скромный диапазон сербской психики, духовную поверхностность поляков, – ему пришлось бы просто сказать про нас: «ам рюсс» – и дело с концом. Но, увы, как известно, во всех своих суждениях о России, о русском народе, об его географии, истории, этнографии – западные европейцы никогда не грешат точностью. Очень возможно, что изобретателем «ам слав» был тот странный географ, который назвал по-французски наши острова Новой Земли – «нувелль Замбль». Или, быть может, это был тот маститый историк, который Суворова назвал Суваровым [499], а про царя Ивана Грозного написал весьма интересно, но не совсем правильно, что Иван ле Террибль за свою «крюотэ» [500] быль прозван «Васильевич».
Во всяком случае крылатое «ам слав» было в ходу еще до Великой войны, до большевизма, до появления эмигрантов из советской России. Применялось оно тогда главным образом, к тем титулованным лицам, к богатым русским купцам, к крупным представителям нашей бюрократии и интеллигенции, которые ездили за границу отдыхать от трудовой жизни, от безделья и от смеси того и другого.
Конечно, и по тому, как человек отдыхает, можно отчасти судить об его психологии. Но закон полного отдыха все-таки состоит в том, чтобы умный вел себя глупо, толковый – бестолково, расчетливый – нерасчетливо, и положительный – слегка легкомысленно. Однако, европейцы, видя разгульно-бестолковый, размашисто-глуповатый отдых русских бар и купцов, включили подобные проявления в число основных черт русского быта. И вот получилось:
Русская душа не может существовать без бешенных затрат, даже при отсутствии денег; она погибает без ресторанных кутежей, без многочисленной челяди, без лошадей, без азартных игр. И без рулетки. Главное – без рулетки. Хотя в России своей рулетки почему-то не было…
А чтобы придать русской душе еще более пикантный оттенок, снабдить ее чертами восточной таинственности, стали присоединять к разгулу и веселью богатых – заговорческие фигуры довоенных русских революционеров, вроде тех, которые у Альфонса Додэ встретил на Альпах наблюдательный Тартарен. И таким образом, создавался замечательный материал для газетно-бульварных психологов. Оригинальная экзотика, связанная не с югом, а с севером.
Спору нет: мы, русские интеллигенты, в бытность свою на родине, до Великой войны, тоже не совсем верно судили о национальных чертах живших среди нас иностранцев. Зная из них только немногих отдельных людей, мы легко могли индивидуальные особенности приписать всему народу, впасть в ошибку поспешных обобщений.
Но, все-таки… Я не помню, чтобы по тем француженкам, которые выступали у нас в кафешантанах, и по тем французам, которые открывали у нас рестораны – в роде Кюба и Фелисьена, – мы когда-нибудь заключали, что основная черта «ам франсез» [501], – петь шансонетки и кормить людей дорогими обедами. Точно также, не помню я, чтобы кто-либо из русских, наблюдая деятельность бельгийцев в России, сделал вывод, что «ам бельж» [502] состоит только в том, чтобы строить трамваи и станции электрического освещения…
В общем, чрезвычайно туманно было представление Западной Европы о русских людях до Великой войны. И вот, какие новыя яркие краски нашла она для «ам слав», с момента появления большевизма в России!
Но об этом – в следующий раз.
«Парижский вестник», Париж, 4 сентября 1943, № 64, с. 7.
Встречи
Вот, и у нас, на юге, стали появляться солдаты, бывшие в Красной армии, включившиеся теперь в общую борьбу против большевиков.
Их нетрудно узнать по добродушным скуластым лицам, по вздернутым носам, по некоторым особенностям в походке, которые отличают русского человека, даже когда он носит военный мундир. У нас в походке всегда меньше деловитости и упругой сосредоточенности. Когда русский идет не в строю, а в одиночку, ноги движутся у него, как будто самостоятельно, в размахивании руками нет определенной системы, а голова – точно где-то далеко, далеко: занята своими мечтами.
* * *
Теперь мы, живущие на Ривьере эмигранты, уже знаем, что можем иногда встретить земляков среди общей массы солдат. Но вначале это для многих было совсем неожиданно.
Как-то раз шли одни мои знакомые – муж с женой, – по набережной. Навстречу, – два немецких солдата. Один по пути с любопытством заглядывался на витрины, а другой блаженно смотрел на море, на небо, изрезанное перистыми очертаньями высоких пальм, и поравнявшись с моими знакомыми, произнес по-русски, с восторженным вздохом, обращаясь к своему спутнику:
– Эх, красота-то какая, красота! Трах-тара-рах…
– Ваня! Русские! – схватив мужа за рукав, радостно воскликнула эмигрантка. И лицо ее озарилось любовной улыбкой, несмотря на то, что «трах-тара-рах» представляло собою сочетание редчайших русских словечек.
* * *
Нередко первое знакомство с земляками происходит просто на улице, в магазине или в автобусе. Но бывает, что эмигранты, уже кое с кем из них познакомившиеся, приглашают на этих интересных гостей своих друзей и приятелей. Наши солдаты охотно посещают эмигрантские дома, сначала немного стесняются, боясь, как бы их не приняли за дикарей, не умеющих себя держать в хорошем обществе; но, затем, видя со стороны хозяев искреннее дружелюбие, быстро осваиваются, становятся проще, словоохотливее.
Обычно знакомство начинается со взаимных расспросов: «откуда?», «из какого города?», «чем занимались?», «есть ли семья?» А затем – град всяких вопросов на темы политические, религиозные, социальные. Конечно, наивно было бы думать, что все они одинаковы в своем мировоззрении и в понимании происходящих событий. Но характерно, что обычно говорят они с нами вполне откровенно, ясно чувствуя, что эмигранты гостей не предают.
А поэтому особенно ценно слышать их всеобщее осуждение коммунизма и враждебное отношение к Сталину. В этом осуждении нет казенного трафарета: чувствуется искренность, действительно, наболевшего сердца.
– Вот, погодите, – мрачно убежденно говорит один из саратовцев, – придет время подвести счеты Сталину, – повесят за усы этого черного таракана.
– Ну, хорошо… А почему население называет его «отцом народов»?
– Что ж… Есть население и есть население. Для кого, быть может, он, действительно, и отец. Но для кого? Только для собачьих детей.
Среди земляков, которые постарше, немало лиц религиозно-настроенных, искренно верующих. Они крайне рады, что могут здесь посетить русскую церковь; бывают страшно благодарны, если кто-либо даст прочесть книгу по религиозным вопросам. Но среди более молодых встречаются, к сожалению, совсем безразличные. Одного такого, по иронии судьбы родившегося в Сергиевом Посаде, в одном доме спросили, показывая на висевшую в углу икону:
– Вы знаете, что это такое?
– Нет… Не встречал.
– А в Бога вы веруете?
– Старики говорят у нас, что есть Бог. Только на войне я Его не заметил.
– А в какую-нибудь высшую силу вы все-таки веруете?
– Как сказать… Я не думал. Но что-то такое, неизвестное человеку, должно быть, имеется.
– Ну, вот, это то неизвестное, высшее, вы и можете называть Богом.
– Пожалуй. Можно и называть. Это никому не обидно.
* * *
Обычно общение эмигрантов с этими бывшими советскими людьми приводит к полному единодушию во взглядах и
