4
Стоял жаркий август. Маму устроили в маленькой комнате на первом этаже. В ней было прохладно, окна выходили на север. Верхний этаж каменного дома за день накалялся, как котел в бане, а в комнату к маме солнце заглядывало на минутку утром, как только вставало. Кровать Пиркко поставила так, что мать могла смотреть в окно. Оно было широкое, во всю стену. Больная почти целый день лежала и глядела на небо. Она слышала, как ссорились Пиркко и Мартти.
- Вот видишь, - говорил Мартти, - в доме нет приличной комнаты, чтобы поудобнее устроить маму, хотя он и обошелся в сто тридцать тысяч марок. До сих пор еще по пятьсот марок выплачиваем.
- Что ж ты не выбрал получше? Пойди теперь и купи новый, - злилась Пиркко.
- В самом деле, его построили скорее для продажи, чем для жилья. Гостиная существует для приема гостей, в ней должно быть уютно, а у нас закорючка какая-то в виде буквы "К". Она ни к чему не пригодна, даже половины ее нельзя использовать. А наверху - так называемые спальни. Кому нужна такая спальня, если на этаже туалета нет. Я забыл уже, что нормальные люди перед сном посещают это заведение...
- Еще раз обвини во всем капиталиста, - съязвила Пиркко.
- А кого ж еще? Это он сотворил такое.
Туалет помещался внизу, как раз напротив комнаты матери. Около него всегда ползали какие-то черные букашки. Пиркко объяснила маме, что они совершенно безвредные и, если зажечь свет, вовсе замирают от страха. Мимо дома тянулась дорога на станцию, и в окне постоянно мелькали чьи-нибудь лица: сельчане проходили через наш двор, чтобы сократить путь. В пять часов вечера обычно приносили газету, и крышка почтового ящика с грохотом откидывалась. У соседей часто хлопала дверца машины. Под окном росла какая-то странная береза, ветви у нее были толстые и прямые, как жерди. Создавалось впечатление, что на дереве растет много других деревьев. Листья на березе почему-то пожелтели и осыпались. Мама обратила на это внимание Пиркко:
- Удивляюсь я этой березе, для нее уже наступила осень.
Пиркко поговорила с дворником, чтобы он как следует поливал деревья, и вскоре листья снова зазеленели, лишь одна ветвь так и осталась желтой.
Иногда Пиркко жаловалась маме на радикулит.
- Радикулит - бич нашего рода, - утверждала она. - У Олави и Сиско тоже болит спина.
- А у меня никогда не болела, - возражала мама.
- У нас, наверное, оттого радикулит, что в войну вся работа ложилась на наши плечи, мы были старшими. Особенно доствалось Олави. Помню, как он стоговал. Один. В то лето отцу сделали операцию. И еще я помню, как к нам пришли и сказал что Тайсто погиб. Мы с Олави вместе были в поле. Вы пришли звать нас домой, но нам не хотелось идти, за работой несчастье переносилось как-то легче, помните, мама?
- А меня поразили те двое. И кто они были? - задумала старушка.
- Ах, те солдаты? - сообразила Пиркко. - Скорее всего, дезертиры.
За обедом Пиркко рассказала Мартти, как после гибели Тайсто к ним однажды пришли двое солдат в шинелях.
Все работали в поле. Мать была дома одна. Солдаты попросили есть и стали вдруг внушать ей: какие дураки все, кто умирает на фронте за господ, кто защищает их собственность и счета в банке.
- Вечером мама пересказала мне их беседу, и у меня в глазах потемнело от страха. Я бы не стала их слушать, но мать - человек добрый и мягкий, она им ничего не ответила, хотя смерть Тайсто была для нее словно свежая незатянувшаяся рана: только что прислали с фронта его книги и бумажник. Он и на фронте читал и учился. Бумажник взял на память Юсси.
- Я видел этот бумажник, - сказал Мартти.
- Тайсто погиб за родину. Если б ты знал его, ты поверил бы в это. После ранения ему разрешили не возвращаться на передовую, а он сам попросился, потому что там остались его товарищи.
- Наверное, они сражались за свое общее дело и погибли смертью героев, - твердо сказал Мартти. - У тех солдат было с собой оружие?
- Мать не заметила.
- Возможно, они спрятали его в лесу, - догадался Мартти.
- Наверное, они бы не стали говорить так, если б знали о гибели Тайсто, но мама постеснялась даже это им сказать.
- В то время почти все солдаты думали так, я помню, - сказал Мартти. Даже хозяева и прочий народ - те, что сейчас утверждают прямо противоположное. Тогда все устали от войны, всем было безразлично. Тем не менее те, у кого имелась собственность, сохранили ее. Банковские-то денежки потекли в карманы капиталистов. Видишь ли, деньги из банка не исчезли. Они их раздали в кредит собственникам, которые вложили деньги в дело. Капитал остался, таким образом, у них.
