Опустила Лушка глаза, затеребила, замяла оборки на кофте,
— Я, Сёмша… Да как же, Сёмша… Господи! Когда сватов-то зашлёшь?
— Я? Дай только тятьке приехать, в тот же день. Непременно.
Снова Лушка отпрянула. Ойкнула и заговорила, с надрывом, как повязку с раны срывала.
— Не надо сватов… Не надо, Сёмша… Не будет сватов, — закрывала лицо растопыренной пятерней, будто слепило её. — Не будет, Сёмша, сватов.
— Да как же не будет, ежели я, Лушенька, жить без тебя не могу.
Шагнул вперёд, протянул руки.
— Брысь, — что есть мочи крикнула Лушка и ударила по рукам. Не отступила. Снова ударила и заговорила, свистяще, зло — А ведь врёшь ты все, Семка. Сватов — когда тятя приедет, а рукам нонче волю даешь. Все вы такие, только б облапить девку да на землю свалить, а потом отряхнетесь, как петухи, и кукарекать. Сволочи вы!
— Лушенька, што ты? Да я… Хошь перекрещусь.
Симеон крестился, шептал:
— Как перед богом… сваты в первый день как тятька приедет… Лушенька, истомился я. Как увидел нонче тебя… Как перед богом… Медленно переставляя ноги, Симеон продвигался вперёд, а Лушка отступала слабея. Повторяла все тише:
— Врёшь, Сёмша, врёшь… И богу врёшь… И сам себе, может, врёшь…
— Богом поклялся, Лушка. — Дотянулся до руки девушки и ожгло всего. Пальцы невольно сжались. Но тут Лушка рванулась в сторону и убежала.
У самого села она перевела дух и заплакала.
— Нет моей доли на свете. Не бывать моей свадьбе. Не бывать… Так и умру вековухой, ничейною девкой. А любить-то как хочется.
Поздно вечером Ваницкий отправился к окружному инженеру. Вошел в просторный кабинет с полукруглым венецианским окном. На письменном столе мореного дуба массивный чернильный прибор из зелёной яшмы. Цены нет прибору. Это подарок. На полу персидский ковёр — тоже подарок. Камин из Шотландии с чугунной решёткой карнвалисской работы и рядом — зеркальный шкаф с богемским хрусталём.
Среди этих вещей Аркадий Илларионович чувствовал себя словно дома. Но богемский хрусталь портил настроение. Его подарил не Аркадий Илларионович. Появился он в прошлом году во время тяжбы с анонимным акционерным золотопромышленным обществом «Сибирь». Эта тяжба, что бельмо на глазу для Ваницкого. Нежданно-негаданно анонимное общество перехватило из-под носа один из лучших отводов в тайге. Не может забыть этого Аркадий Илларионович.
Хозяин встретил Ваницкого как обычно, пошёл навстречу, раскинув руки.
— Аркадий Илларионович! Какими судьбами?
Но слишком поспешно встал. Слишком широко развёл руки. Это Ваницкому не понравилось. «Где-то ты напроказил», — подумал он.
— Рад вас видеть, Аркадий Илларионович. Чем обязан?
В кабинете пахло сигарным дымом. Аркадий Илларионович втянул в себя воздух.
«Гавана? Только один человек в городе курит такие сигары. Неужели опять он?» Усевшись в кресло, сказал:
— Возле вашего дома я встретил представителя анонимного золотопромышленного общества. Почему-то он очень смутился, увидев меня. Не знаете, почему?
— Откуда я могу знать, — ответил хозяин и сел. «Пронюхал…»
Заметив растерянность хозяина, Ваницкий сразу пошёл в атаку.
— Василий Арнольдович, какой-то ваш… инженер забрался на… мой рудник.
— Баянкуль?
— Вы в курсе дела? Тем лучше.
— Аркадий Илларионович, дорогой мой, но инженер вскрыл…
— Вскры-ыл?
— Увидел, простите, вопиющие факты. Вопреки всем законам горного дела квершлаги, восстающие и какие-то совершенно непонятные диагональные выработки, словно щупальцы тянутся к одному месту. Это может создать угрозу жизни рабочих. Я думал, вы ему будете благодарны, что он вскрыл… Простите, увидел такую… — не находя слов, горный инженер покрутил пальцами.
— Это всё?
— К сожалению, Аркадий Илларионович, только начало. На отчетных планах, что посылаются к нам в управление, эти выработки чертятся совсем иначе. Грамотно. А если вы ознакомитесь…
— Я и не собираюсь ничего отрицать. Мне так нужно.
— Но…
— Василий Арнольдович, я не спрашиваю вас, какими переулками вы ходите к вашей любовнице, а вас не должно интересовать, как я иду к золоту. Поймите, мне так нужно. Да, кстати, я принёс вам карточный долг. Помните, у ротмистра Горева… Вот-вот. — Аркадий Илларионович вынул из бумажника две пятисотенных, подумал, достал третью и протянул их хозяину. — Вы извините, что задержал.
