думаешь, будто я не замечаю, что творится у меня под носом, – так нет, ты был для меня предметом любовного изучения. И мое внимание было вознаграждено, милый мальчик, – уж поверь мне! Такой чистый, такой хорошенький, когда приехал, ты чувствовал себя таким добродетельным, тоже принадлежащим к этой общности святых. Это было удовольствие, да и только, у меня, конечно, сердце радовалось, когда я видел, как ты во всем этом купаешься. Но что происходит потом, что мы видим? Наш невинный-то – как быстро он учится! Головка вскружена, тщеславие польщено. Он уже нашел себе кое-что поприятнее религиозных чувств. Флирт под стенами женского монастыря – что может быть более захватывающим? Вот он и играет, сначала женщину, а потом, чтобы убедиться, что способен и на то и на другое, он играет мужчину!
– Прекратите, Ник, прекратите! – крикнул Тоби. Он застыл перед Ником со сжатыми кулаками и пылающим лицом.
– О, я видел тебя в этом, – сказал Ник. – Видел-видел твои любовные игры в лесу, когда ты склонял своего добродетельного наставника к содомскому греху, а нашу очаровательную кающуюся грешницу – к прелюбодеянию. Что за успехи! Так юн и так чрезвычайно разносторонен!
Ник отпил еще немного из бутылки.
– Прочь с дороги! – сказал Тоби. Он был почти вне себя от боли, ярости, страха. – К вам это никакого отношения не имеет!
– Разве? – сказал Ник. – В конце концов, предполагалось, что мы будем присматривать друг за другом, не так ли? Ведь мы члены друг другу [62]. Ты себя никогда не утруждал и не был мне сторожем, но я отношусь к своим обязанностям более серьезно. И я могу совершенно точно описать тебе каждый твой шаг, как если бы я стоял рядом. Но что ты теперь собираешься делать? Вот что хотел бы я знать. А как насчет этой милой шалости с колоколом? О да, я знаю все, и про колокол тоже, и про это мошенническое чудо, которое ты затеваешь со своей пассией женского пола.
– Да заткнетесь вы!.. – крикнул Тоби. Он двинулся на Ника и стал выдергивать из-под него стол. Ник выпрямил ноги, но по-прежнему сидел и смеялся. Сдвинуть стол Тоби не мог.
– Жалкое дитя, – сказал Ник. – Я же сказал, ты останешься до конца. Интересно, ты хоть понятие-то имеешь о том вреде, который причиняешь, а? К примеру, бедному Майклу. Ну, что до Майкла, то чаша его полнится и скоро перельется через край, правда, не в том смысле, какой имел в виду псалмопевец. Ты что же, думаешь, можешь играть чувствами религиозного человека? Ты, может, думаешь, что он душит тебя поцелуями, а потом с легким сердцем идет к причастию? Ты занимаешься тем, что подрываешь в человеке веру, разрушаешь его жизнь, готовишь его погибель – и даже тогда не можешь посвятить этому все свое внимание, а начинаешь разыгрывать шарады с этой чертовой сукой!
– Ох, замолчите, замолчите, замолчите же! – орал Тоби.
Он рванулся вперед, схватил Ника за плечо, намереваясь стянуть его с насеста. Ник немедля обхватил мальчика за шею, они упали и начали бороться на полу. Заскулил Мерфи, потом залаял. Ник был сильнее.
– Заткнись, Мерфи, ты же в церкви! – сказал Ник. Теперь Ник, вывернув Тоби одну руку назад, уперся коленом ему в спину. Голова Тоби клонилась все ниже и ниже.
– На колени, на колени, вот так, – говорил Ник ему на ухо. – Это же исповедальня, только тебе не надо утруждать себя исповедью – я и так все знаю. Это кому-то еще тебе надо шепнуть ее на ушко, кому-то, кто еще ее не слыхал. Радости покаяния ждут тебя, Тоби. А пока – хлебни-ка вот этого, на память обо мне.
Он постарался перевернуть Тоби и, дотянувшись до бутылки, плеснул ему на губы виски.
Как отпущенная пружина, мальчик вскинулся и начал сопротивляться. Бутылка упала между ними и разбилась. Они покатились по полу, опрокидывая миску с водой для Мерфи, вляпались в остатки его ужина. Забрызганные водой, виски, подливкой, они дрались посреди хаоса из старых газет и битого стекла. Ник по-прежнему был сильнее.
Тоби лежал тихо. Теперь он был на спине, а лицо Ника нависало над ним. В таком положении они и отдыхали, оба тяжело дыша. Ник глянул на него сверху и улыбнулся.
– Бедное дитя, – сказал он, – мне больно делать это, уж поверь мне, больно. Но я создан быть бичом для некоторых людей. Тебе не понять. Но я надеюсь, что ты хотя бы уловил суть моей проповеди. Сейчас ты встаешь, приводишь свою одежду в порядок и идешь как пай-мальчик со своей исповедью к единственному доступному святому, к единственному доступному человеку – Джеймсу Тейперу Пейсу. Ну-ка, встал…
Ник поднялся, и Тоби, пошатываясь, встал на ноги, отряхнул одежду. Ошеломленный, испуганный, глядел он на Ника.
– Хотел бы поздравить тебя с прямодушием нрава, – сказал Ник. – Только дело-то в том, что выбора у тебя маловато. Если до завтра ты не переговоришь с Джеймсом и все ему не расскажешь, я сочту своим долгом сделать заявление. А по счастливому закону природы никто, как бы ни желал он себя унизить, рассказывая о себе, никогда не обрисует себя в таком черном свете, как это сделает беспристрастный и не расположенный к тебе наблюдатель. Еще одна из прелестей исповеди. Felix culpa! Felix, Тоби! Теперь иди. И не позволяй, чтобы гнев на меня помешал тебе понять: то, что я говорю, – справедливо. Иди же, иди…
Ник отодвинул стол от двери и отворил ее. Какое-то мгновение Тоби стоял, заслонив лицо рукой. Ник подтолкнул его в спину. Тоби наклонился вперед, словно собираясь упасть, и кинулся в ночь.
Дождь шел по-прежнему, но ветер стих. Тихий шелест мелкого дождика делал ночь еще темнее и заглушал все прочие звуки. Было начало четвертого.
Дора стояла в амбаре одна, близко от колокола. Она то и знай протягивала руку и касалась его – для компании да и убедиться, что он по-прежнему здесь. До этого при свете электрического фонарика Тоби она постаралась мылом, водой и острым ножом отчистить колокол. Ей удалось отвоевать у него гору тины и песка, но множество странных наростов, по-прежнему цепко державшихся за его поверхность, были твердыми, как металл. Последние полчаса Доре ничего не оставалось, как ждать. Она пришла задолго до двух, так как из страха, что Пол ее задержит, вообще не ложилась. Пол и так вскоре узнает, что был к ней несправедлив. Она нашла в доме укромный уголок, поклевала носом, сидя на