- Не заводись, - остановила Пиркко.
- К ним же попадают и наши денежки, поверь мне.
- Меня сейчас волнует совсем другое, - нервно сказала
Пиркко. - И ты это отлично знаешь.
Пиркко украдкой смахнула слезу. Она ходила в комнату матери, чтобы убрать посуду, и на нее произвело тяжелое впечатление, что та ела не за столом, а на табуретке. И разговор получился странный.
- Ты что, беременна? - спросила мать.
- Конечно нет. Господи, вы меня напугали! Отчего вы так решили?
- Просто показалось.
- Мне давно хотелось вас спросить. Я, наверное, и в детстве была толстой?
- Да, была.
- А мои дети такие худые. Наверное, оттого, что в доме вечно нервотрепка.
- В каждом доме свои мыши, - сказала мать.
- Вы ни капельки не изменились, - вздохнула Пиркко.
...Смеркалось. Небо заволокло тучами, будто его накрыли серым шерстяным одеялом. Дождик накрапывал, как в деревне. Наверху уютно стучала швейная машинка: Пиркко что-то шила. У матери, пожалуй, впервые за все время появилось ощущение дома.
Единственный раз, в тот день, когда ждали Юсси, который должен был увезти ее домой, мать вышла в сад. Вернее, Пиркко вывела ее из дому и, поддерживая, усадила на стуле. Солнце нагревало одежду так сильно, что больно было до нее дотронуться. Пахло сеном. В кустах стрекотали кузнечики. Пунцовые розы, которые вырастила Пиркко, были в самом цвету. Кое-где на зеленой траве валялись алые лепестки, можно было представить, что какая-то диковинная птица, вырвавшись из рук охотника, растеряла свои блестящие красные перья.
На земле лежал длинный деревянный молоток, и мама с удивлением спросила, для чего он. Пиркко объяснила, что это для игры в крокет.
- А что им делают?
- Бьют по деревянному мячу.
Мама стала проситься в дом, и Пиркко провела ее в гостиную.
- У вас что-нибудь болит? - тревожно спросила Пиркко.
- Когда я сижу на мягком, здесь внутри как будто дергает.
- После операции и не такие ощущения бывают, - успокоила Пиркко. - Вам не тяжело ходить?
- Стоит мне обуть туфли, и я могу хоть танцевать. Помню, в детстве мы все лето бегали босиком. Осенью, когда наступала пора идти в школу и нам надевали ботинки, мы носились повсюду как угорелые: нам казалось, что мы вот-вот взлетим. Как в детской сказке. Это чувство осталось у меня на всю жизнь.
Пиркко заметила вдруг, что сидит, скрестив руки, будто к молитве приготовилась. Она быстро развела их.
Когда Юсси наконец приехал, мать была целиком поглощена мыслью о поездке, так что почти ничего и сказать друг другу не успели. Мартти и дети вышли попрощаться с нею. Пиркко достала фотоаппарат и попросила брата пару раз сфотографировать всех вместе и отдельно маму. Но та поспешила в машину, и затея не удалась. Пиркко больше не настаивала. Она попрощалась с матерью уже в машине и пообещала часто навещать ее. Машина легко и плавно съехала под гору.
Проводив мать, Пиркко прошла в ее комнату и настежь раскрыла окно. Потом она сняла белье: простыни, пододеяльник, наволочку, отнесла и бросила все это в стиральную машину. Она постояла в нерешительности, охваченная двояким чувством - неловкости и страха: неловкости перед матерью и страха за своих детей.
- У вас и впрямь получился двухнедельный отпуск, - пошутил Юсси по дороге домой. - Олави верно предсказал.
- Я уж не чаяла живой оттуда выбраться. Когда меня привезли в операционную, я так струсила, что даже молиться не могла. И еще я подумала: врачи, наверное, обидятся, если я стану молиться, решат, вот дура баба, считает, что мы ничего не умеем.
- Да они наверняка ко всему привыкли.
Мать очень устала и выглядела скорее печальной, чем веселой. Когда они наконец приехали, Юсси поднял ее на руки и отнес, почти бесчувственную, в постель, заранее приготовленную Ирмой в проходной комнате.
- Перед поездкой она чувствовала себя гораздо лучше, почти бегала, заметил Юсси.
- Попробуй полежи две недели в больнице. Здоровый человек и тот закачается.
- Хорошо, что сейчас лето, а не зима. Зимой у меня в машине холодно.
- Как ты думаешь, маме здесь будет хорошо? - спросила Ирма.
- По крайней мере, здесь много света, окно большое.
- У Пиркко окно настолько большое, что каждый шаг был слышен, когда мимо проходили. Все казалось, что постоянно приходят гости, а на самом деле никто не приходил. Однажды какой-то старик долго кашлял под окном, ну совсем как наш отец, я решила, что вы приехали навестить меня.
