Едва он вошел туда, одна лошадь заржала, а другая впотьмах повернула голову и стала обнюхивать ребенка.
- Так, так, поздоровайся! - сказал Овчаж. - Видишь, новый конюх к нам нанялся, только кнута еще в руке не удержит. Ха-ха!
На дворе все еще лил дождь. Двери конюшни затворились, и все затихло. Когда через некоторое время из хаты вышел Слимак посмотреть, не прояснилось ли, ему послышалось, что Мацек уже храпит в конюшне.
- Спят, видно, - пробормотал хозяин.
Он поглядел на небо и вернулся в сени.
- Как, тепло там найденке? - спросила мужа хозяйка.
- Спят уже, - ответил мужик.
Загремел засов, в печке догорал чуть тлевший огонек и, наконец, погас. Было поздно. Петухи пропели полночь, в ответ им пролаяла собака и запряталась от дождя под телегу; в хате все уснули.
Тогда чуть слышно скрипнула дверь из конюшни и показалась какая-то тень; она скользнула вдоль стены и осторожно прокралась в закут. Это был Мацек. Он вытащил из-за пазухи всхлипывающего ребенка и приложил к коровьему вымени.
- Пососи скотинку, - шепнул он, - раз родная мать тебя бросила. Пососи...
В закуте послышалось тихое почмокивание. Дождь лил по-прежнему.
VI
Весной должны были приступить к постройке дороги, и весть об этом вызвала волнение в деревне. В зимние вечера за пряжей вместо сказок рассказывали то о каких-то неизвестных людях, скупавших у крестьян землю, то о бедном мужике, который продал песчаный холмик, а купил за него десять моргов самой лучшей земли, то о незнакомых евреях, понаехавших в местечко и к ним в деревню - в корчму и к арендатору.
В декабре, после летней поездки, вернулся помещик с женой, и тотчас распространился слух, что имение будут продавать. Правда, сам пан по-прежнему играл на органе и только улыбался, когда кто-нибудь из служащих робко его спрашивал, верно ли, что он расстается с родовым поместьем. Но пани каждый вечер рассказывала горничной, как им весело будет в Варшаве, куда они переезжают. Час спустя горничная шепотом пересказывала эти новости писарю, который собирался на ней жениться; писарь на другое утро передавал их по секрету управляющему и приказчику, а в полдень их повторяли уже везде - на кухне, в клетях, в хлевах, в конюшнях и овчарнях - разумеется, под строжайшим секретом.
К вечеру весть проникала в корчму, из корчмы разносилась по хатам, и, наконец, докатывалась до местечка.
Слимак, часто работавший в имении, тоже слышал эти разговоры и видел их последствия. Видел и удивлялся могуществу такого слова, как "продажа".
Поистине, оно творило чудеса. Из-за него батраки теперь работали спустя рукава, из-за него с нового года уволился управляющий. Из-за него отощала безропотная рабочая скотина, из-за него из овинов исчезали снопы, а из амбаров зерно. Слово это пожирало запасные колеса и сбрую, вырывало замки и скобы у дверей, выламывало доски из заборов и колья из плетней. Оно же каждый вечер уводило прислугу в корчму, а чуть ночь потемней - неведомо куда угоняло то гуся, то индейку, то поросенка или овцу!
Всемогущее слово! Оно прозвучало по всему имению, по деревне и по местечку, откуда каждый день торговцы приносили счета. Его можно было прочесть на лицах обитателей имения, в печальных глазах отощавшей скотины, на всех дверях, во всех выбитых окнах, заклеенных бумагой. Не слышали его только двое: пан, все время игравший на органе, и пани, мечтавшая об отъезде в Варшаву. Если же кто-нибудь из соседей спрашивал, правда ли, что имение продается, он только улыбался и пожимал плечами, а она отвечала со вздохом:
- Мы хотели бы продать, в деревне такая скука. Но что же делать, если муж не находит покупателя!..
Слимак, которому иногда случалось встречаться с помещиком, зорко к нему присматривался и не верил в продажу.
"Какой он там ни есть, - думал о нем мужик, - а ведь загоревал бы он от такой-то беды. Ведь они тут живут испокон веков: и родились тут и выросли, все их деды-прадеды похоронены на здешнем погосте. Камень, не то что человек, и тот бы извелся, если б кто столкнул его со старого места. Да и с чего бы ему продавать, банкрот он, что ли? Деньги у него есть, это все знают".
Так думал мужик, потому что мерил пана на свой аршин, и уж вовсе не способен был понять, что такое молодая жена, скучающая в деревне.
А в то время, как он, обманутый спокойным лицом помещика, делал свои выводы, в корчме, под руководством шинкаря Иоселя, между мужиками побогаче происходили важные совещания.
Однажды утром, в середине января, в хату к Слимакам влетела старуха Собесская. Зимнее солнце еще не успело осмотреться по сторонам, а у нее уже огнем горели щеки и налились кровью глаза. Бабка прибежала в старом, как она сама, тулупе и в рубахе, разорванной на иссохшей груди.
