосредоточился на нем, все согласились, что он быстрый, как стрела.
– Я иногда думаю, что слишком быстрый, – заметил Обиерика чуть снисходительно. – Он почти никогда не ходит шагом, всегда бежит. Когда посылаешь его по какому-нибудь делу, он срывается с места, не дослушав задания даже до половины.
– Ты сам был таким же в его возрасте, – напомнил ему старший брат. – Как гласит пословица, когда корова жует траву, телята смотрят ей в рот. Мадука смотрел в рот тебе.
Не успел он закончить, как Мадука вернулся в сопровождении Акуэке, своей единокровной сестры, которая несла деревянное блюдо с тремя орехами кола и аллигаторовым перцем. Она передала блюдо старшему брату отца, после чего смущенно поздоровалась за руку со своим женихом и его родственниками. Ей было около шестнадцати – она как раз созрела для замужества. Жених и его родственники со знанием дела осмотрели ее юную фигурку, словно желали убедиться, что девушка красивая и спелая.
Волосы девушки были уложены высоким хохолком на макушке. Кожа натерта соком бафии, и все тело красиво разрисовано краской ули. Три низки черных бус свисали с шеи на полную упругую грудь. На запястьях красовались красные и желтые браслеты, а на талии йигида – пояски из бус в четыре или пять рядов.
Пожав руки гостям, а вернее, протянув им руку, чтобы они пожали ее, она вернулась в хижину помогать матери со стряпней.
– Сначала сними йигиду, – предупредила мать, когда девушка подошла близко к огню, чтобы принести пестик, стоявший прислоненным к стене у очага. – Каждый день твержу тебе, что йигида и огонь – не товарищи. Но ты же ничего не слышишь. У тебя уши – для украшения, а не для слуха. Вот вспыхнет твоя йигида – тогда узнаешь.
Акуэке прошла в другой конец хижины и начала снимать с талии йигиду. Делать это надо было медленно и осторожно, стягивать каждую нитку по отдельности, иначе бусы могли рассыпаться, и пришлось бы снова нанизывать на нити тысячу крохотных бусин. Ладонями она аккуратно тянула каждую нитку вниз, пока та, проскользнув через бедра, не ложилась к ее ногам.
Мужчины в оби тем временем приступили к пальмовому вину, принесенному женихом Акуэке. Вино было хорошим и крепким; несмотря на плод пальмы, привязанный поперек горлышка кувшина, чтобы сдерживать струю шипучей жидкости, из него поднималась и переваливала через край белая пена.
– Это вино – работа хорошего надрезчика, – сказал Оконкво.
Молодой жених, которого звали Ибе, широко улыбнулся и сказал отцу:
– Слышал, отец? – Потом, обращаясь к остальным, добавил: – Он никогда не признает, что я хороший надрезчик.
– Он загубил своими надрезами три моих лучших пальмы, – пожаловался его отец, Укегбу.
– То было пять лет назад, – вставил Ибе, разливая вино, – до того, как я научился надрезать правильно.
Он наполнил первый рог и подал его отцу, потом стал наливать остальным. Оконкво достал из мешка свой большой рог, подул в него, чтобы удалить пыль, которая могла в нем скопиться, и протянул его Ибе.
Выпивая, мужчины говорили о чем угодно, только не о том, для чего собрались. И лишь когда кувшин опустел, отец жениха откашлялся и объявил о цели их визита, после чего Обиерика протянул ему связку коротких прутьев. Укегбу пересчитал их.
– Тридцать? – уточнил он.
Обиерика согласно кивнул.
– Ну, есть с чего начинать, – сказал Укегбу и, повернувшись к брату и сыну, добавил: – Пойдемте-ка пошепчемся снаружи.
Все трое встали и вышли.
Когда они вернулись, Укегбу отдал Обиерике обратно связку прутьев. Тот пересчитал их. Теперь вместо тридцати в связке их было всего пятнадцать. Он передал связку брату Мачи, который, тоже пересчитав их, сказал:
– Мы не собирались опускаться ниже тридцати. Но, говоря устами собаки, «если я уступлю тебе, а ты уступишь мне, получится игра». Сватовство должно быть игрой, а не ссорой, поэтому мы сбавляем. – Он прибавил к связке десять прутьев и передал ее Укегбу.
Таким образом, шаг за шагом, брачная цена Акуэке была в конце концов установлена: двадцать мешочков каури. Когда торгующиеся партии достигли этого соглашения, уже опустились сумерки.
– Пойди скажи матери Акуэке, что мы закончили, – велел Мадуке отец. И почти тут же появились обе женщины с глубокой миской фуфу. Вторая жена Обиерики следовала за ними с супницей, а Мадука принес кувшин пальмового вина.
Угощаясь и попивая вино, мужчины беседовали об обычаях соседей.
– Только сегодня утром мы с Оконкво говорили об Абаме и Аните, где титулованным мужчинам дозволяется влезать на деревья и толочь ямс для фуфу своим женам.
– Да у них всё шиворот-навыворот. Они не договариваются насчет выкупа, как мы, с помощью прутьев, а торгуются и орут, как будто покупают на базаре козу или корову.
– Это очень плохо, – сказал старший брат Обиерики, – но что хорошо одним – плохо другим. В Умунсо вообще не торгуются, тем более с помощью прутьев. Жених просто приносит все новые и новые мешочки каури, пока будущие родичи его не остановят. Плохой обычай, потому что он всегда приводит к ссорам.
– Мир широк, – сказал Оконкво. – Я даже слышал, что в некоторых племенах дети принадлежат не мужчине, а его жене и ее семье.
– Этого не может быть, – возразил Мачи. – С таким же успехом можно сказать, что женщина