— Что вы! Пожалуйста. — Хозяин небрежно бросил деньги в ящик стола.
— Так мне хотелось бы… Очень хотелось, Василий Арнольдович, чтоб впредь мальчишки не лезли в мои дела. Баянкуль не прииск, а рудник. И рудник большой. Не грех, если сам окружной горный инженер займётся им.
— Я думаю, тут вы правы.
— И разберётесь что к чему. У вас опыт, а не просто диплом. Я попрошу вас затребовать документы по Баянкулю к себе и вместе мы их хорошенько изучим.
— Но они у меня зарегистрированы в книге входящих.
— А это уже ваша оплошность. Вы и ищите выход.
«Как медведь ломит. Даже кости трещат. А впереди ещё рогачёвская заявка. Принесла же сегодня нелёгкая этого Выскубова…»
Отдышавшись, Василий Арнольдович позвонил в управление и наказал, чтоб все документы по руднику Баянкуль немедленно доставили к нему на квартиру. Потом повернулся к гостю. Ждал, что он как-то выразит своё удовлетворение, но Ваницкий принял это как должное и начал снова «ломить».
— Сегодня я купил у одного старателя две заявки и до сих пор жду оформления.
— Меня не было там, а нужна моя подпись.
— Накажите, пожалуйста, чтоб документы… касающиеся Ваницкого, вам присылали на подпись немедленно. И… наконец…
«Вот оно. Начинается», — заскучал Василий Арнольдович.
— Наконец, последнее маленькое дельце. К вам поступила заявка Устина Рогачёва?
— М-м-м…
— Разрешите напомнить. Это та самая заявка, о которой вы час назад, в этом самом кабинете вели беседу с представителем анонимного акционерного общества. Сколько вы от них получили?
— Что вы, Аркадий Илларионович!
— Сколько вы от них получили?
— Знаете, заявка очень неясная. Акционерное вещество возбудило протест. А вы знаете…
— Знаю: его акционеры члены императорской фамилии. Сколько вы от них получили? Не финтите, — и пристукнул по столу ладонью.
— Пятьсот.
— Вот вам ещё две тысячи и ищите пути, как сделать заявку моей.
«Медведь. Настоящий медведь, — тосковал Василий Арнольдович. — Да понимает ли он, что значит идти против акционерного общества? Там, говорят, великий князь Николай, великий князь Кирилл».
— Аркадий Илларионович, возможно, эта заявка вся с потрохами не стоит тысячи.
— Возможно. Но прииск будет открыт. Будет лавка. Часть золота от меня потечёт в эту лавку. Да не вам говорить, что значит чужой прииск под боком. — Засунув большие пальцы в карманы жилета, Ваницкий прошёл к окну, потом постоял у камина, перебрал на нём статуэтки саксонского фарфора. Повернулся к хозяину. — Ну, я жду. Что предложите?
Василий Арнольдович тоже поднялся.
— Ума не приложу, как поступить. Замариновать заявку могу, но анонимное общество этого и добивается. Они ближе к дворцу. С ними лучше не спорить. Аркадий Илларионович, если я… Я сегодня же выпишу заявку Рогачёву, а уж купить у него — дело простое. Никто знать не будет, что заявка Рогачёва оформлена.
— А как вы ответите анонимному обществу?
— Скажу: при разговоре забыл, что заявку выписал ещё утром. Ох, будет баня!
— Делайте так. А баня? Хотите я пришлю вам ящик чудесного французского коньяка. После баньки коньяк… Ну-с, извините за беспокойство. Передайте мой нижайший поклон супруге. И позвоните мне, пожалуйста, когда Рогачёв получит заявку.
— Непременно позвоню. Непременно. А все дела по Баянкулю возьму на себя. Это правильно. Рудник большой, и молодому инженеру он не по зубам. Чтоб во всём разобраться, нужен действительно опыт.
…На другой день Устин ходил по городскому базару.
В рыжих броднях, в залатанных портяных штанах, в холщовой рубахе, подпоясанной обрывком веревки, как и десятки других мужиков, толпившихся возле лавчонок с хомутами, вилами, дёгтем.
Базар жил своей жизнью. Ржали лошади у телег. Спорили мужики, заглушая визг поросят, разноголосо кричали приказчики и лоточники.
— Красавица, душенька, купи перстенек? Не надо? Ну ленту купи. Алую в косу, не будет износу. Женишок, поди, любит красное. Любит?
— Кому пирожков? Кому пирожков! С бараньими потрохами, с соловьиными языками, масло коровье, кушайте на здоровье.
Краснощекая кухарка — глаза как щелки, на пухлых локтях розоватые ямочки, — брезгливо покосилась на заплаты Устина и толкнула корзиной в бок:
— Посторонись, сиволапый.
