— Вчера мне позвонили и на сегодня назначили встречу, — ровным голосом говорил Гарусов, не отрывая глаз от журнальной статьи.
Марина Борисовна мгновенно отзывалась трепетом:
— Что же, я очень рада, если это вас самого радует.
— Конечно, радует как человека. Ведь эта встреча — сверхплановая, не по делу, а просто так. Значит, у нее есть желание меня видеть...
— Дай бог, — с сомнением говорила Марина Борисовна.
— Ваше сомнение я понимаю. Вы приписываете ей одни только корыстные цели.
— Боюсь, что да.
— Конечно, возможна и такая трактовка.
— Толя, не подумайте, что я пытаюсь на вас влиять...
— А что? Повлиять на меня было бы неплохо. Но я и без влияний могу рассуждать трезво. Я сам вижу: чем больше мы с ней встречаемся, тем больше наши отношения запутываются. И в материальном смысле, и во всех других.
— Да, и я боюсь, что они не дадут вам счастья.
— Смотря как понимать. Счастье — это не обязательно жить вместе. Я, например, испытываю счастье оттого, что ей помогаю.
— Ладно, испытывайте. Но нельзя же помогать без конца, совсем забывать о себе!
— Почему нельзя?
...И в самом деле, почему? Тут Марина Борисовна не могла найти убедительных слов. Восклицания вроде: «Вы же себя губите!» или: «Посмотрите, на кого вы стали похожи!», противные ей самой, явно не достигали цели. Иногда она робко пыталась напомнить о Зое и Ниночке. Тут получалось еще хуже — Гарусов немедленно погружался в свою глубину, порою даже на несколько дней, от чего Марина Борисовна очень страдала. Когда он вновь оттуда возникал, она сияла, как именинница, и готова была на любые уступки. Но долго она уступать не могла, опять начинались споры. Иногда он ее доводил буквально до слез, и она по-детски просила:
— Ну, Толя, ну возьмите у меня денег, ну, пожалуйста! Хотите, я, как ростовщик, стану брать с вас проценты? Вы этим даже мне поможете, ладно?
— Нет. У вас самой плохо с деньгами, я знаю.
— Ничего. Сегодня плохо, завтра хорошо. Я достану, выкручусь.
— Нет.
— До чего же вы упрямы! Я еще тогда в этом убедилась, когда вы работали в кружке. Упрямство и одержимость. Вы себя голодом уморите, как Гоголь.
— Не беспокойтесь, Марина Борисовна. Я к хорошей жизни не привык. Умею себя ограничивать.
— Не лучше ли было бы ей себя ограничить... хоть немного?
— Она не так воспитана, чтобы себя ограничивать. Отчасти я ее сам воспитал. Я ей внушил, что очень много получаю. А она — человек бескорыстный.
— Бескорыстный? Ну уж...
— Вы ее не знаете, а я знаю. Она от ботиков ушла.
— От каких ботиков, боже мой? С вами с ума сойдешь.
Гарусов рассказал про ботики. Марина Борисовна была тронута:
— Может быть, я к ней несправедлива...
Но грустный вид и хроническое безденежье Гарусова снова делали свое дело.
— Неужели вы не видите, — иногда взрывалась Марина Борисовна, — что она и не думает выходить за вас замуж?
— Вполне возможно. Но это еще не причина, чтобы я перестал ей помогать. Я вижу: человеку трудно, я могу человеку помочь, и я помогаю.
Это отвлеченное «человеку» больше всего бесило Марину Борисовну...
Однажды Гарусов возник из своей глубины несколько менее, чем всегда, спокойный и сообщил:
— Вчера я ходил туда, на новую квартиру, и видел Валиного мужа.
— Ну, ну, — встрепенулась Марина Борисовна.
— Я уже давно хотел съездить, посмотреть, а вчера знал, что ее не будет дома...
— Ах, рассказывайте, не тяните, что за манера такая, прямо иголкой за нерв. Садист.
— Ну, что? Отворяет мне человек. Я сразу понял, что это он.
— И какой?
— Мне понравился. Высокий, белокурый, как говорят: открытое русское лицо. Довольно интересный, несравненно лучше меня. Я бы на ее месте не колебался, с кем жить.
— Она, кажется, и не колеблется, — съязвила Марина Борисовна. — Простите, Толя. И как же вы с ним, разговаривали?
— Недолго поговорили.
— Давайте, давайте, весь разговор, всеми словами.
— Всеми словами не помню. Я сказал, что Валин знакомый, просил передать привет от Гарусова.
— А он?
— Говорит: «Заходите, подождите, она скоро придет». Я-то знал, что не скоро. Зашел...
— Дальше что?
— Он бутылку поставил и банку пастеризованной черной икры. Я пить и ждать не стал, а квартиру осмотрел. Хорошая квартира, и мебель моя стоит. Телевизор — я и не знал, что они купили. Усмехнулся и ушел. Теперь Валя рассердится, когда узнает, что я там был.