- Ну, ставьте-ка водку, - закричала она, споткнувшись о порог, - а уж я вам кой-чего расскажу.
Слимак собирался молотить, но после такого вступления сел у печки и велел подать старухе водки, зная, что бабка не бросает слов на ветер.
Она выпила большую чарку, топнула ногой и крякнула: "Ух-ха!.." Потом утерла рот и начала рассказывать:
- Слыхали, что пан продает имение: леса, поля - все? Может, только оставит себе дом да сад...
Слимаку на ум пришел его луг, и он весь похолодел. Но коротко ответил:
- Басни!
- Басни?.. - повторила старуха, стараясь подавить икоту. - А я вам скажу, что не басни это, а истинная правда. И еще вам скажу, что нынче мужики, главные наши богатей, сговариваются с Иоселем и с Гжибом купить имение у помещика... Как есть, все имение, провались я на этом месте!..
- Как же это они сговариваются без нас? - сердито спросила Слимакова.
- А вас они не хотят принимать. Говорят, что и так вы будете у самой дороги и что вы уже успели на ней подработать и обидеть других...
Старуха выпила еще чарку и хотела продолжать, но водка ударила ей в голову. Она только крякнула: "Ух-ха!" - и потащила Слимака плясать, однако силы сразу ее покинули. Как подкошенный стебель, она повисла на руке мужика; тот вынес ее в сени и едва уложил в углу на подстилке, как бабка захрапела, до того ее разморило.
Следующие полдня Слимак потихоньку советовался с женой, что делать в такой оказии. К вечеру он надел новый овчинный полушубок и отправился в корчму на разведки.
Пока он шел, на дворе стемнело, и в корчме зажгли огонь. Отворив дверь, Слимак увидел за столом Гжиба и Лукасяка. При свете сальной свечи мужики в тяжелой зимней одежде походили на огромные камни, какие дремлют кое-где в полях, охраняя межи. За стойкой сидел Иосель в грязной полосатой фуфайке. У него был острый нос, острая бородка, острые кончики пейсов, острые локти, даже во взгляде было что-то колючее.
- Слава Иисусу Христу! - поздоровался Слимак.
- Вовек! - небрежно ответил Иосель.
Гжиб и Лукасяк, сидевшие, развалясь, за столом, только кивнули ему головой.
- Что нынче пьют хозяева? - спросил Слимак.
- Чай, - ответил шинкарь.
- Дай-ка и мне. Да черного, как смола, и побольше араку.
- Вы пришли сюда чай пить? - насмешливо спросил Иосель.
- Не за чаем я пришел, а разузнать...
- О том, что вам наговорила Собесская, - проворчал шинкарь.
Слимак уселся подле Гжиба и повернулся к нему.
- Вы что, имение надумали покупать у пана?
Мужики взглянули на Иоселя, он усмехнулся. Наконец ответил Лукасяк:
- Э-э... Так, толкуем от нечего делать!.. Да и у кого в деревне найдутся деньги на такое дело?
- Вы двое могли бы купить, - заметил Слимак, - вы да Гжиб.
- Может, и могли бы, - подхватил Гжиб, - да для себя и для своих деревенских.
- Ну, а я что же? - спросил Слимак.
- Вы нас не пускали в свои дела, так не суйтесь в наши.
- Не ваше это дело, а общее.
- Именно мое! - горячился Гжиб.
- Такое же, как и мое.
- Именно не такое... - настаивал на своем старик, стуча кулаком. - Не понравится мне кто, не приму его в долю - и баста!..
Шинкарь усмехнулся.
Лукасяк, заметив, что Слимак бледнеет от бешенства, взял Гжиба за руку.
- Пошли, кум, домой, - сказал он. - Чего ругаться, когда и дело-то еще неверное? Пошли, кум.
Гжиб взглянул на Иоселя и поднялся с лавки.
- Стало быть, без меня хотите покупать? - снова спросил Слимак.
- Цыплят-то вы летом скупали без нас, - ответил Гжиб.
Оба пожали руку Иоселю и вышли из корчмы, не простясь со Слимаком.
Шинкарь посмотрел им вслед, продолжая усмехаться.
Когда скрип шагов по снегу затих, он повернулся к Слимаку.
- Ну, хозяин, видите, как нехорошо у евреев хлеб отбивать? Из-за вас я потерял рублей пятьдесят, а вы и всего-то заработали двадцать пять, зато вражды себе нажили в деревне на целую сотню.
- И они без меня купят землю у пана? - спросил Слимак.
- А почему бы им не купить без вас? Какое им дело, что вы на этом потеряете, если им будет хорошо?
Мужик покачал головой.
- Ну-ну! - прошептал он.
- Я, верно, мог бы помирить вас с деревней, - продолжал Иосель, - но зачем мне это? Один раз вы уже меня обидели, а сердце у вас никогда ко мне не лежало.