Через два дня Гарусов пришел чернее ночи. Марина Борисовна еле дождалась, пока они остались одни.
— Толя, в чем дело, что-нибудь плохо?
— Ну да. Очень рассердилась. Даже кольцо хотела вернуть, которое я подарил. Говорит, я по отношению к ней поступил неблагородно. Не по-рыцарски. Если бы я не ходил туда, ничего бы не случилось.
— А что случилось-то?
— Муж по моему лицу догадался, что я не просто знакомый. Валя, конечно, отрицает, а он не верит. Успокоила его, что я только в командировку приехал, а живу в Воронеже, так что реальной опасности не представляю. Обещала, что мне писать не будет, и вообще никаких отношений. Конечно, я перед ней виноват.
— Вы же еще и виноваты? В чем?
— Не надо было ездить туда без ее согласия. Но она бы не согласилась. А мне надо было посмотреть, как они живут. Действительно ли так нуждаются, как она говорит.
— Ну, и...
— Живут вполне зажиточно, даже во всех отношениях лучше, чем моя семья. Я своей семье во многом отказывал, чтобы там помогать. Икра черная — просто так, в будний день. У меня дома не то чтобы икру, а и едят-то не всегда досыта.
Марина Борисовна стонала, до глубины сердца разорванная этой нелепейшей черной икрой:
— Перестаньте ей хоть сейчас-то давать деньги!
— Этого я не могу. Она уже привыкла к моей помощи, ей будет трудно.
— Пусть потрудится!
— И главное, если я перестану ей помогать, это будет как давление, чтобы она от мужа ушла и со мной жила. А я хочу, чтобы она, если уйдет, то совершенно свободно, только потому, что меня любит.
— Да не любит она вас!
— Может быть. Я и сам понемногу в этом начинаю убеждаться. Но если бы даже и убедился, бросить ее не могу. Ей институт надо кончать. Без меня она не кончит.
— Но как вы не понимаете, это же преступление! — кричала Марина Борисовна, в гневе переходя на не свойственный ей патетический слог. Образование — за чужой счет! Чужими руками! Подумайте, какого специалиста навяжете вы государству! Ваша благотворительность, поймите, безнравственна!
Марина Борисовна петушилась, а Гарусов спокойно возражал:
— Инженером она работать не пойдет. Ей учеба нужна только для бумажки. Половина заочников так учится, и вы это хорошо знаете...
С заочным образованием и правда было неладно, и Марина Борисовна шла на мировую. Не могла она долго сердиться на Гарусова.
— Ну, ладно, Толя, вы меня не убедите, и я вас тоже. Давайте не будем ссориться, поговорим о деле...
Руки Марины Борисовны дрожали, но она мужественно продолжала:
— Ваш вывод в конце второй главы кажется мне неизящным. Я бы здесь воспользовалась преобразованием Лапласа...
Гарусов закончил диссертацию точно в срок. Работа получилась хорошая, но не выдающаяся, нормальная кандидатская работа. Отзывы от оппонентов пришли вполне положительные, один: «Безусловно заслуживает», другой: «Без всякого сомнения, заслуживает». Организации тоже поддержали. Наконец назначили день защиты. Гарусов, судя по внешним признакам, не волновался, был спокоен даже сверх обычного. Зато очень переживала Зоя. Черный костюм, в чем защищать, у Гарусова был, еще с Воронежа, когда хорошо жили. Из хозяйственных денег купила Зоя с рук нейлоновую рубашку. В черном костюме, в белой рубашке и с галстуком Гарусов походил на маленького проповедника.
Заведующий кафедрой, Роман Романович Темин, выступил на защите в качестве научного руководителя. Говорил он о Гарусове весьма одобрительно, хотя и несколько общо: было видно, что работы он не читал и доклада не слушал. Зато Марина Борисовна, в лучшем своем платье и в парикмахерской прическе, очень ее портившей, слушала Гарусова в каком-то трансе, так и приподнималась на своем стуле и шевелила губами вместе с докладчиком.
Гарусов изложил диссертацию хорошим языком, складно, а главное, кратко: ухитрился даже сэкономить пять минут из двадцати отведенных, чем очень расположил к себе членов ученого совета. На вопросы отвечал ясно и толково, так что произвел на всех очень хорошее впечатление. Только в заключительном слове выкинул неожиданный номер: поблагодарил своего научного руководителя, Марину Борисовну Крицкую. Этот небольшой комический эпизод оживил постную атмосферу. Все засмеялись, и один из членов совета ехидно спросил: «Мы только что слушали вашего научного руководителя, кажется, его звали иначе, и он был мужчиной?» Гарусов не растерялся, попросил извинения у профессора Темина, сказал, что многое почерпнул из его ценных указаний (на самом деле указание было одно: закрыть форточку), но настаивал, что фактически его научным руководителем была Марина Борисовна, идеи которой и были развиты в диссертации. Марина Борисовна слабо пискнула: «Не верьте ему!», но ее слова были встречены смехом собрания.
